1 поколение Династия Алтыновых

[Ilidi]

Уверенность никогда не покидала меня. Я всегда справлялся с трудностями, которые жизнь бросала мне на пути. Но теперь, когда смотрю на свой истрепанный в дороге плащ и пустой кошелек, понимаю, что ошибался. Я был слишком уверен в своих силах, что не заметил, как они иссякли.Я дал себе обещание не сдаваться… Во что бы то ни стало.

​

события до 1801 г.​

- Господа! - статный белокурый поручик, жестикулируя руками, вошел в залу, - Имею честь доложить Вам о своем решении: я подал прошении, императору несколько месяцев назад. Я свободен, господа! Чего и Вам желаю. Через пару недель Агнес станет моей женой, - он приподнял рёмер, - Ваше здоровье!
Торжественные крики в перемешку со звоном бокалов и шипением игристого вина заглушили речь. Я стоял в стороне, наблюдая за триумфом моего друга – Эрика Дарлинга. В тот момент я и понятия не имел, что может чувствовать без пяти минут женатый человек. Все это казалось полной чепухой. В свои двадцать три я ни за что не променял бы роскошные пеньюары петербургских красоток на холодные ноги вечно «больной» жены.

Я рос сорняком, среди лжи и фальши в семье опекуна мистера Альто. Я не помнил своей матери, ни того места, где я родился и рос, до тех самых пор, покуда не был перевезен в Россию. Кто был мой отец и почему я оказался в этом холодном доме среди чужих людей?
Образованием моим занимался пожилой старик-немец, с добрым характером и достаточным терпением. Но учение это не приносило особых результатов. Кроме успехов в рисовании и чтении книг, от которых я по сей день прихожу в неописуемый восторг.

В одиннадцать, я был направлен в Исправительную школу для одаренных детей, где умудрился зарекомендовать себя не с лучшей стороны.
- Вы не исправимы, Никсон! – кричал наставник, тянув меня за воротник редингота словно тряпичную куклу, - Ваш попечитель…, - он не успевал окончить фразу, как я оказывался верхом на деревянном заборе, ограждающим сад, откуда, показав язык и скорчив уродливую гримасу, живо спрыгивал и прятался в кустах душистой смородины.
Военная служба для меня, как и подобает дворянским отпрыскам, началась заочно.
В пятнадцать, благодаря связям мистера Альто, меня приняли в Московский университет. Однако, уже через несколько недель отчислили за леность.
Имея достаточно средств для увеселения, я с головой окунулся в распутство, умудряясь при этом продвигаться по службе, до тех самых пор, покуда на одном из приемов не познакомился с будущим другом.

Дарлинг олицетворял собой лучшие качества не свойственные людям моего круга: невероятный балагур и безнадежный романтик. Он был влюблен в одну из самых красивых девиц – Агнес Толстопятко, ради которой оставил службу и удалился в свое имение.
Весть о смерти опекуна настигла меня 1800-м. Я мало знал его, но, несомненно, был благодарен за заботу.
В начале 1801-го я вышел в отставку в чине штабс-капитана.
Признаться, военная карьера никогда не прельщала меня. Я жаждал свободы. Жизнь в дали от столицы, обширное поле деятельности и наконец накопление богатств – вот что занимало меня теперь.
Не имея намерения оставаться в Петербурге, я купил коня и, в прекрасном расположении духа, отправился в Новосельск, предвкушая радость встречи с дорогим другом перед отъездом в Сибирь.

Осенняя листва тихо шуршала под копытами осторожно шагающей лошади. Уже прохладный сентябрьский ветер трепал полы плаща. Поблекшее небо слабо пропускало лучи хладеющего солнца. Каково же было мое удивление, что богатая усадьба, когда-то оживавшая шумом дворовых и множеством прислуги, теперь выглядела пустынной. Лишь старый лакей ползал на четвереньках возле крыльца, руками сгребая опавшие кленовые листья.
- Дома? – спросил я, спрыгнув с коня.
- Пожалуйте, барыня в гостиной, - не отрываясь от работы пробормотал старик.
- Барыня?
- Да, да, - наконец лакей приподнялся с колен, медленно подошел ко мне, прищурился. Он долго вглядывался в знакомое лицо, пока окончательно не признал меня, - Ваше благородие, горе то у нас какое! – он покачал головой, - Мертв наш барин. И дитя. Вот, - скупая мужская слеза скатилась по обветренной щеке, - Не обессудьте. Уж больно, мне старику, за голубушку тошно, - он схватился за ворот тулупа, потянул, - Вся душа изболелась. Бедняжка. Подь-те сюда, чай не осерчает, что впустил.
Со слов старика я узнал, что мой друг - Эрик Дарлинг был мертв. Спустя пару недель после смерти мужа Агнес разрешилась от бремени. Но младенец был настолько слаб, что скончался, не успев прильнуть к материнской груди. Из-за финансовых трудностей Агнес была вынуждена продать большую часть имущества мужа, чтобы прокормить себя, старого лакея да няньку, наотрез отказавшихся покидать молодую хозяйку.
Мысль о том, что мне придется открыть дверь и оказаться в мрачной тишине комнат, ужасала. Однако, я решился и вошел.
Вдова сидела с книгой в руках. Печальный взгляд и траурное платье подчеркивали ее исхудалое лицо.
- Вы пришли выказать свое сочувствие? Не стоит. Не обижайтесь, Никсон, но я чувствую себя неуютно. Приходите в другой раз. Простите.

Агнес отложила книгу, сделав глубокий вдох, отвернулась к окну. Впервые в жизни я испытал странное чувство жалости к женщине. Она выглядела истощенной, но все же сумела скрыть свою боль. Набравшись смелости, я попытался утешить ее.
- Навестить друга перед отъездом…, - начал я, уверенный, что миссис Дарлинг готова слушать. Она быстро вытерла слезы и пристально взглянула на меня. Исхудалое ее тело тряслось, но вдова старалась не показывать свою слабость, - Простите. Я несказанно сожалею, что причиняю Вам боль, мадам, быть может даже своим присутствием, - продолжил я, пытаясь хоть что-то сказать, - На рассвете я уезжаю в Сибирь. Хотя, в конечном счете, какое это имеет значение? Мы больше не увидимся, Агнес. Прощайте.
Не дождавшись ответа, я резко повернулся на каблуках и покинул дом.
Осенний ветер, всего четверть часа назад, приносивший блаженную прохладу, теперь же пронизывал холодом до самых костей. Он быстро кружил листья, унося их из-под ног. В воздухе пахло дождем. Наступала мрачная сентябрьская ночь.

Как я попал на постоялый двор, осталась для меня загадкой.
В голове мелькали мысли и воспоминания. Резкие порывы ветра врывались сквозь щели покосившихся окон. Крупные капли дождя стучали по прогнившему карнизу, крохотной комнатушки, освещенной одинокой свечей. Я метался из угла в угол, словно загнанный в клетку зверь, отчаянно пытаясь поверить в смерть друга.

Глубоко за полночь мне все же удалось убедить себя отдохнуть, и, упав без сил в кресло, я провалился в сон.
Ближе к утру начали закладывать лошадей. Я спустился вниз по узкой наспех отесанной лестнице. Грузная баба возилась у пышущей жаром печи.
- Как почивали? – спросила хозяйка, усаживая меня за небогато убранный стол. Я покачал головой, - Вас дожидаются, - указала она в сторону темного угла, в котором сидела женщина.
Я сразу узнал ее. Это была Агнес. Она сидела смирно, укутавшись в дорожный плащ.

- Позвольте, Никсон, отправится с Вами? – прошептала она еле слышно, подняв на меня свои жемчужные полные слез глаза.

0,5б. – персонаж-основатель;
0,25б. – за каждого друга – вдова мистера Дарлинга – Агнес Толстопятко (1/30)
Итого: 0,75б.

Дополнения - все, каталоги - все.

Ограничения.

Воинская повинность*:
Стоимость ограничения - 2 балла.
Есть такая профессия - Родину защищать!
- Все персонажи мужского (или женского - по выбору автора) пола призывного возраста должны неделю отслужить в армии (устроиться на работу в армию и отработать одну неделю).
- Призывной возраст - это возраст персонажа в стадии "молодой" от 21 до 8 дней до взросления включительно.
- Персонажи с чертой характера "добрый" могут пройти альтернативную службу в области медицины или образования (устроиться на соответствующую работу и отработать одну неделю).
- Персонаж может быть освобождён от воинской службы, если в первые два дня призыва у него есть мудлет болезни или аллергии.
- Персонаж может уклониться от воинской службы или дезертировать (уволиться до того как закончится неделя), в этом случае он обязан весь оставшийся период призывного возраста провести дома: утром, днём и вечером нельзя выходить из дома даже на участок, в период с 1:00 до 5:00 часов можно выходить гулять в безлюдных местах; нельзя общаться с незнакомыми и малознакомыми персонажами в том числе по телефону и через компьютер, нельзя отвечать на телефонные звонки, нельзя посещать вечеринки, даже организованные другими персонажами на игровом лоте (во время вечеринки персонаж-уклонист обязан запереться в своей комнате, и не выходить из неё до окончания вечеринки). Разрешено общение с персонажами, проживающими в этом же доме, и с персонажами, отношения с которыми в статусе "хороший друг" или выше, "возлюбленный" или выше.
- Если условие уклонения нарушено, то персонаж обязан в течение суток поступить на службу в армию.
- Персонажи призывного возраста не могут путешествовать или отправляться в университет пока не пройдут службу в армии или альтернативную службу.

Писатель:
Стоимость ограничения – 1 балл.
Ваш персонаж-создатель не сомневается в уникальности собственной семьи и считает, что ее история должна быть рассказана миру.
- Как минимум одна книга должна быть написана основателем и каждым наследником. (Представитель 6-го поколения в писательской гонке может не участвовать.) Здесь не имеет значения, насколько хорошо продается книга и творческий потенциал наследника. Главное – писать историю семьи.

Непреклонный реалист:
Стоимость ограничения - 2 балла.
Ваш персонаж живет в реальной жизни, в своем измерении и никогда не поверит в существование потусторонних сил. А все сказки о призраках и вампирах, гуляющих ночью по кладбищу, - только сказки.
- ни у одного из наследников не должно быть воображаемых друзей;
- на протяжении всех 5 поколений нельзя возвращать к жизни умерших;
- основатель и наследники не должны общаться со смертью и призраками;
- основатель и наследники не должны слушать страшилки, а также сами их рассказывать;
- персонаж-основатель и наследники не могут стать мумиями, симботами, вампирами, оборотнями, феями, зомби или русалками (только в аддонах "Мир Приключений", "Карьера", "В сумерках", "Сверхъестественное", "Райские острова");
- никто из членов семьи не может работать по профессии "Охотник за призраками" или начать карьеру Предсказателя (только в аддонах "Карьеры" и "Сверхъестественное");
- нельзя общаться с единорогами (только в аддоне "Питомцы");
- нельзя пользоваться наградами "Старая пыльная лампа" и "Летающий пылесос" (только в аддонах "Шоу-бизнес" и "Сверхъестественное")
- нельзя использовать метлы, ЛАМА, Скелехильду, шар ответов (только в аддоне "Сверхъестественное").
Если Вы выбрали это ограничение и у Вас установлен аддон "Сверхъестественное", лунный цикл в Вашей игре должен быть отключен.

Библиотекарь:
Стоимость ограничения - 3 балла.
Ваш персонаж весьма неравнодушен к книгам, поэтому решает устроить дома библиотеку!
- персонаж-основатель должен быть создан с чертой характера "Книжный Червь";
- в доме основателя и наследников должна быть отдельная комната - библиотека (комната должна быть построена в день заселения основателя);
- в каждом поколении должен быть приобретён минимум один дополнительный книжный шкаф для библиотеки. (ред. 01.09.2013)
- в каждом поколении необходимо дополнить библиотеку минимум десятью новыми уникальными книгами (книги можно купить, написать или найти). (ред. 01.09.2013)
- основатель династии до передачи дневника должен купить/собрать все существующие книги по навыкам и все детские развивающие книги;
- основатель и наследники должны прочесть как минимум по 10 книг;
- детьми основателя и наследников должны быть прочитаны все обучающие детские книжки.


«Замарашку» в багаже у миссис Дарлинг мы продали.

 

[Ilidi]

начало сентября 1802-го.​

«Путешествие длиною в год. Представили?
Огромная часть пути, проходившая через девственные леса, где, казалось, никогда не пролетает птица, не пробегает зверь, не ступает нога человека.
За пару верст дорогу покрывают каменные плиты, отколотые от огромных сероватых пластов обнаженных сопок. И только за аршин из окон окраинных домов крохотных поселений струиться теплый свет душной русской избы. Холодная земля.

Доселе неведомо было мне противоречивое чувство отчужденности, но в то же время родственности духа всего, что меня окружает днесь: бескрайность ясного неба, бархатистая зелень полей и эта сила свободного русского духа, способного изменить жизнь...»

- Брррр! – лошади стали. Ямщик слез с повозки, в надежде очистить колеса от налипшей грязи, крикнул, - N! Прибыли-с, барин!

Я аккуратно закрыл испачканную грязью тетрадь, глянул на укутанную в дорожный плащ Агнес. Она сидела смирно, широко раскрыв огромные жемчужные глаза. Ее озябшие от холода и постоянного ветра пальцы теребили расшитую бисером дамскую сумочку – ту единственную, захваченную с собой из Новосельска.
- Идемте.
В приказной канцелярии было тихо. Чиновник, жалкий вид коего изрядно поразил меня, молча выслушал просьбу, неспешно подготовил необходимые бумаги.
- Вот, пожалуйте, Сильвестр Николаевич Алтынов, - он протянул две плотные карточки, заполненные ровным каллиграфическим подчерком, - И вам, Варвара Андреевна. Получите-с, документики, - я молча протянул руку. Служивый бросил любопытный взгляд на испачканный грязью плащ, недоверчиво прищурил поросячьи глазки, - А я смотрю вы издалека. Уж ни беглые ли?

Внутри заклокотало. Я сделал глубокий вдох, стараясь совладеть с нахлынувшими эмоциями:
- Послушай, мил человек, - прорычал я, - Ни бегали и бежать не собирались. Ты лучше скажи, есть ли свободные земли?
- Да сколь угодно. Выбирай любую заимку.
- И какова плата? – я нахмурил брови. Служивый сконфузился, покраснел, - Ну, сколь? – переспросил я еще суровее.
- А сколь не жалко, барин. Все в казну отойдет.
Я быстро достал из внутреннего кармана деньги, бросил на стол. Советник удивленно выпучил крохотные глазёнки.

- Оформляй, да смотри не ошибись.

осень 1802-го – зима 1804-го.​

Уездный городишка оказался крохотным, с население в несколько сотен душ, да и тех, работоспособных и состоятельных было куда больше, нежели бедняков.
В центре располагалось губернское правление, казенная и судебная палаты, дом губернатора, торговая площадь, пожарная станция, несколько харчевен и трактиров, лавка, и с дюжину купеческих подворий, обращенных главными фасадами на пустынные улицы.

Не сказать, что сибиряки дичились приезжих. Напротив, и я и Варвара Андреевна за достаточно короткий срок умудрились завести некоторые знакомства и даже нанять прислугу, без которой никак нельзя было обойтись. Но, тот факт, что наш странный альянс вызывали у людей скорее нескромное любопытство, вряд ли, можно было отрицать.

Фрау оказалась единственной, кто был готов оставить свое скромное жилище и разделить с нами нелегкую участь обустройства новой жизни в условиях приближавшихся холодов. Благодаря покровителю, в доме которого проживала Юри, ей с легкостью удалось найти мастеровых. За достаточно короткий срок изба-пятистенка и нехитрое подворье были возведены с нуля.

Обустройством кабинета я занимался лично. Два книжных шкафа и бюро из лиственницы составляли все убранство.

Я запирался в душном кабинете, освещенном одинокой лучиной, старательно изучая жизнь и ведения домашнего хозяйства.

Варвара Андреевна, находила утешение в одиночестве. Она часто что-то рисовала на наспех сбитом их старых досок, мольберте или вышивала у жарко натопленной печи.

Идея быстрого заработка и наживы по-прежнему не покидала меня. Я много слышал об этом крае полном богатств и безграничных возможностей, но не имея практических навыков ни в садоводстве ни в торговле, мои капиталы таяли на глазах. Денег, вырученных за продажу матушкиных драгоценностей (бережно мной хранимых), едва хватало пережить осень.

Решение финансового вопроса пришло внезапно.
- Послушайте, Никсон, - отложив шитье в сторону, начала Варвара Андреевна, - Что вы думаете о моем творчестве? – я удивленно приподнял брови. Она медленно поднялась из плетеного кресла, направилась ко мне.
Из большого деревянного сундука, стоявшего в углу, Агнес вынула несколько полотен среднего размера.

- Вот, взгляните.
Маяк, окруженный бурными волнами темной реки, купался в лучах вечернего солнца. Вдали, на высоких прибрежных скалах кричали чайки. Восхищение перед этой картиной колыхнули во мне давно позабытые чувства восхищения перед прекрасным.
- Весьма. Она продается?
- Да. Она может быть выставлена на продажу вместе с остальными, - ответила Агнес, мрачно насупившись, - В случае успеха, можете расходовать деньги по своему усмотрению.
- Однако, если Вы позволите, я бы хотел сделать одно замечание…Ваши работы восхитительны, - с улыбкой заметил я .
- Ах, я очень рада, - она легко коснулась пальцев моей руки, покраснела. Ее огромные серые глаза наполнились слезами, - Если бы Вы знали, как я благодарна Вам за заботу. Прошу, возьмите. Они принесут нам больше пользы, если перестанут пылится в углу.

На Успенской ярмарке*, где пахло ароматным хлебом, свежим душистым медом и европейским вином, где азиатские ткани, фарфор и шелка соревновались с разнообразием северной пушнины, рыбы, пухом и солью, вывозимыми в Кяхту для торговли с Китаем или Европу, где сходились пути всех купцов из Сибири, я познакомился с Петровым – енисейским торговцем и ценителем живописи. Ему то мне и удалось продать работы Варвары Андреевны.
Я был весьма удивлен средствам, вырученным с продажи картин, на которые мне с легкостью удалось выкупить близлежащие земли.

Мои познания в растениеводстве и животноводстве в сибирских условиях росли с каждым днем. В середине зимы, из «Ярмарочного листка», я узнал о том, какие товары пользуются спросом у торговцев и какая цена за них назначается. И вот, готовый с приходом весны взяться за «дело», я занемог.

Я не был готов ни к жгучим январским морозам, сменявшихся белесыми метелями, ни к холодным северным ветрам. Одежда, пошитая на европейский манер и вовсе не защищала от низких температур, ставших для простого сибирского жителя обыденностью.
На святки меня одолела лихорадка.
Варвара Андреевна ни днем ни ночью не отходила от моей постели. Отвары из собранных осенних трав: пижмы, ромашки и сушеной малины составляли основной мой рацион. Голова гудела, словно налитая свинцом. Постоянный кашель и нескончаемый насморк не давали дышать. В моменты, когда лихорадка отступала, я, пытаясь хоть как-то отвлечься, продолжал работу над главами «Холодной земли», лежа под единственным в доме пуховым одеялом. Устав, я снова погружался в забытье.

И только к концу масленичной недели мне удалось немного оправится. Холодное зимнее солнце уже светило по особому в тонкий просвет занавешенного окна, когда в душную комнату заглянула Юри.
- Ба՚рин, Вы не спите? – с легким немецким акцентом спросила она, положив на пол небольшую охапку морозных дров. Я покачал головой, - Вот и хо՚рошо. Идемте к столу. Я напекла блинов. Ва՚рвара Анд՚реевна дожидается.
В небольшой бревенчатой гостиной, озаренной утренним светом, было тихо. Варвара Андреевна сидела за накрытым белой скатертью столом. Нарядная ситцевая рубаха плотно прикрывала шею рюшами. Ее порозовевшие на морозе щеки необыкновенно контрастировали с аккуратно убранными светлыми косами. Она одарила меня задумчивым взглядом и отвернулась, пристально уставившись в окно.
Обед продолжался не долго. После перенесенной болезни я страдал аппетитом и большую часть времени сидел молча, прислушиваясь к разговору.
- Почему Вы молчите? – внезапно повернувшись, спросила Агнес. Она была напряжена. Ее водянистые глаза потемнели.
- Наблюдаю за Вами и Юри, - отозвался я, пожав плечами, - Разве это плохо?
- Вовсе, нет. Только…, - она заметно занервничала, встала из-за стола. Трясущимися руками достала с полки конверт, - Прочтите.
Повисла гнетущая тишина. Я взял изрядно пожелтевшую от сырости бумагу. Принялся читать:

1803-го года, января, 25-го числа.

Дорогая Агнес!
Нынешнею почту не имею счастья получать от Вас писем, но я все же верую, что будете перечитывать мое, надеюсь, не единственное, и, быть может, вспомните обо мне без укора. Я опасаюсь, что письмо мое причинит Вам скорейшее беспокойство и прошу в том извинения.
Здоровие мое, слава Создателю, крепко и о том же, в великой тайне, молю за дражайшего братца.
Не буду томить Вас и расскажу все по порядку. Только знайте, я нарушаю данную мною тайну, открываясь Вам. Я и тогда, и по сей день знаю о Вашем нахождении, и о том нелегком пути, проделанном сквозь пол империи. Я, признаться, никогда не решилась бы на столь отчаянный шаг. Это Ваш выбор, который я не берусь судить.
Вам, Агнес, как никому знать, что для женщины материнство. К своему великому сожалению, Создатель не даровал нам с супругом детей. Я уже в тех преклонных летах, что мирские заботы потеряли для меня всякую ценность. И единственная отрада – благополучие, пусть и названного брата. Этот вексель, что не столь значим, послужат утешением моей несчастной души.
Вверяю Вам Силву со знанием того, что Вы позаботитесь о нем, как только это может сделать любящая сестра.
Прощайте!

Искренне преданная Вам – Холлита Николаевна ***
​

0,25б – за каждый полностью освоенный навык (до 10-го уровня) Рисование – Варвара (Агнес);
0,25б. – за каждого друга – экономка Юри Эппл (подруга г-жи Толстопятко) (2/30);
1б. – МВЖ «Купаться в деньгах» - Сильвестр Алтынов
Итого: 0,75 + 1,5 = 2,25б.

* Успенская ярмарка – ярмарка в Сибири в XVIII веках в г. Енисейске, проводимая с 1 по 25 августа.

Размещен участок "Лавка элексиров"

 

[Ilidi]

Я долго смотрел на строки, которые начали расплываться перед глазами.
Эмоции бушевали внутри меня, превращаясь в огромный ком, готовый вот-вот вырваться наружу. Уверенный тон Холлиты Николаевны и вексель полностью подчеркивал мою беспомощность и несостоятельность. И тому виной была Агнес.
- Как Вы смели!? – зашипел я, сквозь зубы. Глаза Варвары Андреевны расширились, наполняясь слезами, - Вы…, - я не находил подходящих слов.

Резким движением отшвырнув тарелку с блинами, я вскочил из-за стола.

- Это подло и низко! Вот так! Воспользовавшись беспомощностью! - кричал я, живо жестикулируя руками перед самым ее носом, абсолютно позабыв обо всем, за что должен был благодарить эту женщину, стойко переносившую все тяготы нашего положения.

По огромный испуганным глазам Варвары Андреевны было ясно одно – она искренне не понимала причину моего мгновенно вспыхнувшего гнева.

Пальцы моих рук хрустели, сжимаемые в кулаки. От безысходности мне хотелось кричать: «Вы самая низкая интриганка, Агнес Толстопятко! Я проклинаю тот час, что попустительствовал Вам. Мало того, что я оказался запертым в этой избушке, порицаемый обществом за сожительство с женщиной, так еще Вы в тайне от меня смеете вести переписку и клянчите на пропитание!?»

Отчетливое понимание того, что я и только я должен нести ответственность за необдуманность поступка - разрешив Варваре Андреевне уехать за мной - сковывало меня по рукам и ногам.

Онемевший, не в состоянии произнести ни единого слова в укор, я скомкал письмо и бросил под ноги ошеломленной Агнес, со словами:
- Единожды сделанная глупость теперь вылазит мне боком! Решать нужно как можно скорее…
Светившее в небольшое оконце солнце, погасло, заволоченное снежными тучами. За окном выл ветер.
- Сильвестр, - виновато-ласковый голос заставил меня успокоится. Я почувствовал, как она осторожно подошла, легко дотронулась до моего плеча, как дрожали ее тонкие пальцы, - Признаю, что писала Холлите Николаевне. Но мы нуждались в средствах. Я надеюсь на благородство и защиту с Вашей стороны.
- О, Смотрящий, если б я знал, что в краю, где на сотни верст порой не сыскать ни единой души, слухи распространяются быстрее, чем в Петербурге…., – я потер горячий лоб.
- Вам нужно ложится, Сильвестр Николаевич. Вы еще не здоровы, - уже спокойным тоном добавила Агнес и, убрав руку с моего плеча, села к столу.

 

[Ilidi]

март 1804-го.​

К концу февраля работа над первым томом «Холодной земли» была окончена.
Направленный Петрову чистовой вариант романа всего через месяц был опубликован в «Ведомости», один экземпляр которой я получил с посыльным.

Еще никогда в жизни я не ждал наступления весны с большим энтузиазмом нежели теперь.
Окончательно оправившись от болезни я воспрял духом. Те средства, коими я располагал, открывали передо мной недосягаемые ранее горизонты.

После зимы, с ее обильными снегопадами, белыми туманами и густыми темными ночами, наступала весна. Солнечный луч, робко струящийся в обледенелые окна крохотной избушки, отражался то пропадая, то появляясь на бревенчатых стенах душной горницы.
Расположившись за обеденным столом, я со всей тщательностью изучил отдельные чертежи, заказанные мною еще по приезду в Сибирь, представлявшие собой единый архитектурный усадебный ансамбль, строительство коего я намеревался начать незамедлительно. Поразмыслив, прежде чем перейти к окончательному решению касаемо предполагаемых затрат, я понял, что самое подходящее время для ответа Холлите Николаевне.

- Варвара Андреевна, - я бросил пронзительный взгляд на Агнес, протягивая ей бумагу, - Не желаете взглянуть?
Отложив вязание, Агнес подошла к столу, пробежав глазами несколько строк, медленно положила бумагу на стол.
- Вы поступили правильно, чем, я думаю, доставили огромное удовольствие Холлите Николаевне. Уверена…, - ее речь прервалась, когда на пороге появилась фрау. В обоих руках кухарка несла ведра с водой. Рослый мужчина в овчинном тулупе придерживал дверь.
- Фух! На дворе конец марта. Цыган уж шубу продал, а у нас зима в самом разгаре, - гость обил о порог огромные валенки, снимая лисью шапку, шерсть которой закрывала глаза. Осенив себя крестным знаменем на красный угол, бросил на скамью тулуп, - Мир Вашему дому, Сильвестр Николаевич, - он застыл от удивления, глядя на стоявшую подле меня Агнес.
- С миром принимаем. Располагайся, Яков Прокопьевич.
Варвара Андреевна кивнула в знак приветствия и медленно удалилась вслед за Юри.

- Хотел поздравить с успешным дебютом, но вижу Вы проявляете таланты не только в писательстве?
От напоминания о недавней ссоре и я почувствовал, как нервно дернулась моя бровь. Я уважал Якова, но открытое оскорбление дамы? Эта шутка показалась мне слишком дерзкой.

- Варвара Андреевна Толстопятко - моя дальняя родственница, - еле сдерживая раздражение пояснил я, - Прошу Вас, сударь, не умножать ее скорби! Не от хороший жизни она оказалась здесь.
Слухи, относительно положения Варвары Андреевны, уже давно сделали свое дело. Я наверняка знал, что Яков не располагал достоверными данными на ее счет и произнесенных мною слов было вполне достаточно для того, чтобы сменить тему.
- На именинах госпожи *** говорили о Вас…, Петров запнулся, - О «Холодной земле» и сошлись во мнении, что очерк о Сибири вполне будет иметь успех. Я прочел сочинение по настоянию редактора и вызвался доставить экземпляр и гонорар, - Яков положил на край стала небольшой сверток, - Вот. Поздравляю.
- Польщен, - я не смог удержать самодовольную улыбку, медленно расползающуюся по моему лицу, - Прошу к столу.
За клюквенной наливочкой мы разговорились.

- Кстати, о тех полотнах, что вы продали мне? Позвольте уточнить, чьей кисти они принадлежат?
Я расхохотался.
Петров удивленно смотрел на меня, искренне не понимая моего веселия. Еще ни разу за время знакомства я не находил Якова в большем замешательстве нежели сейчас.

- И Вы даже не догадываетесь? – он отрицательно покачал головой, - Ну хорошо. Я открою Вам тайну. Только пообещайте мне, что ни при каких обстоятельствах Вы не раскроете имея истинного автора?
- Клянусь, - Петров перекрестился. Глаза его медленно округлились и он тихо произнес, - Вввааарвара Андревна? – я утвердительно кивнул, - Хм, никогда бы не подумал, что барышня так великолепно пишет…

- Как идут дела в торговле?
- Зима. Тунгусы гнут цену, но я то знаю, что на будущий год смогу продать дороже. Так и живем. Кстати, о делах. Вижу у Вас грандиозные планы? - он указал на разложенные на противоположном краю стола чертежи.
- Думаю расширяться, – я посмотрел на Якова, в глазах которого выражался нескрываемый интерес, - Что скажете?
- Главное чтобы было чем платить.
- С Божьей помощью есть чем.
- Послушайте: я охотно найду Вам подрядчика. У меня на примете есть один честный малый.
- Кто?
- Я!
Теперь пришло время изумляться мне.
Голубоглазый балагур с очаровательной ухмылкой явно предлагал мне не только свою помощь, но и положение в обществе. От этого предложения просто не возможно было отказаться.
- Это совсем другое дело!
- Раз Вы, мой друг, располагаете средствами не пора ли организовать прибыльное дельце?
Я молчал. Мне нечего было ответить. Заработок от сдачи земли в наем или ведение сельского хозяйство я отмел сразу – не позволяли условия проживания. Да и какой смысл вкладов, в то, что заведомо обречено на провал? Я жаждал наживы, но за все время пребывания в Сибири так и не придумал, чем заработать на хлеб.
- Вы слышали о Беренсе? – я кивнул, - Так вот! Говорят, по его ходатайству командир Сибирского войска выписал около сорока пчелиных семей. За ними был организован уход. Его нерадивые бортники погубили замечательных насекомых. Но он и не думал сдаваться – выписал еще. И что бы Вы думали, мой друг? – он многозначительно наклонился ко мне, - Опытные башкиры-пчеловоды все же возродили его пасеку. А Прокопович*? Вот уже пять лет, я слыхал, как вылечил все хвори, одолевавшие его на царской службе. А Вам не хуже меня известно об этих болезнях, - он многозначительно поставил ударение на «Вам», продолжал, - Ручаюсь, он с неутомимой настойчивостью занимается пчеловодством, выручая немалую прибыль.
- Откуда Вам все это известно?
- Ааа! - он громко рассмеялся, - Вы не знаете главного: мой брат Степан знаком с ним лично! – я уставился на Якова, - Да, да. Вы могли бы не плохо заработать, если, конечно, не …
- Дак, чего ж ТЫ молчал? - закричал я, вскакивая с места и начиная нарезать круги по душной горнице, - Завтра же выезжаем!

Так гласит справочник
*Петр Иванович Прокопович - знаменитый русский пчеловод родился 29 июня 1775г. в селе Митченки, близ Батурина, Черниговской губернии. Его отец был дворянин и сельский священник. Готовя сына к духовному званию, он дал ему образование в Киевской духовной академии. Но Петр не желал быть священником и по окончании академии стремился поступить Московский университет; но этому воспротивился отец и принудил сына поступить на военную службу в гусары. В 1798г. пройдя офицером 5 лет военной службы, он сильно заболел и по состоянию здоровья должен был уйти в отставку. Приехав домой он купил 3 десятины земли и завел сельское хозяйство.
Им в 1815 году был изобретен настоящий рамочный улей. Но изобретение улья не являлось единственной заслугой Прокоповича. Глубоко убежденный в необходимости распространения научных знаний, словом и наглядностью он в 1828 году открывает в Митченках первую в России школу пчеловодства. Она просуществовала до 1879 года. С 1827 года начали появляться в печати его оригинальные статьи " о матках", "об управлении пчеловодством" и др. Труды Прокоповича и его заслуги не прошли не замеченными и были оценены в свое время. Он был избран действительным членом в вольное экономическое общество, которое наградило его медалями.

 

[Ilidi]

1804-1807-й.​

«Тем, кто вопрошает: бывает ли в Сибири теплая весна? Отвечу – бывает. Да еще какая: раскинется ясное небо широким пологом, заиграет бурная река серебряными искрами на ярком весеннем солнце…Развернется душа»

Цветение трав в Сибири началось внезапно.
Не успели холодные серебристые ручьи окропить промерзшую до «костей» землю, как повыскакивали первоцветы, зазеленели шелковистые просторы сопок, защекотало в носу от запаха душистых трав, запестрили сочные луга «золотым покрывалом».

Приобрести несколько десятков улей «мадам Стингли» по весьма неплохой цене, не составило особого труда, учитывая пособничество Степана Прокопьевича. Прямо на заднем дворе усадьбы оборудовали небольшую пасеку. Выписав десятка два пчелиных семей и, предварительно ознакомившись с «Руководством к содержанию пчёл во все времена года как в садах с пользою, так и с удовольствием в комнате, без всякого от них беспокойства" пера Даниэля Уайлдмэна, мы с Яковом принялись за дело, ошибочно полагая, что пчеловодство – ремесло нехитрое и мелкие насекомые не требуют особого ухода.

Но не тут-то было!
Нам приходилось немало трудится, прежде чем пчелы начали приносить мед и воск. В уходе за полосатыми и познании их жизни не приходилось расслабляться. Недовольные насекомые жалили беспощадно, чуя терпкий запах табака или спиртного, а уж если рассержен был весь рой... Я на себе испытал, что атака пчел – это ужасно, просидев пару часов в бочке с холодной водой, куда меня усадили опытные бортники. Медленно приходя в себя, я молил о спасении.

По холмистому пути тянулись обозы с пахучим смолистым лесом.
На широком дворе, покрытом тонким ковром свежей травы, сучили топоры. Лязгающий тон громких мужских голосов заглушал шум проезжавших мимо трясогузок, смешиваясь с постоянным жужжанием пчел.
- Эй, Макар, руби шибче! А ты, Еремей, попридержи! Сюда, сюда, сукины вы дети! – командовал Яков, - Чего уставились? За работу!
Временно поселившись в рыбацкой землянке у реки, Яков успешно руководил строительством. Торговля косматым товаром в летнее время не занимала его. Весь световой день он проводил на Скальной, лишь с наступлением густых сумерек перебираясь на заимку.

Детство, проведенное в суровых таежных условиях, закалило Петрова. Жизнерадостный молодой человек в худшие минуты своего бытия мог быть невероятно заносчив. Осыпая бранными словами, он на удивление оставался дружелюбен и уже через минуту запевал веселую песню, подбадривая работников.

К весне 1805-го строительство усадьбы было окончено.
Двухэтажный добротный бревенчатый дом возвышался на окраине города, обнесенный высоким забором. Небольшая избенка виднелась на фоне массивного строения с окнами, обрамленными наличниками и навесными ставнями. Ворота черного чугуна, изготовленные лучшими кузнецами Енисейска, тяжело опирались на массивные петли, придавая торжественный вид главному входу.

На первом этаже в самом центре дома устроили массивную сосновую лестницу, вкруг которой располагались несколько помещений, отделенных длинными сенями. Полы из расколотых по вдоль тесениц и подволоки настилали из тонких, тщательно подогнанных друг к другу бревен.
Внутреннее убранство дома проще, чем в сибирской глубинке, мне не доводилось наблюдать даже в исправительной школе, по углам комнат которой, бессовестно сновали жирные крысы.

Божницы, несколько лавок, деревянный, убранный по праздникам беленой скатертью стол, кованные кровати, деревянные сундуки, свечи и лампады, лари и судницы, пара книжных шкафов, перевезенных из избенки и бюро – все это составляло единственное наше богатство. Второй этаж оставался не обжитым.

Агнес легко находила себе занятие, проводя огромное количество времени на природе. Сбор диковинных камней и целебных трав, о свойствах которых она узнавала от травников-староверов, занимали большую часть ее утра. После обедней трапезы она удалялась вглубь окраинной комнаты за покосившийся мольберт, или в сад, где возилась с геранями, отростки которых невесть откуда доставала Юри. С наступлением сумерек она, устраивалась у жарко натопленной печи в главной горнице, вышивала белые полотна, из которых выходили незамысловатые занавески, лоскутные одеяла, перешитые из поношенных рубах и истрепанных платьев самой Варвары Андреевны.

Не смотря на наши редкие встречи, я не раз благодарил Агнес за самоотверженность. Та дружба, что существовала меж нами в начале пути уже давно, казалось, была растоптана обыденностью, но необъяснимое чувство взаимной безмолвной признательности незримо соединяло нас.

Серые бездонные глаза, наполненные грустью, все так же смотрели вглубь моей заблудшей души, стараясь отыскать в ней частичку тепла, способную растопить ту корку льда, которая начинала сковывать мое некогда трепетное сердце. Иногда, ее лицо искривлялось гримасой брезгливости, но при взгляде на меня сменялось загадочной улыбкой.
Спокойствие и непоколебимость ее натуры я не мог объяснить ничем иным, кроме как верой в Бога, которой она отдавалась всей душой. Не пропуская ни единой воскресной службы, в сопровождении Юри, она входила в бревенчатую покосившуюся церковь. Некогда шептавшаяся за ее спиной толпа, уже давно стояла молча, позабыв и, быть может, убедившись в безгреховности этой женщины.
Первое время мы жили скромно.
О том, чтобы выписывать платья из столицы не было и речи. Но на последней ярмарке мне удалось накупить немало залежалого сукна, ситца и сатина. Пара выходных кофт и суконных юбок, рубах и сарафан, отделанный атласными лентами, несколько платьев простого кроя, сюртуков, печатных жилетов и шаровар – все это составляло наш как повседневный, так и выходной наряд. Мы с Яковом зачастую носили картуз, защищавший голову от палящего сибирского солнца.

Меня уже нельзя было отличить от коренного жителя. Я приобрел осанистость, голос мой загрубел. Сибирские купцы не брили бород, желая подчеркнуть свой статус. И я не был исключением.

Лишь в редкие минуты одиночества, работая над вторым томом «Холодной земли», я вспоминал самого себя и то, откуда явился в этот таежный все еще загадочный для меня край.

1808-й.​

Шли годы.
Начиная с ранней весны до поздней осени, я руководил работами на пасеке. Опытные бортники, коих я содержал в уважении и достатке, платили хорошей работой. Резкий скачек в качестве собранного меда (не без участия Якова) сказался на количестве бочек и толщине моего кошелька, чему я, признаться, был несказанно рад.
- Вот видите, господа, - рассуждал Петров, булькая в глубокий стакан, принесенную из погреба медовуху, - не зря трудитесь, Сильвестр Николаевич. Всего за пару лет, глядишь, разбогатеете. Понесет молва по всей Сибири сказ о том о сем, как некий дворянин свое дело поднял, – он окинул нашу компанию лукавым туманным взглядом, - А вы знаете, как богатеет истинный сибирский купец? Неее, эт вам не Петербурх! – он многозначительно приподнял к верху правую бровь, - Вот я, к примеру, почему всего лишь в третьей гильдии болтаюсь? Да брат мой, ведомо? – я помотал головой, не в силах ответить, морщась от только что выпитого, - То-то же, - Яков опустил голову, - Эээх. Да если бы этот болван был поумнее, не упустил бы своего шанса, - мотнул головой в противоположную сторону стола, где, уткнувшись лбом в стол, дремал изрядно охмелевший Степан, - Владеть бы нам всем. Всем, чем только можно владеть в этом богатом крае, - он сжал огромный кулак. Его голубые хмельные глаза помутнели.

Я внимательно смотрел на Петрова. По его впалым щекам текли струйки соленого пота.
- Объясни.
- А чего объяснять, то? Не уж то не соображаешь? Ээээ, брат, да ты вроде не из дурных, а дело не возьмёшь в толк, – оглянувшись на захмелевшего сонного Степана, зашептал, - Она, она все карты спутала. Раджита эта. Тунгусского колдуна дочь. Он ведь головой свернулся, поверил, что богатства, о коих легенды слагают: золото, медь, металлы драгоценные на дне реки разбросаны. Их в Сибири видимо не видимо. Я пару лет нырял за ними, троих мужиков загубил. Все тщетно. А она замуж выскочила за учёнишку этого – Вонга – исследователя водных систем. Доберутся они вперед нас до богатства то, а тунгусы им в помощь. Да только есть одна зацепка. Дочка ее – моего брата кровь. Прячет ее Вонг, не отыщешь. А ты время даром не теряй! На меду разбогатеешь, да истинного богатства этого края тебе не ведать, как собственных ушей, покуда корни здесь не пустишь. Эти богатства только местным открываются! Женится тебе надо. Аль не прав я? Ну что скажешь, Лифодий Ватслович?
Я смотрел на Петрова, в туманном взгляде которого плясали искорки отражавшегося печного пламени. Его болтовня казалась мне бредом.

Я не раз слышал сказания о сибирской земле, о ее несметных богатствах, что так прельщали меня вначале пути и как призраки улетучились по приезду в эту «обледенелую» землю.
- На ком женится то? Разве в этом краю сыщется достойная барышня? – я растерянно развел руками.

- Да хоть на Катерине Лифодьевне! Что скажешь, Лифодий Ватслович? Дочка твоя видная, образованная, премудростям разным обученная, – он глянул в хмельные глаза поляка, который искренне не понимал толстого намека. Затем, он привстал с места, дыхнул хмелем у моей щеки. - А Варьку эту, угрюмую молчунью… - сжал до бела огромный кулак.

- Ну, чего, чего ты доскрёбся – Степан приподнял сонные глаза, - до несчастной бабы? Нигде ей житья нету, ни в столице, ни в убогом захолустье! Не пойдет она за тебя, злыдень! Не ее сорта ты человечишко, не зришь высокой духовности. А она – не-зем-ная! - Степан Прокопьевич встал из-за стола, икая, - А ты, Сильвестр, поразмышляй, в этом вопросе с братом я солидарен буду, - и побрел прочь из горницы.
Светало.
Минула ночь. Густой туман струился по темной полупустой комнате. В приоткрытое окно дул легкий свежий ветер. В воздухе пахло дождем. Я метался в постели не в силах побороть бессонницу.

По окончанию строительства Яков лишь единожды появлялся на Скальной, после чего рьяно избегал встречи с Варварой Андреевной. Я видел, как при встрече с Агнес краснели его щеки и мускулистая шея, а широкий упрямый лоб покрывался испариной. Мои догадки, касаемо чувств Якова, становились не такими призрачными.

Но как же Степан? Неужели меж ними с Варварой Андреевной вспыхнули чувства? А его дочь от тунгусской красавицы… О каких таких богатствах толковал Яков?
И о какой помолвке может идти речь, если я незаконно сожительствую с женщиной?
О, Смотрящий, я окончательно запутался…

0,25 х 4 = 1б. – за каждого друга – Яков Прокопьевич Петров (Стейн Свард), Фелисия Лин, Катерина Лифодьевна (Карен Хельгасон), Лифодий Ватслович (Лиф Хельгасон) - (6/30);

0,25б. – за каждый полностью освоенный (до 10-го уровня) навык (погружение Стейн);
Итого: 2,25 + 1,25 = 3,5б.

- Могущественные Возможности: Посетить магазин эликсиров;

- Пробежка в магазин: Отправьте вашего персонажа в продовольственный магазин;

- Цветочная сила: Сорвать полевой цветок;

- Металлист: Собрать 5 металлов;

- Камнелюб: Собрать 5 камней;

Согласно ограничению Воинская повинность Яков Петров (рожденный Стейн Свард) завершил карьеру музыканта и был устроен в армию, как и положено.

 

[Ilidi]

Вечерело. Я зажег свечи.
Тусклые блики отражались на крохотном окне. Чернильница была пуста, перо изрядно подпортилось. Исписанные листы второго тома «Холодной земли» давно пылились на моем столе, но я никак не мог собраться с мыслями и продолжить повествование. Поверх бумаг лежало письмо, полученное нынче утром от церковного настоятеля.
Вольготно развалившись в новом, еще пахнувшем выделанной кожей, кресле я принялся читать. Поводом для письма Высокопреподобия стала благотворительность, нужды народного образования, забота о сиротах и детях. С ростом капитала, я стал вхож во многие общественные круги, но это, признаться, мало прельщало меня. Я все еще сторонился общественности, боясь показать свое отличие от местных жителей и вызвать ненужные толки тем положением, в котором мы оказались с Варварой Андреевной, скрываясь за маской кузенов.
Я предался размышлениям. Мыли в моей голове неслись с бешенной скоростью: я вспоминал наш трудный путь в Сибирь, грязь и невероятный холод зимней дороги; постоялые дворы со снующими по углам крысами; обрюзгших конюхов; шикарные, пахнувшие полевыми цветами «медовые поля» и сосны, мелькающие перед глазами по окраинам каторжных дорог, пытливого чиновника приказной канцелярии и тревожные глаза Варвары Андреевны.
За дверью скрипнули половицы. Я вздрогнул от неожиданности, по-армейски выпрямившись.
- Сильвестр Николаевич, позвольте, – тихий ласковый голос Агнес привел меня в чувства. Я отворил деревянную дверь и, робко улыбаясь, пригласил ее войти, - Вы разумеется, уже должно ложитесь, но этот разговор не терпит отлагательств, - ее щеки краснели. Она присела на краешек стула, так, что я едва мог разглядеть выражение ее лица, - Прошу Вас, выслушайте меня. Возможно, я ошибаюсь, и Вы примете с радостью мое решение. Не отрицайте. Вижу, Вы мучаетесь. Наше положение крайне опасно.
- О чем Вы говорите? Я вас не понимаю, - я насторожился, стараясь уловить логическую цепь в бессвязных словах Варвары Андреевны.

- Я постараюсь объяснить: жить в этом доме не как хозяйка, - она сделала паузу, - лишая Вас возможности связать себя узами, - Агнес опустила голову. Длинные пальцы теребили складку ситцевого платья. Секунду спустя голос ее окреп и она продолжила, окончательно убедившись в правильности принятого решения, - Послушайте! Это очень важно. Я все решила. Для меня и Вас это закончится благополучно. Настоятель церкви, где, как Вам известно, я провожу cours du dimanche (франц. - воскресные занятия), предложил мне позаботится об образовании детей. При приходской церкви есть дом. Вы знаете это тихое место у ручья. Так вот. Некоторые пожертвования идут на его содержание. В этом доме я смогу давать грамоту всем желающим детям. Я больше не потесню Вас и, наконец, смогу обрести счастье материнства, - она сделала небольшую паузу, - Вещей у меня не много. Юри я заберу с собой.
- Но…
- За меня не беспокойтесь, - наконец яркий лунный свет озарил ее лицо. В глазах Варвары Андреевны блестели слезы, - Мне горько покидать Вас, но я тешу себя тем, что Вы обретете долгое семейное счастье, коего я была лишена.
- Постойте, Вы говорите, что уезжаете из моего дома, вот так? – наконец до меня дошел смысл письма. Я бросил на него короткий взгляд и торопливо перевернул бумагу, - Но как же финансирование приходской школы? А Яков? Ведь, я думал, он…, - я сделал паузу, стараясь справится в нахлынувшими на меня эмоциями, спешно сопоставляя просьбу настоятеля со словами Варвары Андреевны, - если у церкви не хватает средств на содержание дома, я мог бы выкупить его. К тому же, я просто обязан отблагодарить Вас. Что же касается средств на дальнейшее финансирование – этим я займусь в ближайшее время.
- Я буду молится о Вас до конца своих дней, Сильвестр.

- Варвара Андреевна. Нет. Варя. Дорогая Варя, - я подошел в ней так близко, что смог ощутить ее учащенное дыхание. Она подняла на меня свои жемчужные глаза, - Позвольте мне Вас так называть? Только мы с Вами знаем цену дружбы и то, через что нам пришлось пройти, прежде, чем оказаться под одной крышей. Как и в тот день, в ратуше, помните, Вы моя названная сестра и никто, поверьте, не сможет это оспорить ни перед людьми, ни даже перед лицом самого Смотрящего. Это останется нашей тайной, клянусь. Вы всегда можете рассчитывать на меня. Обещаю, что не оставлю Вас.
Догорала последняя свеча, а я все еще смотрел пустым взглядом на письмо, безмолвно лежавшее на моем столе, но, казалось, оно решало куда больше, чем я мог предполагать, единожды пробежав по его строкам.

конец весны 1808-го.
​

Что делает женщину счастливой?
Благосостояние? Удачный брак? Дети? Я не мог дать точного ответа на этот вопрос, ведь я мало знал женщин. В моей жизни они были двух типов: ужасно скучные затворницы, мечтающие о прекрасных принцах, или назойливые, испорченные обществом богатых мужчин, несносные кокетки, уверенные в собственной неотразимости, но лишь одна из них не поддавалась выше указанным описаниям - Варвара Андреевна Толстопятко.
После того, как дела с домом были улажены, а бумаги переданы приходу, воскресным утром Варвара Андреевна покинула поместье.

Она пребывала с самом лучшем расположении духа. Признаться, я уже давно не замечал столь лучезарной улыбки на ее одухотворенном лице, что нельзя было сказать обо мне и Якове.
Спешно уладив дела на пасеке, я закрылся в своем кабинете, убеждая себя тем, что бухгалтерские дела не терпят отлагательств. С каждой удачной сделкой я становился богаче, но ни размер моего кошелька, ни радость от покупки новой мебели, которую я старательно подбирал и выписывал из Петербурга и Красноярска, не могли заполнить ту пустоту, что наполняла меня после отъезда Варвары Андреевны.

С Петровым дела обстояли гораздо серьезнее. Слухи о его выходках уже давно доносились из Енисейска.
В один из вечеров, когда каждый уважающий себя зажиточный житель сибирской глубинки чаевничает с пряниками, готовясь к сытному и хмельному ужину перед отходом ко сну, я услышал топот приближающейся тройки. Она спешно остановилась у ворот. Горланя на весь двор заунывную неразборчивую песню, Петров ввалился в горницу.
- А ну! Есть кто живой? - две девицы: кухарка да прачка с визгом кинулись в рассыпную, заслышав пьяную речь, - Хозяин! Встречай дорогого гостя! Аль не рад мне будешь?
Я вышел навстречу Якову. Он тот час же сгреб меня своими ручищами. От стойкого запаха табака и медовухи закружилась голова. Он выглядел изрядно помятым: его сюртук был оборван, край которого болтался, держась на одной лишь пуговице, заросшее щетиной лицо, и сбитые в кровь кулаки, подтверждали слухи об образе жизни, который вел купец последние несколько недель, узнав об отъезде Варвары Андреевны.
- Сильвестр, - он аккуратно вложил мое лицо в свои огромные ладони, от чего я попятился, но цепкие горячие руки удержали меня, - Друг мой, - он уронил голову на мое плечо и зарыдал, - За что она так со мной? Я ведь отдал ей все: душу и сердце. В тот день я объяснился с ней. Ее лицо, я помню, - Яков состроил гримасу холодности, и снова опустил голову. Его горячие слезы катились у меня по шее, - В тот вечер, этот старый поляк обещал мне. Нет. Он обещал тебе. Говорил, что отдаст свою дочь. Я посватал тебя, думая, что ты оставишь ее в покое. Помнишь? – я молча помотал головой, - Не дури, Алтынов, ты тогда согласился. Или я думал, что ты согласился?! Я посватал тебя с Катериной, надеясь, что получу Варвару Андреевну за свою услугу, - он поднял на меня свирепый взгляд, - Скажи, что не ты отговорил ее выйти за меня и отправиться в монастырь?

- Нет. Какой еще монастырь? - я осторожно отстранился от Петрова, - Никого я не отговаривал. И уж тем более никуда не отправлял. Варвара Андреевна вольна принимать решения по своему усмотрению.
- Прости меня, Сильвестр, прости. Я болван, раз посмел снова поверить этим глупым слухам, ааааа! – он схватился за голову, обмяк и сполз на пол.
Я оглянулся по сторонам. Главная горница все еще была не обжита. Нести этого здоровяка на кровать не представлялось возможным, да и в помощники мне никто не годился. В доме кроме меня находились две бабы, какой с них мог быть толк? Ход моих мыслей прервал храп. Попробуй-ка теперь сдвинь этого «зверя» с места!
На следующее утро Яков занемог. И только внезапный приезд Степана Прокопьевича, гостившего у нас несколько месяцев, смог привести его в чувства. Надо признаться от Петрова-старшего было куда больше толку.

26 мая 1808-го. ​

Зазолотилось майское утро. Вздрогнули верхушки деревьев, защебетали ранние птицы. Засверкал блесками росы весенний лес, запела душа.
Вопрос о моей женитьбе был почти решен. Но брачный этикет требовал не скорого согласия родителей невесты на свадьбу, ссылаясь на ее молодость. И впрямь, Катерине Лифодьевне не так давно исполнилось восемнадцать. Она являлась старшей дочерью из всех троих детей Лифодия Ватсловича – уже пожилого польского художника, невесть какими силами занесенной в Сибирь.
Заканчивалась пасхалия. И лишь на Вознесенье мне удалось разглядеть молодую невесту, которая признаться, взволновала во мне неведомые доселе чувства. За что я был несказанно благодарен Якову.

Благодаря братьям - Петровым договоренности между сватами все же были достигнуты и я приступил к подготовке свадебного торжества. Но все оказалось не так-то просто.

Шел дождь. Небо, заволоченное серыми непроглядными тучами, содрогалось от раскатов весеннего грома. От реки поднимался густой туман. Верхушки могучих сосен и елей клонились к земли от порывов холодного ветра, продувавшего мой суконный жилет на сквозь.
В лавке было пустынно. Я огляделся по сторонам и, приметив для себя подходящие товары для подарка невесте, направился к прилавку. Несколько китайских шкатулок, расписных платков, резные браслеты, кольца - все это настолько заинтересовало меня, что я начал представлять, как Катерина Лифодьевна, стоя перед резным дамским столиком, будет украшать девичью шею и изящные тонкие запястья.

Замечтавшись, я вздрогнул от неожиданности, когда босоногий крестьянский мальчонка лет восьми одернул меня за шаровары.
- Сильвестр Николаевич Алтынов? – спросил он, не отпуская край моих штанов из цепких ребячьих рук.
- Верно. Чего тебе нужно, малец?
- Барин требует Вас к себе.
- Зачем? - спросил я, догадавшись, что юнец служит посыльным в доме Лифодия Хельгасона.
- По чем мне знать? Не ведаю. Мне велели беги. Я побежал. Идем-те же, иначе барин рассердится, если я приду пустой.
Я почуял неладное. Сердце стучало в груди, готовое вырваться наружу. Я живо выскочил из лавки, отвязал коня и понесся галопом по размякшей темно-бурой глинистой дороге напрямик к дому будущего тестя.

На крыльце огромной бревенчатой избы, похожей на крепость, стоял молодой барин – единственный сын старика-поляка – Карл.
- Ну наконец-то, - дрожащим голосом шепнул он, слегка нагнувшись ко мне, - Ожидаем лишь Вас. Проходите к папеньке, - он протянул руку, приглашая войти.
В широкой просто обставленной комнате пахло свежестью. Из настежь распахнутого окна, дул легкий майский ветер, наполняя горницу запахами молодой зелени и сырой земли. На широкой, убранной несколькими громоздкими пуховыми подушками, пастели лежал старик. Его седые длинные волосы обрамляли сухое, изрезанное морщинами, лицо. По одну сторону от него, чуть с горбясь, опустив низко голову, сидела Катерина Лифодьевна. Она нежно гладила изящными пальчиками иссохшую костлявую руку отца, что-то тихо шепча в тишине огромной комнаты. Меньшая сестра Кристина, сидела у ее ног, положив белокурую голову к плечу отца.
- Он здесь.
Голос Карла рассек повисшую тишину, заставив молодую барыню вздрогнуть. Старик открыл глаза и, улыбаясь, поманил меня к себе.
- Мальчик мой, - он сделал усилие над собой, вложив в мою горячую дрожащую ладонь холодную девичью руку. Помолчав и облизнув сухие губы, продолжил, - Я стар. Знает Смотрящий, мне осталось недолго. Тот малец, что скоро станет хозяином, в моем пока еще доме, передаст письменное разрешение на брак дьяку, согласно нашим договоренностям. Благословляю вас, дети мои, - он тяжело вздохнул и закрыл глаза. Блаженная улыбка застыла на его еще розоватом лице.
Было тихо. Лишь только свежий ветерок колыхал тканые занавески на узких глубоко-рубленных окнах. Я посмотрел на Катерину Лифодьевну. Ее прекрасное лицо исказила гримаса ужаса и скорби. Она вырвала свою ледяную руку из моей и упала на колени, тихо зарыдав. Сделав глубокий вдох, я отступил назад и медленно вышел из горницы. Уже через несколько минут к усопшему был прислан священник. До самой глубокой ночи заходили все: знакомые, чужие, соболезнуя близким, соблюдали традиционное приличие.

Весь следующий день я бродил по берегу реки, не в силах собраться с мыслями и поверить в случившееся. Внезапно обрушавшееся на меня счастье и те чувства, готовые вот-вот распустится пышным цветком в моей груди, волею случая, были накрыты пеленой бренности. К ночи того же дня я окончательно обессилел от собственных дум.

Взяв перо и бумагу, я принялся писать. Душа разрывалась на части от того, что вместо пылающего чувствами послания я вынужден был выводить на бумаге слова поддержки и сожаления о случившемся.

Траур Катерины Лифодьевны длился год.
Летом 1809 года письменное разрешение на вступление в брак с моей невестой было передано Карлом Хельгасосном настоятелю церкви.

 

[Ilidi]

​

1809 г.​

Июньское солнце поднялось высоко над рекой, воды которой неслись плавно, омывая каменистые берега. В их глубине отражались темно-зеленые вековые сосны, упрямо цеплявшиеся толстыми корнями за крутой берег.
Бурлящим котлом кипела жизнь на Скальной. Подготовка к свадьбе шла полным ходом: девки терли дощатые полы до блеска, кухарка пекла калачи, а я раздавал указания. Главную гостиную обставляли новой мебелью.
Разобрав наконец тот незатейливый деревянный сундук, привезенный из Петербурга, который все это время пылился в темном углу спальни, я разместил портреты попечителей на парадной стене. Унылые, мрачные глаза, едва знакомых мне людей, пытливо смотрели на меня. В мыслях проносились мимолетные воспоминания об огромном каменном петербургском доме, выкрашенным блеклой желтоватой краской, с мраморными колоннами и высокими лепными потолками, холодными стенами, как и лица его хозяев.

Ни от кого из них не веяло теплотой, кроме дочери Николая Артамоновича – Холлиты, в ту пору втрое старше меня и уже, наверняка, почившей. Я впервые увидел ее накануне свадьбы, в нежном, цвета блеклой лилии, платье. Ее каштановые локоны спадали на впалые холодные щеки, подчеркивая выдающийся острый нос. И лишь в бездонных, цвета поблекшей зелени, глазах светилась та же теплота и душевность, которую я впоследствии улавливал только во взгляде Варвары Андреевны. Я помотал головой, стараясь стряхнуть нахлынувшие воспоминания. Поднял глаза.

Белоснежный китайский сервиз, купленный на последней ярмарке, удачно красовался на деревянной полке под иконой. Я перекрестился, в душе благодаря Холлиту Николаевну за тот вексель, что даровал мне финансовую поддержку.

Весь прошедший год я томился в ожидании свадьбы. Ответы от Катерины Лифодьевны на письма, что я отсылал ей, были не так часты. Короткие строки, похожие скорее на записки наспех в ответ на мои пылкие послания, впоследствии переросли в более содержательные и наконец я получил то, чего ожидал весь этот год – взаимность моих чувств. Дочь старика-поляка намедни должна была стать моей женой.

Желая угодить любимой, я принялся обставлять спальню для Катерины Лифодьевны: широкая кровать, стол, шифоньерка, книгохранилище, несколько стульев, обитых цветных сукном, сундук – вся эта мебель, еще пахнувшая свежей сосной, была доставлена Яковом из Красноярска и составляла убранство просторной комнаты, расположенной на втором этаже полупустынного дома.

Наступили дни торжества.
Стоя перед зеркалом в новом парадном сюртуке из дорогого сукна и печатном жилете, нахлобучив на густые курчавые волосы модный цилиндр вместо сибирского картуза на меня смотрел вовсе другой человек, в серьезном взгляде которого уже не было той дерзости и бунтарства, что привело меня в этот забытый край.
Приданное: серебряные серьги с алыми каменьями, ночная рубаха, мыло и расписной цветастый платок тончайшей шерсти были подарены Петровым перед девичником. Бояры собрались на гощение. Ужинали и шутили, парились в бане, а затем пили медовуху словно в последний раз в своей жизни.

Изрядно повеселившись на мальчишнике, я встал к обедне.
Благодатно светило сибирское солнце, обливая светом верхушки застывших темно-зеленых сосен, траву, цветы. На алых маках жужжали пчелы. Ядреный обеденный зной доносил запах скошенного сена. Конюх снаряжал торжественный «поезд».

Наспех умывшись и приодевшись, я выскочил из комнаты, на пороге которой стоял Яков. На его лице зияла добродушная ухмылка.
- Ну что жоних? - произнес он, огромной пятерней закладывая густую белесую прядь волос, - Едем? Небось заскучала девица, - я добродушно улыбнулся, вспомнив лазурные глаза Катерины Лифодьевны. Поднял голову, - седлай Бурана, я со Степаном опосля покачусь.

В доме Хельгасона нас встречали с почестями. Девки-прислужницы во главе с сестрой невесты и няньками чуть слышно распевали песни. Я протянул каждой из них по монете. Карл на правах хозяина дома горделиво возвышался над сестрой, благословил, и торжественный "поезд" пустился к церкви, звеня бубенцами и стуча колесами по иссохшей, задубевшей от палящего солнца земляной дороге.

Я посмотрел на Катерину Лифодьевну, восседавшую напротив, в обитой бордовым сукном коляске. Ее пшеничные волосы украшал венок из свежесобранных луговых цветов, а хрупкие плечи едва подергивались под серым платком то тряски. Она устремила пристальный взгляд лазурных глаз, обрамленных густыми черными ресницами, вдаль. Ее губы были плотно сомкнуты. "Поезд" остановился. Я быстро вскочил со своего места, подав руку невесте. Холодные пальцы коснулись моей горячей руки. Она решительно скинула платок, и мы шагнули на порог церкви.
Ни под какой пыткой я не смог бы воспроизвести дальнейшие события того дня, навсегда перевернувшие мою жизнь. Но сейчас, как и в тот день, я остаюсь непомерно счастлив.

0,25б. х 2 = 0,5б. – за каждый полностью освоенный (до 10-го уровня) навык (погружение Катерина) и (механика Яков).

Итого: 3,5 + 0,5 = 4б.

 

[Ilidi]

Июль1810. Енисейск/Я.П. Петрову

Драгоценный друг, Яков Прокопьевич,
Вот уже который раз, как я, взяв в руки перо и бумагу, собираюсь писать, но обстоятельства складываются тем самым образом. Но коли дело дошло, то в строку, нахожусь вынужденным выразить вам, друг мой, свою благодарность, относительно столь выгодной партии для меня самого, как Катерина Лифодьевна, за которой, во-первых, помимо всех ее величайших благодетелей, числилось немалое приданое, а, во-вторых, с первых дней хозяйственность ее, столь продумана в делах домашних, что мне нет нужды вникать в эти заботы и хлопоты, признаться, изрядно утомившие меня после отъезда Варвары Андреевны.​

Я восхищен ею! Юна, а речи ведет не хуже нашего городничего.
Намедни: Вот, вы, Сильвестр Николаевич, сам из себя выгоду извлекаете, бортничаете. А пасека-то ваша маловата, да не очень-то прибыльна. Говорит, а сама в зеркало любуется. Ну, Катерина Лифодьевна, не томите супруга вашего, говорю, посмеиваясь. А она, в зеркало так и стрельнет взглядом, раскраснелась. Ну до чего хороша! Дух мой, так и перехватывает, глядя в эти лазурно-голубые глаза. Ах, если бы вы знали, Яков, как я влюблен! А эта смешливая серьезность…​

А ведь права, друг мой. И почему я сам раньше не догадлив был, что пасеку перенести надобно в место более выгодное?
За мной дело не стало. На выкупленном ранее земельном участке, который оказался вполне внушительного размера, я, к началу сезона, наладил настоящее пчеловодное хозяйство численностью ульев более сотни, а в центре обустроил небольшой омшаник, под деревянным мостком к которому сверкал искрами ледяной ручей.
​

Жужжание пчел, запах свежего терпкого меда – красота! Жаль, не успеете насладится, друг мой, коли прибудете в край наш к зимнему сезону. Надеюсь, в этом вопросе я не ошибаюсь?

За то время, что я являюсь женатым человеком, мне посчастливилось и в том, что Катерина Лифодьевна разделяет мое увлечение и с удовольствием проводит свободное от домашних дел время на природе – рыбалит или же уходит на луг, собирать полевые цветы.
​

Правда, вот уж несколько дней она не выходит из дому, ссылаясь на неважное самочувствие. Наша кухарка поила ее отварами. Все попусту. Обстоятельство это начинает меня тревожить. Уж не удар ли хватила? Целыми днями с непокрытой головой на солнцепеке.
Нынче шел дождь.
Чтобы отвлечь супругу от хвори я скатался в лавку за книгами, коих там в полном разнообразии прибыло. Потратил ни много ни мало около трех рублей, о чем нисколечко не жалею.
​

Кто бы мог подумать, друг мой, что Катерину Лифодьевну так увлечёт садоводство, что она с удовольствием будет не только ухаживать за садиком, разбитым Варварой Андреевной, но и всерьез заинтересуется разведением диковинных пилар…гераней, чайной ромашки, тыкв и еще не весть каких культур, семена которых, подчас, достать не так уж просто.​

А осенью прошлого года, я и вовсе удивил супругу тем, что поместье теперь украшает небольшая часовенка, а на первом этаже дома, на месте пустующей комнаты, я приказал разбить веранду для чаепитий, уплатив немало средств, дабы, как вам известно, круг общения супруги более чем разнообразен. А женщине без этого не можно.
Подаренный вами на свадебное торжество самовар, пришелся на этот случай как нельзя кстати.
​

Истинно обрадуете нас, драгоценный друг мой, Яков Прокопьевич, приездом.

Жду с нетерпением. Сильвестр Алтынов.​

Сентябрь 1810. N. Скальная, 7/С.Н. Алтынову

Дорогой Сильвестр Николаевич, письмо ваше читаючи, дивуюсь.
Э, друг мой, да вы оглупели от любви, что вами баба командовать вздумала! Но это я так. Не серчайте. Что вы? Сам грешен. Вспомнить хотя бы тот вечер…Я до сих пор стыдлив.
​

Ну полно. Пишу вам по приезду.
Аккурат после торжества вашего, играючи в кости, вы говорили о торговле с Китаем. Припоминаете?

Так вот. Признаться, Степан не разделял моего рвения променять устоявшейся порядок ярморочной торговли на столь авантюрный ход, но разве он смог бы остаться в стороне?

Прошлый зимний охотный сезон выдался удачным, после коего с наступлением лета мы двинулись на юго-восток. Я и вразумить не мог, что месяц пути превратится в три изнурительной дороги.
​

Выехав из N, мы двигались на Изынжульку, ныне прозванную Николаевским, откуда, миновав несколько постоялых дворов, попеременно меняя лошадей, добрались до Шушенского. Так миновал июнь.
Да все бы ничего, коли хворь не настигла нас в месте, где Чулым встречается с Енисеем. Шут его знает, но, отлежавшись в зимнике, нам повезло более других, караваны коих были разграблены. И только к началу июля мы снова двинулись в путь на изрядно разжиревших в стойле лошадях, уплатив кругленькую сумму казачьим сопровождающим.
Наконец, к середине лета, изможденные дорогой, но весьма довольные, мы прибыли в Шанг-Симлу – центр Кяхтинской торговли в надежде крупно поживиться.

Все бы ничего, кабы ни этот манифест!*
Цены на пушнину взлетели на руку нашему брату. Да вот беда - где же разыскать ентого купца, чтобы особый торговец сменял товар? Торгуйте, братцы, как могете…

А тем временем наступал август.
Так и не расторговавшись, нам пришлось ворочаться покуда не наступили холода.

Но есть в том и прок, что в кадемии боевых искусств познали мы науку великую. Не то что бой кулачный. Не. Это с мудростью, вдохновением и душевным покоем. Во как!

От купцов, прибывших из N опосля нашего товару, мне довелось узнать, что жизнь ваша супружеская с Катериной Лифодьевной благодатна, в чем я никогда не мог бы усомниться. А посему гостинцы для ею нами вестимы и при первой же возможности будут вручены с превеликим удовольствием: семена овощей да деревьев для разведения сада.

Слыхал, Варвара Андреевна затворницей поживает? Ответьте, друг мой, дабы я был покоен.
Писать более не нахожу. Остаюсь здоров, чего и вам сердечно желаю. При первой же возможности, свидимся.

Ваш друг - Яков Петров.​

Октябрь1810. Енисейск/Я.П. Петрову

Получив письмо от Якова, я никак не мог собраться для ответа, мысленно прокручивая текст в голове. Когда, наконец, выдался свободный вечер, я сел писать, но по мере того, как перо со скрипом корябало бумагу, я понимал, что пишу бред, вовсе не соответствующий действительности. Я хотел писать Петрову все. Все на чистоту. О том, что будоражило и тревожило меня.

Какова же может быть причина в том, что я, будучи ослеплен красотой - опростоволосился? Я снова был зависим от женщины. Я писал Петрову о беззаботно-проведенном лете, о своей любви, но все это было не совсем правдой. В своих чувствах к Екатерине Лифодьевне я вряд ли мог усомнится, а в остальном…
Ни имея подспорья ни в грубой мужицкой силе, которой могли бы похвастаться в европейской части империи, ни в знаниях относительно переменчивости сибирского климата, я вот так, одним махом, перенес пасеку.
Я не знал, как исправить ситуацию на разросшейся пасеке. Проторчав там все лето, за неимением достаточного количества бортников, мне приходилось самостоятельно выкармливать пчел, чистить ульи, таскать тяжеленные бочки с медом наравне с нанятыми на сезон мужиками. Заглушая в себе вину и терпев неудачу, я тешил себя тем, что «завтра» все наладится, но «завтра», к моему удивлению, так и не наступало.​

Качество меда снижалось, что сказывалось и на качестве воска, продаваемого по более высокой цене. Это означало только одно – я терпел убытки. Мои планы на будующий год относительно выкупа лавки рушились на глазах. Собственноручно загнав себя в жесткие рамки, я не видел выхода. Так закончился летний сезон.
Я восхищался супругой, позабыв о Варваре Андреевне, но по мере того, как спадала пелена страстей, я все чаще и чаще вспоминал жемчужные глаза Агнес, с сестринской заботой и теплотой, смотревшие когда-то на меня.​

Я не сдержал своего обещания – во что бы то ни стало оберегать ее. Едкое чувство вины, подкрадываясь, становилось невыносимым. Я не искал встречи, но мысли о ней с недавних пор не покидали меня. Я хотел было о том писать Петрову, но перо не слушалось и, разорвав лист, я бросил мелкие клочья в огонь, стараясь сбросить с себя нахлынувшие чувства. Обрывки вспыхнули и тут же превратились в пепел.
​

​

Пусть читателя не смущает количество ульев, Сильвестр уверяет, что их более сотни. Поверим ему на слово.

Яков Петров, согласно ограничению «Воинская повинность» был уволен со службы как полагается, ровно через неделю.

Манифест* - в письме Петрова речь идет о разрешении торговать только купцам первой гильдии, который был послаблен лишь в 1820-м.

 

[Ilidi]

октябрь 1810 г.​

Осень в этом году выдалась благодатная, затяжная. Голубое ясное небо оттеняло желтые, багряные пятна листвы, резвящиеся в тусклых бархатистых лучах скромного солнца. Быстрая река все еще бурлила, отражая причудливую игру света. Запах сухой травы, спелых яблок и медовых сот кружил и без того туманную голову.
С раннего утра до полуночи я безвылазно пропадал на пасеке, стараясь подготовиться к зимовью, лишь изредка появляясь на Скальной. Со слов кухарки здоровью Катерины Лифодьевны ничего не угрожало, и она всецело отдавала себя ведению домашнего хозяйства. Понемногу ее выходы из дому становились редкими и к середине осени совсем сошли на нет. Она чаще оставалась в одиночестве, занимаясь шитьем и чтением книг.
По окончанию работ я был так рад случаю побыть с супругой наедине, что ворвался в ее горницу аккурат перед обедом, застав Катерину Лифодьевну в нательной сорочке. Она сидела перед зеркалом.
- Я даве ждала вас, - спокойно произнесла она, немного раскрасневшись, еще ближе придвигаясь к столу, - Однако напрасно. Устали? - в аккуратно расчесанных пшеничных локонах, обрамлявших слегка исхудалое лицо, сверкал гребень.
- Если б знавали как, - выдохнул я, присаживаясь на краешек стула, так, чтобы в мутное отражение видеть лицо супруги, - Как вы себя чувствуете?
- После. Расскажите лучше о пасеке.
- Чего рассказывать? – я пожал плечами, удивленный тем, что Катерина Лифодьевна была переменчива, - Отобрали рамки, оставили прикорм. Убрали на зимовье, - я сделал паузу, поморщился. - Все не то. Я недоволен собой, - мысль о неудаче угнетала меня.
- Как же? А ваши земли, ваше хозяйство, книга? Пустое?
- Я чувствую особенно теперь… Не то. Но я рад, что с окончанием сезона могу снова быть с вами, - глаза Катерины Лифодьевны горели и этот огонь охватим меня самого. Казалось, она что-то скрывала, но что? Я не мог разгадать, - Впрочем, (вздохнул) я так счастлив, что уже ничего не понимаю.
Снизу доносились звуки предобеденной суеты. Супруга неспешно закончила свой туалет.
- Пора, – она медленно приподнялась, аккуратно опираясь на стол, и лишь только тогда я увидел, что ночная сорочка плотно облегала ее слегка округлившийся живот.
​

Я сидел молча, боясь пошевелится и тем движением спугнуть ее. Говорить было нечего. Но мне хотелось слышать ее голос прежде, чем догадка моя утвердилась. И по мере того, как она приближалась ко мне, я улавливал в ее взгляде ту мягкость и робость, которая бывает у женщин непременно провинившихся, но осознавших свою вину и молящих о пощаде.
Став подле супруги, я позабыл о минутном неприятном впечатление от нынешнего пасечного сезона, которое зачем-то всплывало в моем разуме наедине с нею, с лаской и нежностью глядел в ее лазурные глаза. Катерина на секунду отвела взгляд в сторону, а затем плотно поджав губы, взглянула на меня.​

- Все верно, Сильвестр Николаевич.
- Нет. Нет, -я помотал головой, не веря своему счастью, - То было хорошо, а теперь еще лучше, сказал я, прижимая ее к себе.
Она преклонила голову к моей груди и, целуя ее в макушку, я, позабыв о неприятном воспоминании наедине с нею, жадно вдыхая запах ее роскошных волос, испытывал теперь то новое чувство от наслаждения близости к любимой женщине и мысль о рождении сына, уносила меня прочь, верхом на резвом коне.​

1811 г. ​

Вечернее солнце пряталось за оранжево-лиловый горизонт, освещая N последними яркими лучами. Темный лес, переждав полуденный зной, казалось, готовился впитать прохладу, повеянную с быстрой реки. Я опустил полог, пытаясь найти спасение от назойливых мух, и уснул крепко, раньше обычного.
Скрип отворенной двери разбудил меня. В глубине комнат я заметил движущий свет.
- Что? – спросонок спросил я, - Катерина!
- Ничего, - ответила она, держа в руке маленький огарок свечи. Легкий вечерний свет озарял ее грузную фигуру. – Ничего особенного, просто мне не здоровиться, - встревоженность сменила улыбка.
- Уже лучше? Или надо послать? – произнес я испугано, вскакивая с кровати.
- Все прошло. Немного проголодалась. Только и всего.
И она, войдя, прикрыла дверь в трапезную.
​

В полночь меня разбудило прикосновение ее руки.
- Сильвестр, - прошептала супруга, нежно касаясь моего плеча, - Кажется, пора посылать за повитухой, - она прижалась к руке, увидев мое испуганное лицо.
Я быстро вскочил, поспешно натянул самоги на домашние рейтузы, нахлобучил измятый картуз, прикрывая всклокоченные волосы. Лазурные глаза Катерины Лифодьевны, так пристально следившие за каждым моим движением, были полны решимости. Я не мог подвести. Та, которую я любил всем сердцем, стала для меня в эти минуты еще роднее. Она отстранилась, переводя дух, затем снова взглянула на меня, оправила картуз.
- Теперь пора. Торопись, - и она медленно направилась в свою горницу.
Я слышал, как стучало мое сердце, чувствуя в себе особое напряжение сил и внимания к предстоящему событию. Мысли цеплялись одна за другую, приводя меня к единственно-правильному решению. Та, на чью помощь и поддержку я мог рассчитывать, кому мог доверить жизнь и здоровье супруги, о ком не переставал думать ни минуты с самого дня нашего «побега» была Варвара Андреевна. Я остановился на следующем: послать конюха с запиской к Агнес, а самому ехать за повитухой.
Ни теряя ни минуты, оторвав от листа небольшой клочок, я накорябал несколько слов:
«Варвара Андреевна, умоляю, приезжайте немедля. Сильвестр». ​

Ночь.
Яркие звезды рассыпались на темном небосводе, освещая город. Глухой топот подков, скрип повозки и свист ветра. Я слышал, как сердце бешено стучало в горле. Где-то в глубине могучих сосен впорхнула птица. «Помоги, Смотрящий» - твердил я себе пришедшие на ум слова, искренне время в их силу, покуда из-за бугра не показалась маленькая хатенка бабки Прасковьи, что приходилась теткой нашей кухарке.​

- Мир Вашему дому. Не спите! Катерина Лифодьевна… – затараторил я, узнав ее по рассказам супруги.
Старуха молча кивнула, не дав мне договорить, собрала узелок, неспешно уселась в повозку.
- Гони голубчик! – она по-матерински постучала меня по плечу. Буран заржал, и повозка понеслась, рассекая кромешную тьму.
Всю дорогу я старался успокоится, не позволяя себе думать о том, чем это может закончится и сколько может продолжаться, но, когда вернулся и увидел доктора, что встречал повитуху, я почувствовал страх.
Я подошел к двери.
- Ну что? – я крепко сжал руку бабки Прасковьи, вышедшую из горницы.
- Еще рано,- добродушный взгляд старухи придал мне сил. Она по-матерински взяла меня за локоть, уводя прочь.
- А Варвара Андреевна? Она уже…
- Управимся и без Варвары Андреевны. Ну полно-те. Иди, иди.
Прошел час, два, три. Я увяз во времени.
В окнах забрезжил рассвет, когда мне сообщили. Я спешно вбежал в спальню супруги. Причесанная, она смотрела не меня. И по мере моего приближения, взгляд ее лазурных глаз становился все мягче, нежнее. Неуклюжие локоны пшеничных волос, раскрасневшиеся щеки на бледном лице – так резко контрастировали в тусклом свете догоравшей свечи.
- Подь, голубчик, подь сюды, - бабка Прасковья взяла меня за руку.
В темном углу душной спальни, в колыбели, перемотанное многочисленными обвертышами лежал младенец. На припухшем личике, сменявшем странные гримасы, торчал крохотный носик. Повитуха, быстрым движением рук развернула его.
- Не бойся, милок! - она ласково обратилась ко мне, - Вот, дочурка народилась! Гляди, какая красавица!​

Дочь? Я взглянул на дитя, не понимая своего счастья. Маленькое сморщенное, словно старческое личико, еще больше сморщилось, изогнув свои едва заметные бровки и, причмокивая, расплылось в блаженной улыбке. Дочь. Нина.
Что с Варварой?

Данное происходит летом, но знак зодиака Нины – весы. Автор нижайше просит простить эту оплошность.
В самый ответственный момент, что указан на скринах ниже, Сильвестр действительно отправляет за г-жой Толстопятко. И да, она обещает приехать.

Автор вместе с главным героем еще долго будут искать ее в доме, где происходит столь важное событие. Но так и не сможет найти. Почему Варвара Андреевна так и не покинула свой скромный приходской домишко? А если и покидала, зачем вернулась обратно?

Обо всем этом автор обещает рассказать читателю чуточку позже.

 

[Ilidi]

Дорогие читатели!
Вы мотивируете меня продолжать писать, за что автор выражает огромную благодарность. Знайте, несмотря на длительные временные промежутки между написаниями глав, я неустанно думаю о своих героях и не планирую бросать их на произвол судьбы.
Каждое ваше сердечко или класс под постом, подарки в виде стикеров - невероятно ценны для меня. Спасибо!
Итак, продолжаем…

- Вы шутите, Сильвестр! - смех Варвары Андреевны, столь заразительный и озорной, давеча звучавший в моих ушах, стих. Она робко опустила голову, - Я не в силах это скрывать от вас, но и раскрыться вам я тоже, поверьте, не в силах. Знаю, вы, единственный в праве осудить меня, – ее большие глаза наполнились слезами, - Послушайте! Ах, впрочем, нет. Я не могу вот так раскрыть вам мою тайну.

Агнес отвела взгляд жемчужных глаз в сторону, затихла. Я стоял молча не в силах вымолвить ни слова, пристально глядя на нее. Я как будто знал, о чем она говорила, но в то же время голова моя была пуста и тяжела. Я сделал попытку коснуться ее плеча, невероятно хрупкого, но в тоже время столь напряженного, но Варвара Андреевна отскочила от меня, словно от прокаженного. Мои руки пытались сдержать ее. Тщетно. Она ловко увернулась.
- Нет! Вы не смеете! Я не дам вам его. Слышите? – ее глаза горели, и через секунду я понял, что передо мной вовсе не Агнес. Дарлинг, вот кто смотрел на меня сквозь тьму. Я судорожно протянул руку, пытаясь дотронутся до только что исчезнувшей и…
- Аааагнес! Аааагнес! Миссис Даарлинг!
- Уааа! Уааа! Уааа!
Истошный крик голодной дочери разбудил меня.
«Смотрящий!» Я вытер ладонью холодный пот, тонкой струйкой стекавший по моему лицу, шее, внимательно прислушиваясь к ворчанию супруги, заглушаемому быстрым босым топотом разжиревшей няньки. Сердце бешено стучало в моей груди. Я попытался сделал глубокий вдох, стараясь успокоится, но не мог и, словно рыба, глотая жаркий воздух, плюхнулся в пуховые подушки, таращась в кромешную тьму, не различая очертания предметов, прислушиваясь к хлопотавшим вокруг разбуженного моим криком младенца.
Наконец лунный свет, нежно струясь, озарил святой лик. Я повернул голову к окну: «Куда ночь, туда и сон». Я не сомкнул больше глаз и, проворочавшись до утра, с первыми лучами солнца отправился на пасеку.
Осень медленно вступала в свои права.
Желтеющие листья, подбитые первым морозцем, шурша, слетали с унылых ветвей. Съежившись то ли от сырого ветра, дувшего с руки, то ли от воспоминания дурного сна, я закончил приготовления к зимовью. С продажи последнего в этом году урожая мне удалось выручить небольшие деньги, на которые я рассчитывал кормится до начала следующего сезона.

Мысли о Варваре Андреевне не покидали меня. Ее лицо, сияющие глаза и Дарлинг никак не шли из моей головы. Уже к обеду я почувствовал себя дурно и незамедлительно вернулся на Скальную, дав распоряжение главному бортнику рассчитать нанятых на этот сезон мужиков.
На дворе было спокойно: нянька, ухватив огромную деревянную кадку с грязным бельем, медленно перекатываясь, словно гусыня, шагала по затоптанной грязью тропе. Ржали лошади, хвостами отгоняя назойливых мух. Девки на террасе, переговариваясь в пол голоса, все так же терли до блеска дощатый пол. Катерина Лифодьевна, устроившись в трапезной, вышивала рушник, шепча что-то кухарке, возившейся у печи, где кислый запах калины был нестерпим. Я немного постоял в дверях и, боясь нарушить идиллию, медленно побрел наверх.
Тусклый дневной луч плавно скользил по материи, укрывавшей деревянную люльку. Нина тихо сопела, то надувая пухлые губки, то расплываясь в беззубой улыбке. Ее розоватые щечки бережно подпирали плотно закрытые глазки, чуть тронутые первым пушком проклюнувшихся ресниц. Я бережно взял ее на руки, нежно прижимая к себе. Запах ее белокурых волос дурманил мне голову. Я почувствовал, как дурные мысли отступили от меня.
Я стоял долго, так долго, что дочь, выспавшись затянула громкое «Уааа!», приведя меня в чувство. Не в силах утешить ее, я решительно кинулся прочь, треся не умолкавшее дитя. Поняв, что в доме кроме нас не было никого, я выбежал на двор.
Какого же было мое удивление, когда сквозь решетчатую калитку я разглядел фигуру Варвары Андреевны, удаляющуюся прочь. Катерина, застыв в изумлении, смотрела ей в след.

- Сильвестр! – вздрогнув от неожиданности, супруга резко повернулась. Нина затихла. Голос матери успокоил ее, - Вы же застудите дитя. Дайте ее скорее, - она быстро заткнула за пояс вещицу, которую только что держала в руках, взяла ребенка, - Я не видела, как вы вернулись. Уже должно быть накрыли. Ну. Не стойте же! Холодает. Идемте в дом, - строгое лицо Катерины сменилось улыбкой и я, послушно, побрел вслед за ней.
Горячий воздух от затопленной печи наполнял дом. Серые тени ушедшего дня уже опускали свои рукава, маскирую истинные очертания предметов. Голоса, будто расплываясь, доносились с верхнего этажа. Немного постояв и наметив план разговора с супругой о внезапном госте, я дотронулся руками до тяжелой головы, уселся трапезничать.

О чем говорили они, такие разные женщины? Что объединяло их? И этот сон? Что чувствовала она в момент короткого свидания и можно ли было так назвать мимолетную встречу, когда один из нас буквально убегал, а другой, не в силах догонять, глотая холодный осенний воздух, застыл в изумлении?
Размышляя, я не заметил, как в одиночестве опустошил чашку наваристой ухи и квашеной капусты, заедая все это ржаным хлебом и калиновым пирогом.
- Барин, для сугреву наливочки не желаете? – кухарка держала в руке блюдо с налитой чаркой и солониной. Я поморщился, - Ежели вздумаете, я быстро. Вы токмо скажите. Аль чего другого изволите еще подавать?
- Не надобно. Всего довольно. Благодарствую, - я отодвинул от себя посуду, пристально глядя на суетившуюся подле меня бабу, - Ты, Лукерья, лучше скажи, по какой надобности хозяйка Варвару Андреевну принимала?
- Почем мне ведать, барин? Ежели токмо рассудить можно зачем сестрица ваша на двор являлась.
- Рассуди, - я сдвинул брови, в шутку придав лицу грозный вид.
- П-писала, барин, - Лукерья тут же, заикаясь, затараторила, - Д-давеча письмо ей с кучером отослано, аккурат, когда вы в кабинете бумагами занимались. Что в письме, не ведаю, но знаю томления Катерины Лифодьевны о беспокойстве дитятки. Уж больно неспокойно, - кухарка покачала головой, обтирая руки о грязный передник, - Все кряхтит. А уж ежели зайдется криком, убереги Смотрящий! (крестится) До синевы, - Лукерья на секунду замолкла, наблюдая, как я потер переносицу, - Вы все на пасеке. Уж она, бедняжка, измучилась…

- А ну, цыц! – я стукнул кулаком по столу, - Ишь, разболталась! – я грозно сжал губы, встал из-за стола.
Стих сырой ветер, дувший с реки. Рассыпала ночь тусклые осенние звезды. Неподвижные ветви молодых осин, словно на страже, выпрямились за окнами. Чуть скрипнула под моим весом ступень, подпевая Катерине Лифодьевне:
Баю-бай, баю-бай,
Поди, бука, на сарай,
Поди, бука, на сарай,
Коням сена надавай.
Кони сена не едет,
Все на буконьку глядят…
Я остановился в дверях, глядя, с какой заботой супруга качает дитя, укладывает. Ее пшеничные волосы медленно спадают на новую батистовую сорочку, из-за пояса которой она достает небольшой мешочек и бережно кладет у изголовья младенца, медленно еле слышно ступает прочь от колыбели.
- Спит. Уж больно капризна. (шепотом) То ли болит чего, то ли на погоду мается, - Катерина Лифодьевна, отошла от трюмо, обернулась, поджала губы, - Не серчайте, Сильвестр. Я хотела вам рассказать… Умаялась. Да и ночь неспокойная выдалась. Вы все в заботах. Оно и понятно. Варвара Андреевна принесла оберег для Нинушки – траву сонную, вот я к изголовью-то и прикладывала. Все-таки сестрица ваша. Дурного не пожелает. А что ушла быстро, - супруга пожала плечами, - торопится, сказала. Ну я удерживать ее уговорами не стала.

Я посмотрел в угол комнаты, где в многочисленных обвертышах сопела дочь, быстро обернулся и, раскинув широко руки, обнял супругу, жадно вкушая столь неожиданный для нее пьянящий поцелуй.