Династия Ваган

kkon_minzy · 9 Июл 2016

Беррик Йезекииль Ваган, 22 года
Не плейбой, не филантроп, не миллионер, зато гений.

The Sims 4 Digital Deluxe Edition

Благородное самообладание, Только вперед, Родные гены, Признак рода (Гений)

С третьими симами у меня как-то не сложилось в плане династий, и я очень рассчитываю, что сложится с четвертыми. Прошло много времени с тех пор, как я посещала эти подфорумы в последний раз, зато я проделала работу над ошибками, набралась ума и запаслась терпением.
Приятного прочтения, надеюсь, вам с нами понравится!

0. Пролог.

Время шепчет на мое ухо, что скоро, совсем скоро я достигну того самого перекрестка, о котором мне твердили опекуны, гувернантки, а затем и работодатели.
Если подумать, то между этими категориями случайных людей, волею судьбы определенными в мое окружение, нет практически ничего общего, кроме дружного и самозабвенного сдувания пылинок со взлохмаченной шевелюры Беррика Вагана.
Я честно пытался понять, что заставляло их день за днем повторять эти бесполезные ритуалы.
Сказать Беррику, что он сегодня выглядит особенно одаренным (в хорошем смысле), поедая утреннюю порцию сложных углеводов; сообщить Беррику, что его статьи вызывают среди научного сообщества сплошь восторженно капающую на белые халаты слюну; в конце концов, намекнуть, что новые джинсы Беррику крайне к лицу – я не помню ни единого дня, избавленного от этих надоедливых проявлений… Даже не знаю, чего именно. Слепой признательности – от родителей, задача по обеспечению чьей жизни легла на мои плечи, едва мне перевалило за пятнадцать? Это я могу понять. Со скрипом и треском, конечно, но мотивы отца с матерью я с грехом пополам, но одобряю. Если бы они совсем не реагировали на мои заслуги, пригнавшие им в октябре два новых Порша в огромный семейный гараж, было бы неправильно, правда?
Впрочем, буду откровенным до конца: даже не сдабривай окружающие мой быт своими неиссякаемыми дифирамбами, я чувствовал бы себя вполне комфортно. До тех пор, пока мой покой не стал настойчиво нарушаем некими раздражающими факторами, о которых я расскажу ниже, я не обращал ни малейшего внимания на происходившую вокруг меня крысиную возню.
Мне никогда этого не говорили в лицо, но я знал, что я странный. Мама, неужели ты всерьез думала, что, став врачом, я не доберусь до своего личного дела?
Впрочем, мне и без никакого личного дела было ясно, что я болен. Просто я не заострял внимания на своем недуге, потому что лично мне он проблем не приносил. Неумение общаться с людьми я преодолел, быстро выяснив, что окружающих помимо хорошо подвешенного языка привлекает и внушительный банковский счет, а поскольку добиться второго мне было проще, чем первого, я не заморачивался всякими там дилеммами.
Экспериментальным путем я подтвердил, что внешность значит гораздо больше, чем мозги, когда ты выходишь из НИИ. Пришлось выразить маме благодарность за смазливое лицо, а папе – за средний рост, достаточный для того, чтобы меня не называли школьником в двадцать лет и пускали на фильмы с высоким рейтингом. Не то, чтобы мне было слишком уж интересно, как актеры на протяжении двух часов идут к тривиальному финалу, просто туда, на эти популярные фильмы, регулярно бегали мои ровесники, и я старался по мере возможностей держаться в курсе современных веяний. На тот случай, если ко мне внезапно, в обход электронной очереди, подойдут и начнут обывательскую беседу. Доктор Прайс научил меня, что уходить после слов приветствия неприлично, так что теперь я умею поддакивать и выглядеть не слишком безразличным.

Меня зовут Беррик Ваган, и я очень сомневаюсь, что данная информация будет неизвестна читателям этой нетленки (это был сарказм).
Я родился и вырос в Бриджпорте, где окончил медицинский институт (в пятнадцать лет) и начал врачебную практику. Моя болезнь, подкрепленная букетом расстройств поменьше, например, ОКР, сделала мое восхождение на пьедестал потенциального научного светила донельзя простым: у меня не было необходимости тратить Время на людей, потому что я не нуждаюсь в обществе (это оно нуждается во мне, но не признает этого), а обсессивно-компульсивное расстройство заставляло меня оттачивать техники раз за разом, повторяя одни и те же действия до тех пор, пока не наступит блаженное удовлетворение, столь редкое в моей прошлой жизни.
Я говорю о прошлой жизни, потому что то, что произошло со мной недавно, разделило мое существование на два этапа: до трансфера и после трансфера.

Если подробнее, то…

- Доктор Ваган, позвольте представить – доктор Джозеф Толль, - главный врач нашей клиники отыскал меня во время моего обеденного перерыва, чем нарушил мое расписание, за что я до сих пор не могу его простить до конца. Рядом с ним стоял молодой, ненамного старше меня, парень, чья фамилия сразу показалась мне подозрительно знакомой. Этот доктор Толль смотрел на меня со странным выражением, которое с высоты приобретенного во второй жизни опыта я могу охарактеризовать как «неприязненное», а я… Я кушал.
- Приятно. – кивнул я, прожевав кусок БЛТ, и скосился на протянутую Толлем ладонь.
- Доктор Ваган не жмет рук, - поспешил вмешаться главврач. Тут глаза Толля изменились, и теперь старый я видел в них приглушенную эгоизмом жалость. Тогда я не знал подобных тонкостей, но сейчас порассуждать о природе некоторых вещей вполне в моих силах: Толль происходил из той породы молодых гениев, которых хвалили еще чаще и обильнее, чем меня, и поэтому у них к определенному возрасту эгоцентризм разбухал до таких размеров, что с трудом позволял им испытывать чувства к другим людям помимо себя. «Ты был таким же!» - скажете вы и окажетесь неправы. Я же писал – мне на похвалы как было плевать, так и плевать. Видите, какая потрясающая тонкость? И я углядел ее сам! Ну и пусть, что для этого пришлось пережить рискованный процесс трансфера, оказаться в незнакомом месте и, видимо, параллельном измерении.
Итак.
Мы поздоровались. Главный врач в нескольких словах описал причину пребывания Толля в наших краях, сообщил мне, сколько грантов и когда получил этот зазнайка, который во время перечисления своих достоинств шел с таким видом, будто его совсем не интересовало восхищение, сквозившее в голосе и жестах главврача. Пфы… Я более чем уверен, что Толль слушал еще внимательнее меня и еще делал мысленные ремарки.
Толль оказался не медиком, а физиком-теоретиком, и наши поля деятельности пересеклись на стыке двух проблем: научной и этической. Производить опыты на людях им не разрешалось по вполне объяснимым причинам, но фамилия Толля помогла его команде выбить у государства разрешение на ряд тестов и условие, при соблюдении которого им позволили бы испытать устройство на хомо сапиенсе.

На мой логичный вопрос «а какого, простите, вам нужно от меня, простого доктора медицинских наук?» мне ответили примерно так:
- Доктор Ваган, вы один из наиболее прогрессивных и перспективных молодых – я мысленно хмыкнул, потому что я был САМЫМ прогрессивным и САМЫМ молодым – специалистов на сегодняшний день. Наше начальство имеет все основания полагать, что вы как никто поймете наши методы и разработки. Во многом в силу ваших возраста и взглядов. К тому же, мы знаем, что вы ведете работу над следующей монографией, поэтому… - дальнейшие разглагольствования Толля я бы описал емким «бла-бла-бла».

В конечном итоге я стоял перед устрашающей установкой, смотрел на нее глазами загнанного в угол зверька и всерьез собирался уйти. Перенос физического тела в Междумирье, часовая задержка и возврат? Серьезно? Если бы не мое текущее состояние, я бы ни за что не поверил, что это возможно.
Как от врача от меня требовался мониторинг согласившихся на участие в проекте подопытных. Ими оказались трое молодых людей – девушка по имени Диа и два юноши, Джейк и Якоб, кажется. Моего пристального внимания удостоилась Диа, и вовсе здесь не играют роли ее ясные голубые глаза и темные блестящие волосы.

Она была первым претендентом из-за своего малого веса. Диа походила на палочку: тоненькая, хрупкая, она страдала анемией и, судя по всему, имела проблемы с пищевым поведением. Не представляю, каким образом ее утвердили. Видимо, физики-теоретики весьма убедительны, когда преодолевают последние метры перед долгожданным прорывом.
Собственно, из-за Диа я и пострадал. Или не пострадал… В общем, из-за нее я сейчас пишу эти строки, сидя в клетчатых трениках на старом диване.
Опуская наши мытарства, мои недовольства и разногласия с Толлем, оказавшимся куратором проекта, перейду к сути: в день, когда Диа должна была вступить в капсулу, чтобы быть перемещенной в неизвестность, в капсуле оказался я.

За несколько часов до трансфера Диа пришла ко мне в кабинет.
- Беррик, я очень боюсь. – с порога заявила она.
- Это нормально. – не отвлекаясь от бумаг на столе, ответил я. Помню, мне тогда еще подумалось, что она ошиблась кабинетом. Психолог дальше по коридору.
- Ты же умный. Скажи, я не умру?
- Конечно, ты не умрешь.

И вот он, первый звоночек. Я не должен был врать. Это нарушило постулаты моих личных правил – никогда не обманывать пациентов, всегда давать им достоверную информацию, и по необходимости всего лишь опускать детали, которые бы оказали пагубное влияние на их состояние. В случае же с Диа я наврал бессовестно и полностью. Никто, даже Толль, не мог утверждать, что эксперимент удастся. По сути, Диа и парни попали в проект только из-за своего социального статуса. Их никто не потерял бы и никто не стал бы поднимать бучу из-за их пропажи. Бездомные, никому не нужные, брошенные…
- Точно? – Диа смотрела на меня своими голубыми глазами, и я поверить не мог, что в природе существует такой глубокий цвет. – Я хочу вернуться.
- Ты вернешься.

- Беррик…
Она встала и направилась к дверям, чуть пошатываясь от голода. Перед трансфером ей запретили есть, чтобы сделать массу еще меньше, и у Диа, голодавшей вторые сутки, уже наверняка началась жуткая гипогликемия. Я с сожалением провожал ее взглядом. Может, нужно было догнать ее, обнять или сделать еще что-нибудь, что делают нормальные люди для ободрения?
- Спасибо.

- Пожалуйста, Диа. Увидимся, когда ты вернешься. – я улыбнулся вытренированной врачебной улыбкой, значившей «все будет хорошо», и вернулся к бумагам. Однако тревога уже начала копошиться в груди, мерзким червячком подтачивая уверенность в успехе предприятия, в коем я и изначально уверен не был.

Спустя тридцать минут Диа нашли в ее спальне с перерезанными венами. Толль рвал и метал. Кричал.

«Сроки вышли! Мы должны сделать это СЕГОДНЯ! Быстро готовьте Джейка!» - помню его истеричный голос, отскакивавший от меня, как пластмассовые пульки от стены. Я молча наблюдал за работой младшего персонала, увозившего девушку прочь. Она не успела потерять слишком много крови, чтобы впасть в критическое состояние, и я знал, что Диа очнется через сутки сравнительно здоровой.
- Джейк не готов, он слишком тяжелый.
- Тогда Якоб!
- Якоб простудился, у него ринит…
Тут взгляд Толля остановился на мне.

Я был тощ, здоров и, что важнее, я был ученым. Значит, по мнению Толля, я пришел бы ему на помощь. А я ведь пришел. Помню, что мне было очень наплевать на все, пока меня переодевали, шептались, Толль бегал позади и раздавал указания… Перед моими же глазами проплывали воспоминания о последнем разговоре с Диа. Своим «спасибо» она говорила мне «прощай». Она пришла ко мне за утешением, а я просто отправил ее на плаху, развеяв последние сомнения. Каков же был страх этой девочки перед трансфером, раз она предпочла путешествию сквозь пространство и время смерть?..

Зайдя в капсулу, я просто закрыл глаза и решил твердо верить в то, что смерть не посмеет забрать такой талант, как я, в такой идиотской обстановке. Я должен был вернуться и надрать Толлю задницу. Нет, буквально – я поставил перед собой цель уничтожить этого зажравшегося «гения», втоптать его в землю шквалом критики.
На миг подняв веки, я встретился с ним взглядом.
- Я похороню тебя. – сказал я одними губами. – Тебя и твой трансфер.
- Посмотрим. – в ответ опустил подбородок Джозеф, и наступила темнота.

Это был импульсивный поступок. Очень не свойственный мне, однако тогда я впервые позволил голому импульсу управлять собой, и… Клянусь, я внутренне стенал, плакал от злости и обещался никогда больше не спускать бразды правления! Мой холодный рассудок – единственное оружие против переполненного эмоциями мира, без него я не выстою, я проиграю! И откуда мне было знать, что не всегда расчетливая и предельно корректная политика не единственный путь к жизни?

______________________________________

В себя я пришел лежа на постели. Незнакомые запахи, такие чуждые нюху ученого, привыкшего к стерильности, реактивам и медикаментозной вони, буквально выдернули меня из забытья, и я рывком сел.
«Холодный рассудок, настало твое время» - подумалось мне, хотя запястья предательски подрагивали, а внутри копошилась паника. Самая настоящая паника, грозившая вылиться в бабскую истерику со швырянием вещей, топаньем ногами и визгливыми претензиями, только вот вместо незадачливого мужа у меня был Толль с его идиотским проектом.
Скажу напрямую – достовернее всего изобразить мои ощущения на тот момент можно очень неприличным словом, которое я себе не могу позволить даже написать маленькими буквами. Я озирался по сторонам, громко сглатывал и прокручивал варианты. До меня даже не сразу дошло, что капсула выплюнула меня в подобии обыкновенной спальни небогатого дома, а не где-нибудь… Еще.
У меня кружилась голова, страшно болели все мышцы, будто меня через петли между мирами натурально протаскивали щипцами, да еще и по частям, а потом небрежно склеили обратно. Вероятно, так и было. Я не вдавался.
Помню, что я ужасно соображал. Просто отвратительно. Мои безукоризненные умственные способности, представлявшие собой величайшее и единственное мое достоинство, безобразно сбоили. Я не мог трезво оценивать ситуацию: просто тяжело дышал, ощупывал себя и радовался, что жив. Трагические воспоминания о Диа и последовавших за ее попыткой самоубийства событиях покинули паниковавшего меня, предоставив абсолютную вольницу субъективизму и пресловутым эмоциям, которые, как я полагал двадцать лет своей жизни, мне чужды.

Ощутив в ногах достаточно силы, я поднял себя с постели, подтащился к двери из комнаты и выглянул в коридор. Обычный дом, из тех, которые постоянно строятся в пригородах и сдаются за бесценок приезжим. Серые унылые стены, никаких признаков прогрессивности или чего-нибудь, что не вписывалось бы в обычный человеческий быт. Моя фрустрация разрасталась до вселенских масштабов и толкала меня на дальнейшие исследования.

Таким образом Беррик Ваган перенесся из своего родного мира, условно названного им Земля-1, в некую Землю-2, откуда его так и не забрали. Хотя Беррик ждал, надеялся и верил, что Толль оказался не таким мерзавцем, каким он его посчитал, и не воспринял всерьез те детские угрозы из капсулы…

kkon_minzy · 9 Июл 2016

Глава 1. Новый страшный мир

Дом, в котором меня сгрузила капсула, оказался снаружи таким же серым, как внутри. Более того, он грозился в один прекрасный момент совсем рухнуть, а плотник из меня такой же, какой из Толля воспитатель детского сада. Я обежал его по периметру, боязливо вжимая голову в плечи на случай, если враждебные аборигены решат выстрелить в меня без предупреждения. Я ведь не знал, какие в этом месте порядки. И вообще во мне жила надежда, что я очнулся не на задворках Вселенной, а в Вирджинии, и, если хорошо поискать, я найду полицейскую станцию, а затем подам на лабораторию Толля в суд.

Внутри меня царил Хаос. Именно так. С большой буквы.

Я привык к собственному равнодушию. Мне казалось, что это – нормально и естественно, не испытывать сильных чувств и не привязываться к людям. Наверное, во мне теплилась сыновняя любовь к родителям… Нет, ложь. Ложь, ложь, ложь!
Я не любил родителей, не любил никого и ничего, кроме себя и науки. Вы спросите, каким образом некто вроде меня стал врачом, служителем людей, спасителем жизней? Просто представьте, как мой гений восхищался возможностью влиять на человеческие тела. От моих решений зависели судьбы. И, согласитесь, куда проще благодарить одаренного доктора за вытащенного с того света родственника, чем воздавать за заслуги какому-то ученому, от чьего дикого стресса и потраченных нервов осталась маленькая подпись в конце статьи в научном журнале, который никто, кроме коллег этого ученого, и не читает.

В конечном итоге, я не выдержал. Выступил в коридор из спальни, куда вернулся после осмотра окрестностей, опасливо перебирая полубосыми ступнями, обтянутыми лишь пластиковой оболочкой, и нащупал ручку первой попавшейся мне двери. За ней я обнаружил маленькую ванную, где ничего, помимо туалета, дешевой душевой кабины и раковины не было. В моей бриджпортской квартире по меркам… нормальных людей моего круга царил аскетизм, но здесь само понятие аскетизма в моем скупом воображении перешло на новый уровень.
Я остановился напротив зеркала, беспристрастно отразившего ничуть не изменившуюся физиономию, худой торс, закованный в костюм, созданный инженерами Толля, и совершенно бессмысленный взгляд.[/spoiler]

«Надо суммировать впечатления. – щелкали внутри черепной коробки мысли, принадлежавшие словно бы и не мне вовсе. Какой-то чужой разум сидел внутри и играючи занимался исследованиями, а я в эти моменты просто… стоял. – Дом пуст уже второй час. Это ни о чем не говорит, хозяева могут вернуться в любой момент. Можно выработать теорию о том, что я оказался в месте, примерно соответствующем координатам отправной точки… Но потом. Атмосфера земная, раз я еще не попрощался с легкими и жизнью. Обстановка жилая, провинциальная. Похоже на Вирджинию?

Очень смутно…

Тут есть электричество, водопровод, другие блага. Очко в пользу «Земли-1». Тогда получится, что проект Толля провалился с шумом, треском и воплями дублеров, и мне даже не придется строчить злобную разгромную статью во все научные издания сразу. Возможно, мое прежде не выказывавшее признаков жизни коварство доведет меня и до журналов в духе «Садик и дворик для продвинутых мам».
Но нельзя исключать неизвестные мне принципы работы капсулы. Возможно, я действительно между мирами, и тогда…»
Меня охватывала новая волна паники.
Шок уходил постепенно, обнажая кости реальности, к которой я не хотел иметь никакого отношения. Удивительно, однако я никогда раньше не замечал, что в чрезвычайных ситуациях мой мозг способен перебирать мысли, словно четки, без отвлечений на досужие мелочи, вроде бегания кругами вокруг ближайшего дерева и нечленораздельных причитаний. Хотя… Я и до попадания в Землю-2 (это сейчас я знаю, что нахожусь на Земле-2, тогда во мне еще жила надежда на Вирджинию и пригородные автобусы) считал, что громкие звуки – удел умственно ограниченных людей. Зачем орать и топать ногами? Зачем кормить жадную Вселенную выплесками своих эмоций?

Даже ученые нуждаются в субстанции, которую бы они приравнивали к богу. Для меня таковой была Вселенная, а рядом с Вселенной притулилось Время, этот жестокий коварный правитель, не ведающий пощады и жалости…

Что Вселенная, что Время, они были плотоядными, жадными до наших с вами страстей тиранами; они наблюдали за нами, снисходительно кривили призрачные губы и, вероятно, делали ставки на отдельно взятых особей рода человеческого, пытаясь угадать, кто проживет дольше, а кому не посчастливится встретить вредного чернявого француза.

Вернувшись в спальню, я обнаружил маленький, воистину крошечный книжный стеллаж. Названия корешков казались смутно знакомыми, но, тем не менее, чужими – владелец этих стен явно не тяготел ни к чему, что представляло интерес для меня. Наугад вытащив какое-то чтиво, я распахнул еще пахнувшую типографской краской книгу на рандомной странице, пробежался глазами…

«- Лаура, ты не можешь так со мной поступить! – его смоляные глаза цвета самой глубокой марсианской (может быть, имелась в виду Марианская?) впадины смотрели на нее, прекрасную в своем красном платье, с мольбой и обожанием, - Я отдал тебе все, что имел, почему ты не…
- Потому что мое сердце отдано другому! – Лаура махнула волосами и удалилась, цокая каблучками…»

Святые аминокислоты.
Из чтения меня выдернул вопль, раздавшийся из-за входной двери:

- Рик! Беррик! – я сорвался со стула и, путаясь в ногах, быстро пополз на звук, переживая когнитивный диссонанс, внутренний конфликт и нечто вроде эмоционального взрыва, страшнее которого мой разум не знал. Сотни догадок под соусом из надежды осветили мой череп изнутри за эти секунды, что я бросался к ручке и проворачивал ее.
Толль? Кто-нибудь из его команды? Пришли за мной, заберут меня?
- Рик, ты, хитрый рыжий лис, какого черта не позвонил по приезде? – за дверью стояла, недовольно хмуря брови, симпатичная блондинка. – Рик, хватит маяться дурью, открывай! Я тебя вижу! – и действительно, она меня видела, потому что дверь была застеклена. Я послушно отперся, и вихрь из людских конечностей ворвался в пустовавший дом, перечеркнув мое одиночество.

- А… э-э…
- Ты посмотри, может, он в своем Бриджпорте совсем зажрался? – оскорбленный высокий девичий голосок зазвучал из-за спины важно оглядывавшейся блондинки, - Не хочет знать старых друзей, так, что ли?

- Перестань, он же не настолько дурак, чтобы не хотеть знать тебя, да еще и показывать это. Верно, приятель? – я как-то потерялся на фоне чужой суеты. Незваные визитеры заполонили своей немногочисленной толпой небольшое пространство дома. Их было трое.. или четверо, но впечатление у меня сложилось такое, что я подвергся атаке армии митингующих орков.
- Ты давно прилетел? Погоди, Беррик, ты совсем обезумел? Что на тебе за тряпье? – девочки захихикали, я проморгался.
- Так… - я сделал шаг назад, отстраняясь от компании. Костюм Толля мне объяснять было решительно нечем, да и следовало ли?
В конечном итоге, мне надоело пребывать в прострации, поэтому я утащил самую тихую девушку в кепке на диван, усадил рядом с собой и насупился.

- Ты. – шикнул я, замерев рядом с обомлевшей аборигенкой. – О каком Беррике вы говорите?
- Рик…
- Молчать! – девушки и большой темнокожий парень в розовой тряпочке тревожно обернулись, но я изобразил нечто отдаленно похожее на улыбку и помахал им рукой, - Я не стану утруждать тебя деталями происходящего, потому что ты рискуешь утратить душевное здоровье, а я – источник информации. Будем же друг к другу милосердны, забудем про стоны, дурацкие вопросы образца «какого черта ты несешь?» и «о чем ты говоришь?» и просто начнем выполнять мои требования. Поняла? – девушка моргнула и кивнула. Видимо, «Рик» (ненавижу это сокращение), с которым он дружила, не использовал настолько внушительные сентенции в своих изъяснениях, ну да ладно. – Кто такой Беррик?
- Беррик Ваган… Это же ты… - я предупредительно напряг губы, и девушка, икнув, продолжила,- Рик жил здесь раньше, прежде чем уехать в Бриджпорт на учебу. Лет пять не возвращался, а вот позавчера позвонил и сказал, что по окончании вуза приедет и, скорее всего, попытается найти родителей здесь… Мы обрадовались. Мы же дружили, лучшие друзья, - если бы тогда я умел разгадывать человеческие эмоции так же хорошо, как сейчас, я бы увидел в глазах девушки искреннее отчаяние, смешанное с горечью. Наверное, тяжело терять друга, коего ты ждал не один год, и обретать вместо него идентичную копию со скверным характером. – Со школы вместе, ты, я и девчонки… Вон, Саммер совсем с ума сошла и в блондинку обратно перекрасилась, ты же ей нравился в старших классах…

- Я никому не нравился в старших классах. – негромко сказал я, - Но это не относится к делу. Давай расставим все точки над любыми буквами, в которых есть точки: я не тот Беррик Ваган. Я сюда попал, если можно так выразиться, случайно, и, судя по всему, нарушил кое-какие пространственно-временные закономерности…

Следующие минут пятнадцать я потратил на объяснения далекому от науки человеку, почему я – по сути, тоже Беррик Ваган – не Беррик Ваган, и что, по всей видимости, их «Рик» сейчас приходит в себя в палате НИИ под наблюдением Толля и его ручных монстров.
«Это в том случае, если я не стер его навсегда своим появлением» - я умолчал эту догадку, предпочтя не травмировать молодых людей почем зря. А то вместо парня с лицом Беррика я бы стал парнем, убившим Беррика, а искать выход отсюда гораздо проще, когда тебя не пытаются сжечь факелами народного гнева.

Я выяснил у девушки по имени Либерти, что Рик давно сирота, единственный ребенок своих родителей, врачей, приехавших в Виллоу Крик в рамках оказания гуманитарной помощи городам, пострадавшим в результате торнадо, и пропавших где-то здесь. Маленького Беррика воспитали добрые самаритяне, а в пятнадцать лет он закончил экстерном школу и умотал в Бриджпорт.
- На кого он учился? – заранее зная ответ, уточнил я.
- На врача.
___________________________________________
Эта встреча старых друзей, как вопили девочки у холодильника, обещала затянуться, и я не испытывал по этому поводу ни малейшего признака удовольствия. Впрочем, по мне ведь видно, что я не дурак. И я понимал, как бы мне ни хотелось это признавать, что застрял я в этом измерении надолго, и если у меня есть хоть малейший шанс выбраться, то не стоит впустую растрачивать человеческий ресурс. Мало ли, чем и как мне пригодятся Либерти, Саммер, азиатка в комбинезоне и большой черный парень, кидавший на меня странные взгляды.

Причем, они вели себя так, словно «Рик» для них был чуть ли не утраченным сыном: каждый вспоминал что-нибудь из общего прошлого, они смеялись, а я выдавливал улыбки, краем глаза наблюдая за поникшей Либерти, никак не поднимавшейся с дивана, куда я ее насильно усадил. На лице подруги Рика читалось такое… отчаяние, словно я только что увел у нее из-под носа великолепный грант, а то и Нобелевскую премию. Уверен, она не знала, ненавидеть меня или постараться принять. К счастью, впоследствии Либерти сделала правильный выбор, и кровного врага без вины я не заполучил.

- Рик, что за это за авангардное дерьмо на тебе? – спросила приятным мелодичным голоском Саммер, с понятным любопытством разглядывая черный костюм, напяленный на меня Толлевскими друзьями перед входом в капсулу. Не стал ее огорошивать стоимостью «авангардного дерьма» и его функционалом.
- Я… э… Я мерил костюм для Комик-кона. – сказал и сам впал в ужас. Какой комик-кон? Для убедительности сунул ей в руку деталь от скафандра, от чего моя ложь стала истиной в последней инстанции.
- Здорово! Я тоже хочу как-нибудь съездить в центр и сходить туда. – девушка восторженно засучила кулачками в воздухе, возбудив во мне глухое раздражение. Святая простота. Никогда не понимал подростков, сходящих с ума по вымышленным персонажам, да еще и примеряющих их образы. Кого вы надеетесь обмануть, хотелось спросить мне, но затем я вспоминал, как в тринадцать тайком купил себе рейтузы Флеша.
- Как был фриком, так фриком и остался, и Бриджпорт тут явно замешан, мишка. – добродушно пошутил большой парень в розовом и томно махнул ресницами. Я помялся. – Дорогуша, мы приготовили дом к твоему приезду, так что в комоде достаточно одежды. О, не беспокойся, - как будто я собирался, - Мы ее тебе дарим. Пойдем, Рикки, тебя нужно переодеть.

- Ты что, правда потерял в Сансет Вэлли весь багаж?
Компания рассмеялась, явно признав, что абсурдная потеря абсолютно всех личных вещей – штука в стиле Рика. Мне же пришлось с неохотой констатировать, что бегать по незнакомому городу в футуристической и новаторской разработке Толля – не вариант.
- Пойдем, сладкий, - большой парень ласковыми толчками в спину погнал меня в спальню, - Переоденем тебя. Под этими доспехами не видно, какой ты стал.
Они всей шайкой вломились в спальню, в это священное место отдыха и одиночества, и принялись ковыряться в старом комоде, захламляя маленькое пространство комнаты не принадлежавшими мне вещами. Футболки, штаны, джинсы, тренировочные костюмы…
- А у Рика был стандартный, однако, вкус… - буркнул я, под испытующим взглядом большой женщины всовывая ногу в штанину узких джинсов. – В лучших традициях вечных подростков.
- Что ты сказал, милый?
- Ничего, мэм… то есть, сэр…
__________________________________________________________
Облачившись в первые попавшиеся кофту и джинсы, я мигом ретировался в туалет, прятаться от чрезмерного влияния социума. Пока мыл руки, услышал обрывок разговора – стены в дешевом доме совсем не подходят для хранения секретов, пусть и безобидных.
- Тебе не кажется, что с ним что-то не так? – я узнал в перезвоне колокольчиков глас Саммер.
- Да что ты, Сэмми! Неужто забыла нашего Рика? Что ни день – то приключение. Странный он, конечно, но милый. И сейчас тоже милый. Повзрослел… - большой парень басил в ответ.
- Когда мы здоровались, мне показалось, что он вообще меня не узнал. Меня! – обида и негодование Саммер чуть не передались мне. Готов был посмотреть в зеркало, упереть руки в боки и вопросить – «как ты, дурновоспитанный патлатый докторишка, посмел не узнать мисс Саммер?»

На деле же у меня чуть сердце не остановилось. Я не боялся быть раскрытым: мне даже виделось в подобном исходе нечто правильное. Какой мне смысл сохранять маску другого человека? Из меня отвратительный лицемер, а притворство требует постоянного, ежедневного, многолетнего обмана. Труды по психологии доктора Бэнкс научили меня, что даже маленькая ложь делает человека зависимым. И дальше начинается американская горка: вниз – к приукрашиванию реальности, вверх – к раскаянию, и так до тех пор, пока мертвым петлям и крутым поворотам не придет на смену ровная дорога. Угадайте, на уровне чего она протянется.
Я не боялся быть раскрытым. Но я боялся, что останусь совсем один без поддержки. Я решил, сидя на унитазе, что постепенно открою правду каждому из них, знакомых Рика Вагана, почувствовав подходящий момент. Пока же… Что ж, мало ли, что могло произойти за пять лет с юношей в другом городе?
- Сэмми, что ты такое говоришь? Разумеется, он тебя узнал! – я увидел внутренним взором, как Большой Мама закрывает нижнюю часть лица полными мягкими ладонями, - Просто посмотри, как ты похорошела! Настоящая леди!
- Но… он совсем меня не узнал… - тихо подытожила девушка, и я разобрал шмыганье носом и раскатистое «ну-ну-ну, детка».

Высунувшись из туалета, напоролся на Либерти, стряхнувшую оцепенение. Пока она здесь единственная, кому я сразу и без предупреждения снес крышу чистосердечным признанием и импульсивным от ненависти к Толлю рассказом о невероятных событиях недавнего прошлого. Следовательно, хвататься стоит за девочку в кепке – именно ей я буду звонить поздней ночью и шептать в трубку пришедшие мне идеи насчет обратного обмена. Остальные люди пока терра инкогнита.
- Ребята уходят. – серьезно сообщила она мне и толкнула в еще одну спальню, поменьше, с односпальной кроватью. Видимо, гостевая. – А мы с тобой поговорим.

- Да-да-да! Послушай, я думаю, что если я попытаюсь воссоздать аппарат Толля, то шанс на обратный процесс составит вполне приличные тридцать процентов. Правда… Для этого мне нужна лаборатория. И человек тридцать дипломированных физиков. И скотобаза для материала. И…
- А сразу почему не попросил бюджет страны и лавры безумного ученого? – Либерти улыбнулась, а я автоматически ответил ей тем же. Я всегда так делал, когда не знал, какая реакция станет правильной. Люди, в общем, одобряли, хоть и не ценили моих стараний. – Но я могу помочь. Не лабораторией, - увидев мои загоревшиеся глаза, уточнила Либерти. Я поник. – Я работаю… в одном НИИ, так что я смогу узнать, проводятся ли здесь подобные исследования. Рик врач, и ты, если я правильно поняла, тоже. Логично предположить, что наш Толль окажется физиком теоретиком.
- Значит, и Толль может оказаться ученым… - я задумался. Светлая мысль, исторгнутая устами простой провинциальной девочки, немного меня шокировала, но я все забыл, отвлекшись на вычисления и тервер.
- Верно! Найдем Толля – сможем сконструировать ваш этот телепорт.
Тут я покачал головой. Тот Толль с Земли-1 был гением. Сволочью, но гениальной сволочью. Судя по услышанному от друзей Рика, тот звезд с неба не хватал, даром, что закончил школу экстерном и слыл хорошим парнем со странностями. Настоящий я хорошим парнем не слыл никогда, да и сертификат о среднем образовании получил на несколько лет раньше Рика. Если бы их Беррик был вполовину таким одаренным, как я, он бы не болтался в провинции и не тратил почем зря перспективы в Бриджпорте. Его фамилия была бы уже известна… Как моя. По другую сторону мироздания.
- Попытаться стоит. – резюмировала Либерти, не дождавшись моего ответа. Она поднялась с кровати, поставила на пол (?) тарелку с недоеденным тортом, притащенным кем-то из ушедших ребят, и потянулась. – Мне пора идти, Рик… Беррик.

- То есть как это тебе «пора идти»? – я так возмутился, что позабыл о своем благородном самообладании. – А как же я? Что мне теперь делать, одному в чужом доме? Я должен сидеть здесь, пока ты будешь выяснять, существует ли в этой треклятой реальности Толль, и ничего не предпринимать?
- А что в этом такого? – Либерти пожала плечами, - Тебе все равно предстоит здесь жить, пока Толль не изобретет вашу дурацкую машину заново. И я не могу постоянно сидеть рядом и держать тебя за руку, потому что… - она виновато и вместе с тем покровительственно улыбнулась, чем вызвала во мне еще больше возмущения, - Потому что у меня есть своя жизнь. И я должна ею жить. Посиди здесь, если хочешь, осмотрись, но постарайся не слишком мозолить соседям глаза. Рика здесь все знают и любят, - я фыркнул. – И пока ты еще не разобрался до конца, что происходит, не стоит вызывать всеобщие подозрения. Ладно?
____________________________________________________
Либерти ушла, а я остался наедине с недоеденным куском пирога и своими неразрешимыми проблемами.

Переодетым я больше походил на самого себя, такого, к какому привык и какого ценил, и, надо сказать, общение с живыми людьми повлияло на меня благотворно. Не скажу, что я экстраверт – совсем наоборот, однако Либерти напомнила мне, что еще рановато ложиться на пол и готовиться к смерти. За окнами серого дома кипит чужая, но все-таки жизнь, и раз я намерен дотерпеть до переноса обратно в свое измерение, то необходимо к ней приспосабливаться. Вырабатывать новые алгоритмы. Адаптироваться. Учиться быть здешним Риком Ваганом.
Я грустно доел остатки пирога, оказавшегося кулинарным извращением, и пошел осматриваться.

Либерти была права. Тяжело признавать, что девушка из Виллоу Крика поразила меня своей предусмотрительностью, как никто из Бриджпорта, но я не углядел смертельной опасности в том, чтобы выйти за порог своей жилой коробки и произвести разведку.

Рядом с домом Рика протекала река, в которой плескалась рыба – я удивился, что рядом стоял знак, разрешающий каждому желающему заниматься отловом и продажей. В Бриджпортских водоемах, в основном, искусственных, рыб не водилось, а те, что водились, предназначены были удовлетворять эстетические нужды, а не физиологические.
Хрустнув позвонками, я обернулся:

«А здесь красиво, - констатировал я. Равнодушный к чудесам природы, да и к природе в принципе, я редко обращал внимание на обстановку за пределами лабораторий, однако за отсутствием лабораторий мне пришлось пойти на этот ошеломительный шаг. – Почти… почти идиллически красиво»

В Бриджпорте серо и задымлено. Над теряющимися в небесах многоэтажками – скопления смога и озоновые дыры. Я привык к мрачному мегаполису, где мне случилось появиться на свет, и почти не покидал его. Разве что на конференции, но и тогда мой путь лежал до аэропорта, затем с трапа до такси, с такси до отеля и обратно. Пейзажи в должной степени практичного Беррика Вагана не интересовали совсем.

«И действительно, красиво ведь.» – задирая голову, отмечал я, испытывая незнакомое мне желание широко улыбнуться и раскинуть руки в бесплодной попытке обнять весь мир. Душевный подъем в обстоятельствах, близких к смертельным? А почему бы и нет. Пожалуй, в том, что я не умею глубоко переживать, есть свои преимущества – то, что здорового человека прибило бы к земле, мной расценивается в качестве досадной преграды, не более. Неудачно сложившиеся обстоятельства, временные трудности, прыщик на идеальной коже Вселенной. Я ни капли не сомневался, что в один прекрасный день местный Толль смастерит еще одну капсулу, и я вернусь к своему рабочему столу в клинике Бриджпорта, к пациентам и родителям. Я не скучал по родителям, но, наверное, ненормально, что вместо единственного непонятного, но горячо любимого сына их развлекает какой-то оптимистичный дурачок.

Я зашагал по дороге, ведшей куда-то вперед, в святой уверенности, что не заблужусь в здешних трех улицах. Мне встречались люди – они махали Рику руками, обрадованно улыбались, а затем склонялись друг к другу, начиная что-то оживленно шептать. Я махал в ответ и улыбался, пока не свело лицевые мышцы, отвыкшие от такой подвижности.

Рик Беррик, рок-звезда Уиллоу Крика - мама бы рыдала от счастья, имей она такого гиперсоциального отпрыска взамен меня.

- О, Ваган! – смуглая девушка, отдаленно похожая на мою соседку по парте из старшей школы, окликнула меня хрипловатым голосом, и развела руки для приветственного объятия. Я остановился и выставил перед собой приветственно раскрытую ладонь. Мысли торопливо забегали по извилинам, курсируя туда-сюда и предлагая абсурдные выходы из затруднительного положения – я то не знал, кто передо мной и какие отношения связывали эту женщину с Риком. Вероятно, это его бывшая. Или еще одна лучшая подруга типа Либерти. Или… Мама лучшего друга?

- Давно приземлился?
- Нет.
Она посмотрела на меня исподлобья, прежде чем улыбнуться – мне померещилось, что я раскрыт и безнадежно осуждаем.

- Ты стал красавчиком, ты знаешь об этом? Помнится, в школе ты ходил такой весь такой глупый и мускулистый, как какой-нибудь Тревис, и гордился тем, что накачал себе два кубика на животе. Всегда знала, что излишняя маскулинность тебе ни к чему, вполне достаточно этих выдающихся скул. Интересно, какие ламы наградили тебя этими скулами?
- Э-э… - от непрерывного и исчерпывающего потока информации, полезной и не очень, я маленько ошалел, поэтому не сразу нашел, что ответить. Мои привычные алгоритмы предпочитали воспринять риторический вопрос в качестве прямого и дать на него развернутый ответ насчет доминантных аллелей, наследования, сцепленного с полом, и о трех поколениях Ваганов, каждый мужчина которых обладал скулами греческого бога. – Я… учился… Сильно.

- Не отмазывайся, просто ты так и не научился готовить, и без тетушки голодал в своей ужасной общаге. У тебя старый номер? – она извлекла из кармана телефон и начала увлеченно тыкать пальцами в его экран. – Давай, запиши мой – Эрика Эдисон, я недавно сменила.
- У меня нету.
- Номера или телефона?
- Телефона. – я как-то не слишком расстраивался по этому поводу, потому что связываться мне пока было не с кем и не за чем, но Эрика отреагировала крайне драматично, обозвала меня егерем и пообещала, что нагрянет на неделе в гости, чтобы поболтать о старых деньках и занести мне новый мобильник, который она выберет в качестве подарка на возвращение. Я покладисто покивал и облегченно выдохнул, когда эта женщина удалилась из зоны досягаемости - она походила на пришельца из другого измерения гораздо сильнее, чем я. Не то, чтобы я не умел изображать из себя нормального члена общества, просто ее присутствия было так много и оно было таким душным, что после прощания я был буквально высосан. Высосан энергетически.

Великие нуклеотиды, мне нужна Либерти – думал я, стоя на том же месте, где меня настигла и покинула Эрика.
И Либерти, услышав мои мольбы, появилась, вырулив из ниоткуда, и увлекла меня в парк, где, по ее словам, гораздо проще вводить меня в курс дел.

Парк был обычным, люди в нем – немногочисленны. Когда я поделился этим своим наблюдением с Либерти, она пожала плечами:
- Здесь население в тысячу человек, чего ты хотел?
- Если здесь такое маленькое население, то какова вероятность, что Рик Ваган знаком с каждым? – в свою очередь, поинтересовался я, холодея пятками.
- Большая. Рик… Он был… Любимец, в общем. Его все любили, потому что он любил всех. Рик сирота, но он стал всеобщим сыном – о нем заботились абсолютно все, он был избалованный, но справедливый. Все ребята хотели с ним дружить, а когда он уезжал, то мы плакали на вокзале. – я шел рядом с ней и слушал, думая о том, что в воображении Либерти утраченный много лет назад Рик похож на эдакую Деву Марию – несравненный идеал, к которому никто и никогда не сможет приблизиться, в особенности кто-то вроде меня. Я, пугающе несовершенный и тяготеющий к культу собственной личности, перечеркивал ее воспоминания о Рике своим плебейским присутствием, а еще более – своим лицом.
Родное и чужое. Наверное, ей было очень больно разговаривать со мной, понимая, что я совсем не тот, кто ей дорог.
Но Либерти мужественно сносила неудобства. Она улыбалась и помогала мне, несмотря на мои резкость и капризность. Сейчас, глядя на то время с высоты прожитых лет, я горько усмехаюсь, стыдясь мальчика, пришедшего на Землю-2 с намерением подстроить мир под себя вместо того, чтобы уважить чужие традиции и позволить ему, миру, слепить себя по новому.
- Он любил читать, но у него часто не оказывалось денег на книги. В последние полгода он прямо жил в библиотеке, готовился к вступительным. И компьютер не покупал, потому что у его официальных опекунов не хватало денег на такую технику, а от дарителей принимать Рик ничего не хотел. Хотя мы с ребятами предлагали скинуться ему на ноутбук.
- Хм, - Рик был бедным подростком, жившим в нужде. У него нет сбережений, которыми я мог бы воспользоваться в своих целях, и я теперь… нищий.
- А ты? – мы дошли в своей прогулке до аккуратных шахматных столиков, за одним из которых сидел длинноволосый мужчина. Я опомнился. – Какой на самом деле ты?
- Я гениальный врач, которому в двадцать три года пришлось поступиться своей карьерой и принципами, чтобы зачем-то помочь человеку, ни капли не заслуживавшему ничьей помощи. Я рос в достатке, быстро стал известен, у меня был высокий пост и обширная практика. А еще я психически болен, - увидев испуг, мелькнувший в глазах девушки, я поспешил ее успокоить, - Ничего серьезного, но, как ты могла заметить, я удивительно неприятен в общении. Я органически неспособен любить, сконцентрирован на себе и боюсь любого дискомфорта, особенно социального. Так что…
- Ты совершенно не мой Рик. – заключила Либерти, - Но мне тебя даже немного жаль.
Я усаживался напротив мужчины с косичками, привлеченный видом переставляющихся фигурок. Либерти высилась над моим плечом.
- Не стоит, - дядька расставлял фигуры для новой партии, уже со мной в роли соперника, а я умиротворенно разминал костяшки пальцев.
- Я останусь рядом с тобой, Беррик. – вдруг заявила Либерти, поправив кепку, - Ты ведь совсем беспомощный. Кто-то должен тебе помогать.
- Я не смогу тебе за это отплатить, у меня же нет денег, - мы начинали партию.
- И не нужно.

Мы с незнакомцем резались в шахматы, и я неумолимо двигался к выигрышу, а Либерти сидела на скамейке неподалеку, делясь со мной биографическими вырезками из жизни Рика Вагана. Оказывается, он был неловок в общении с девочками, но по нему многие сохли, – спасибо голубейшим глазам, фырчала Либерти – а с Саммер он даже чуть не начал встречаться, но в последний момент увлекся какой-то другой девушкой.

Бессмысленный набор фактов, не относящихся к делу. Мне было гораздо важнее узнать, какими именно навыками обладал Рик, какие перспективы имел, откуда взять денег, находясь в его теле – но Либерти упрямо рассуждала о том, какой он был классный парень, и словно нарочно игнорировала мои наводящие вопросы о насущном.

Когда она проголодалась, меня поставили около гриля сторожить сосиски, пока дама что-то пудрила в туалете, и я заново оценил парк. И прислушался к своему организму, просившему что-то посущественнее отвратительного утреннего торта.

- Божечки, - вернувшаяся Либерти застала меня, склонившегося над грилем с выпученными глазами и раздутыми ноздрями, - Ты чего?

- Кажется, они пригорают, но я не знаю, как это предотвратить. – честно признался я, - Снимать с огня?
- Гений, говоришь? - она всунула мне в руки тарелку с сосиской в батоне, жестом велела сесть на скамейку и перестать вести себя странно.

...Мы лежали рядом на влажной темной траве, глядя в небо, какого никогда не могло быть над мегаполисами вроде Бриджпорта. Я смотрел туда, куда прежде не смотрел, и не хотел ни говорить, ни вспоминать, что рядом со мной находится едва знакомый человек, которого я вынужден впускать в свою зону комфорта. Удивительная апатия сковала меня, и впервые за весь день я перестал обсасывать в мыслях свое перемещение через миры, ненависть к Толлю и воспоминания о Диа.
Темное ночное небо, звезды в нем и трава под спиной.

- Я вижу черепаху, - тихо сказала Либерти, напомнив о своем присутствии.
- А я ламу.
- Теперь я тоже вижу ламу. – с нотками недовольства заключила девушка.
- А я черепаху.
- Это потому что ты сказал, - Либерти вздохнула, - Если бы ты не сказал про ламу, я бы все еще видела черепаху.
- Если бы ты не сказала про черепаху, я бы видел ламу. Могу рассказать, почему так произошло.
- Не стоит. – она села, и я понял, что первой главе моего присутствия пришел конец. Знакомство завершилось, нам пора расходиться по домам – я буду один в чужой спальне, без Либерти и ее ободрений, и там мне будет, наверное, не по себе.
Мне было не по себе, но я устал.
Мое тело было измотано – оно перенесло чрезвычайные нагрузки, и я всерьез опасался наступления последствий. Люди умирают и из-за меньшего, нежели переход через канву реальностей, а тут… Надо было посмотреть на документы и монографии Толля прежде чем шагать в капсулу вместо Диа.
В такие моменты я благодарен тому, чтобы был рожден именно таким, каким являюсь. Потому что я не скучал по людям и не хотел обрадовать их своим возвращением – я ревновал родительское внимание к вероятно присутствующему там Рику Вагану, идеальному сыну, претендовавшему на мои лавры, и все.

Рик Ваган… Что-то в нем вынуждало меня испытывать к этому незнакомому мне человеку легкую неприязнь. Он, наверное, развлекает моих родителей, налаживает связи с общественностью и совсем не чувствует разницы между утраченным и обретенным – той разницы, которая пугала меня и причиняла мне дискомфорт.
У Рика в новом времени появилась семья, перед ним забрезжили невиданные перспективы – моя клиника и мое место в ней, моя слава и мое имя, все, что я создавал столько лет, перешло в чужую собственность, пока то, что досталось мне от Рика - покореженный серый дом, ноль на банковском счету и множество проблем с местными.

0,5 за основателя + 0,25 за друга (Либерти)

kkon_minzy · 9 Июл 2016

Глава 2. Открытия

Это было познавательно – открывать в себе новые умения и способности. Оказывается, я способен к бытовой жизни, хоть и не то, чтобы очень.

По крайней мере, мое ОКР подействовало на окружающую обстановку благоприятно, потому что, будучи патологически чистоплотным, я не мог выносить грязи, неопрятности и неупорядоченности. Рано или поздно мне пришлось бы обратиться в местную клинику за помощью в преодолении недуга, нуждающегося в медикаментозном купировании, однако до тех пор с его поддержкой я вылизал весь дом, убрал оставленные друзьями Рика тарелки, помыл посуду и нашел в холодильнике нечто съедобное.
Это были овощи, которые я мог нарезать и съесть. Я привередлив во многих вещах, но еду я употребляю практически любую, потому что рассматриваю ее в качестве источника энергии, не более того.

Либерти появилась на пороге на этапе поглощения первой порции салата.

- Это Саммер притащила, - увидев мой завтрак, сообщила мне девушка, и прошествовала в гостиную, не став растрачиваться на приветствия и любезности. Я одобрил и уселся рядом с ней на диван в ожидании указаний – Либерти наверняка пришла не просто посмотреть на то, по прежнему ли я – не Рик.
- Ты зачем пришла? – не выдержал я после очередного взрыва хохота с ее стороны. Либерти починила старенький телевизор и, просматривая каналы, наткнулась на какое-то комедийное шоу, казавшееся мне примитивным и тупым. – У тебя дома нет средств связи?

- Вот, - вместо ответа мне в руку всунули телефон. Такой же примитивный и, как оказалось в последствии, тупой как это дурацкое шоу. Черный кирпичик с симкой внутри. У меня появилась связь со СМИ и возможность выходить в Интернет. – Пожалуйста, не благодари.
- Хорошо, не буду. – на меня неодобрительно покосились, но я не понял причину недовольства и поэтому сей момент проигнорировал. – Это все?
- Нет, не все. Я подумала, что тебе нужны деньги, потому что мы не будем тебя кормить просто так. Саммер забила твой холодильник едой, потому что она все еще рассчитывает, что ты одумаешься и влюбишься в нее обратно, но кроме нее никто на подобные жертвы не пойдет. – я всеми силами старался вникнуть в мотивы Саммер, но у меня не получалось. В общем, резонность доводов Либерти я оценил и разделил, однако был не в состоянии на них реагировать.
- Я врач, - вертя в пальцах телефон и почему-то вспоминая об Эрике-инопланетянке, проговорил я, и Либерти одобрительно похлопала меня по плечу. – Могу пойти в вашу клинику. У вас есть вакансии? Скажи мне, когда узнаешь.
- Сам посмотришь, - Либерти показала глазами на телефон в моих руках и поджала губы. Я вздохнул. – У тебя, может, и была секретарша в твоей идеальной жизни в другом мире, но тут, будь добр, сначала на нее накопи. Правда, ноутбук был бы тебе полезнее, но компьютеры и в библиотеке есть.

Я принялся ходить по комнате – скажу вам, оформлять резюме на смартфоне не самое благодарное дело, да еще и со слов Либерти, знавшей достоверно, какими заслугами отличался на поприще учебы в медицинском Рик Ваган. Как выяснилось, мой потерянный друг мог убеждать общественность в том, что выпустился в ранге доктора, но никто бы ему не поверил, учитывая, что он был подозрительно молод и пренебрегал во время учебы всеми научными конференциями. Ни одного гранта! Ни одного гранта за четыре года!
- Это чем нужно заниматься в университете, чтобы не заработать ни одного гранта? – бурчал я, крайне недовольный открывающимися передо мной скудными возможностями. – О, они предлагают мне прийти на стажировку.
- Оплачиваемую? – оживилась Либерти, еще сидевшая на диване.
- Немного. Сомневаюсь, что на такие деньги можно прожить, но… - Либерти вздохнула. Она часто вздыхает в моей компании, я заметил это.
- Начинать нужно с малого, - сказала она и ушла.

Оставшееся время я исследовал микробиблиотеку, оставленную мне Риком. Помимо ужасного чтива, вроде «Любовь и птеродактили», я обнаружил на старых полках нечто вразумительное, то, что действительно могло принадлежать неглупому и перспективному молодому исследователю. Некоторые авторы не были мне знакомы, и я уверен, что на Земле-1 таких книг не издавалось никогда – следовательно, эти измерения при всей своей схожести все равно имеют существенные различия. Сперва я думал, что дело касается мелочей, вроде карьерных высот и деталей характера. И я ошибался.

В свой первый рабочий день я поднялся с постели в четыре утра. Удивительно бодрый, я впал в ажитацию в предчувствии возвращения в обитель белых халатов и медикаментозных запахов – несмотря на то, что мне сулили ничтожно жалкую должность, я отчего-то верил, что одного дня будет достаточно, чтобы главный врач восхитился моими обширными познаниями и поразительными талантами и повысил Вагана до лечащего врача.

Я таскался по дому, еще темному в отсутствие солнца над горизонтом. Чистил перышки, завтракал, недовольно глядел в зеркало, где отражалось бледное и безрадостное лицо измученного годами зависимости наркомана; ждал рассвета, который возвестил бы о приближении рокового часа. Разумеется, я считал, что все это временно и мне не стоит слишком радоваться возможности постоянного места работы. Но ничего не мог поделать с врожденным стремлением выполнить максимум, чтобы получить максимум похвалы.

Не выдержав, я написал Либерти короткое сообщение, где говорил, что скоро пойду покорять медицинские вершины. Сомневаюсь, что она вообще его прочитала.

Я был так вдохновлен, что ничего не спалил на плите, пока готовил что-то по вычитанному в интернете рецепту. Самостоятельная жизнь никогда не казалась мне такой простой и легкой, как в то утро – утро выхода на работу в знакомой, любимой роли.
Единственное, что Беррик Ваган любит больше себя, это его работа.

За мной приехала непримечательная машина с непримечательным водителем. Мужчина заверил, что это первый и единственный раз – в дальнейшем до клиники я буду добираться сам, но я не обратил на его слова ни малейшего внимания. Неважно, во сколько мне предстоит вставать и сколько километров преодолевать, чтобы оказаться в приемном отделении. Неважно, что мне будут платить копейки – Либерти не даст мне помереть с голоду, а я не дам себе прозябать на нижайшей должности вечность.
Я не оптимист и не идеалист. Я не могу быть ни тем, ни другим, просто потому что не могу, однако это не мешает мне временами обращаться к довольно позитивным прогнозам.

- Ваган? – меня встретила сердитая дама в белом халате, и я чуть не запищал от восторга. – Приветствую. Итак, объясняю то, что вам не объясняли в университете…
- Да? – я был уверен, что знаю все.
- …Ты здесь никто. Ты – та тень, которая вытирает кровавую рвоту с пола, поднимает выпавшую изо рта пациента вставную челюсть, приносит врачам кофе и моет полы. Ты – в самом низу пищевой цепочки, и пока ты не имеешь права претендовать на большее. Ты молчишь, ничего не делаешь, пока тебе не прикажут, и ты НЕ ТРОГАЕШЬ ПАЦИЕНТОВ. Понятно? – дама завернула в раздевалку, пока я, трусцой бежавший рядом, от обалдения не разбирал, куда именно мы держали путь.
- Но я ведь интерн, я должен трогать пациентов, чтобы чему-то научиться, - зайдя в зал со шкафчиками, обернулся к ней я, и меня встретил стальной взгляд черных глаз.
- Ты никто, Ваган. Вот твоя форма, вот твой шкафчик. – она небрежно ударила ладонью по металлической дверце, заставив меня вздрогнуть, - На посту тебе скажут еще больше и покажут приемник. Бывай.

- Привет, - я подошел к посту медсестры, за которым восседала пышная рыжеволосая дама, поприветствовавшая меня усталой улыбкой и потухшими глазами. Я нерешительно застыл рядом, не зная, что мне делать и говорить – внушительная тирада старшей подействовала на мое самосознание самым губительным образом, разрушив весь энтузиазм, который жил во мне еще полчаса назад. – Ты Беррик, верно? Можно называть тебя Рик?
- Нет, нельзя. – увидев реакцию на слова, я поспешил исправиться, - Лучше просто Беррик, я не очень люблю сокращения. Детская травма.
Медсестра понимающе вздохнула.

- Тебя стерва уже обработала, да? Она у нас такая, резкая. Ты не переживай, когда придет время, она тебе первая на помощь придет. – рыжеволосая представилась и мне стало немного легче, но не от ее заверений. Просто никто не продолжал уничтожать мое самомнение, и этого оказалось достаточно, чтобы я привел себя в стабильное состояние. Раньше я над медсестрами правил, они меня слушали, уважали и старались не раздражать, понимая, что каким бы молодым ни был доктор Ваган, он имеет право на свои причуды. Однако здесь я чудесным образом сравнялся в статусе с микробами на чашках Петри.

- Кто это, Кира? – к посту подошла еще одна женщина, но врач. – Новенький?
- Да, это интерн. Ого, ты учился в Бриджпорте?
«И преподавал там же, да»
Я подтвердил. Дамы впечатлились.
- Даже жаль будет посылать тебя кафель протирать.
- Ага, ты же все-таки на врача учился.
- Но ничего, все с этого начинали.
- Я, помнится, вообще утки носила в интернатуре, такого натерпелась…
- Меня врач домогался в Сансет Вэлли, пока я молодая была.
Я стоял рядом и вежливо улыбался.
- Скоро зарплата будет, - мечтательно и оживленно в одно и то же время сказала медсестра, придвинувшись вперед, и я встрепенулся. – Но не тебе, Беррик, ты же первый день.
Я ответил, что моя зарплата что есть, что ее нет – хватит только на месячный запас крупы и оплату счетов. Дамы посмеялись и разошлись по рабочим местам – Никки (врач) удалилась в лабораторию, а медсестра осталась в регистратуре ждать новых пациентов.

Вынужден отметить, что больница в Уиллоу Крик – зрелище довольно удручающее, особенно если сравнивать ее с больницей, где я работал прежде. Болеют многие, а персонала почти нет – Никки трудилась одна, а поток клиентов не истощался. Многих мне пришлось оформить и перевести в соседнюю клинику, потому что в нашем приемнике не хватило мест.
Я покладистый. Я умею работать физически при необходимости, но не потому, что меня этому учили, а потому, что я не вижу другого выбора. Кроме меня, как выяснилось, вытирать рвоту и подносить еду пациентам некому – и плевать, что я дипломированный специалист, заслуженный трижды терапевт и автор нескольких монографий по внутренним болезням.

Эту смену я отпахал, как ломовая лошадка, и впервые понял, почему тяжкий труд иногда сравнивают с животным.

Я не держался на ногах, когда закончил убирать палаты, и присел на освободившуюся койку.
- Тяжело, да? – раздался из-за ширмы женский голос, и я подорвался, испугавшись на мгновение, что сейчас мои карьерные перспективы обрушатся, ибо старшая явно не терпела никаких отлыниваний.
- Да сиди, чего ты. – я выглянул и увидел рыжеволосую (еще одну рыжеволосую, это начинает превращаться в интересный местный феномен) девушку, беззаботно болтавшую ногами на больничной постели. – Если хочешь, я тебя прикрою, а ты поспишь. Я же знаю, как вам здесь приходится.

- Я выносливый, - зачем-то уточнил я, тупо встав по струнке перед пациенткой. Она улыбалась, смотрела на меня снизу вверх и что-то говорила, легкомысленное и, наверное, забавное.
- Какой у вас диагноз? – она выглядела сравнительно неплохо. Кожные покровы нормального оттенка, лихорадки нет, оживлена и демонстрирует активность – двигается, смеется. Судя по смеху, с органами дыхания и диафрагмой у нее тоже нет особых проблем. Впрочем, о чем это я… Карту я брать не стал, потому что не имел на это права. Мой формализм не допускает таких вольностей.
- Узнаешь, когда надо будет. Зачем санитару мой диагноз? – кокетливо (?) отвечала Катрина, и я не нашелся с ответом. Действительно, не за чем. Правда, я не санитар, но вряд ли она отличила бы интерна от младшего медицинского персонала.

Затем по мою гипотетически существующую душу пришла старшая и отправила меня вбивать в базу истории болезни. База, кстати, оказалась до абсурдного схожей с нашей, работать с ней было очень просто.

Я слышал, как ставились диагнозы и проводились опросы, пока заправлял постели и бегал туда-сюда со шваброй. Никого не рвало, но я запечатлел пару сцен с недержанием мочи и суровой неукротимой диареей.

Под конец смены я был собой не доволен, но и не разочарован. Благодаря своим происхождению и статусу по выпуску из университета я сразу попал в престижную программу, так что судьба не дала мне прочувствовать всю лестницу здравоохранения – я сразу вышел в дамки, покуда мои сокурсники работали так же тяжело, как этими сутками я.
В этом есть что-то поучительное. Наставительно правильное.
Я научился заваривать очень много кофе и очень быстро его разносить. Я теперь знаю, как работают санитары, и мне стыдно за то, что я их не замечал раньше.

Близился конец рабочей смены, как уже писалось выше, а людей в регистратуре меньше не становилось. Половина кашляла, другая половина громко возмущалась работой утомленной медсестры, от усталости вряд ли различавшей буквы на мониторе компьютера. Я сунул ей из сострадания чашку черного кофе с тремя ложками сахара.
- Вам понадобится глюкоза, - попытался уточнить я, но она так благодарно сжала мою ладонь, что слова стали лишними. – Может, вам взять перерыв? Вы работали почти круглые сутки, не вставая с кресла.

- Какой перерыв? А кто будет их всех принимать? Кроме меня тут с базой никто не дружит.
- Врут. – оглядев очередь, я громко сообщил страждущим, что ведется прием только срочных больных, а все, кто не испытывает необходимости в неотложной медицинской помощи, должен или подождать в коридоре, или вернуться завтра. Волна возмущения пациентов разбилась об айсберг моего безразличия.

Мы сидели на диване в опустевшем приемнике, пользуясь тем, что старшая ушла домой, и пили кофе. Это была моя шестая или седьмая чашка – я хотел спать и меня тошнило от запаха хлорамина, но время отправляться домой не наступало.

- Расскажи мне о себе, - спасенная мной от переутомления сестра отставила свою кружку и повернулась ко мне. Я, до тех пор молчавший, растерянно поднял брови:
- Я гораздо лучше выражаю мысли через бумагу. Вербальное общение дается мне некоторым трудом, я был бы признателен, если бы вы…
- Я поняла, - она вдруг озадачилась и прищурилась. – Ты ведь Рик Ваган, _тот_самый_?
Я тактично умолчал о том, что она с утра знала о моем имени, и свое удивление могла выразить в любое время рабочих суток, кроме настоящего момента. Я напрягся – соответствовать Рику мне было тяжело. Чрезмерно тяжело. Я не такой, как он, я – абсолютная противоположность, и сиятельным принцем с массой поклонников я не сумею стать никогда, как бы ни старался. Впрочем, мне и стараться не нужно, потому что я планирую этим же утром зарегистрироваться на местном Фейсбуке и найти в Сети Толля.
- Тот самый?
- Мальчик-зайчик, который часто ходил сюда в школе, я вспомнила! Ты другой стал, взрослый и рассудительный. И молчаливый, - Либерти, пожалуйста, - молился я тогда, - Позвони мне! – Что с тобой было в твоем медицинском университете, что ты язык проглотил?
- Ужасные вещи.

- Ну не будь роботом, Рик, - взмахнула руками ожившая сестра, собравшись что-то добавить, но на этом моменте зазвенели мои наручные часы, знаменуя окончание рабочих суток.

Без изменений

kkon_minzy · 11 Июл 2016

Глава 3. Саммер

Не хотел этого признавать ни тогда, ни даже сейчас, однако моя жизнь в Уиллоу Крик налаживалась, становясь подозрительно стабильной. Я не мучился и не страдал больше меры, и мысли о Толле стали посещать меня все реже по мере моих успехов на ниве санитарства – чем чаще меня хвалили медсестры и врачи, тем тише урчала тоска по прежнему статусу и достатку.
Я зарабатывал деньги – маленькие, ничтожные и никому не сдавшиеся, но все-таки деньги, и осознавал, что мне нужно очень мало для полноценной жизни.
Стоило лишиться роскоши и обеспеченности, чтобы понять – для нормального самочувствия необязательно водить Ауди и владеть несколькими загородными домами. Да и кирпич, подаренный Либ, работал удивительно исправно, ничем не проигрывая айфону, бывшему в моей собственности на Земле-1.
Однажды, стоя напротив своей входной двери, я получил звонок. По ту сторону телефонного провода вещал приятный женский голос, щебетавший о том, что я – подонок и мерзавец, который слишком зарвался в своей столице, чтобы поддерживать старые знакомства.

- А это кто? – тупо осведомился я, не сумев предугадать ворох из претензий, последовавший за этим простым вопросом. Из многословных увещеваний, сравнивавших меня с порождениями ада, я узнал, что звонила мне Саммер, желавшая восстановить дружеские взаимоотношения.
- Откуда у тебя мой номер, Саммер? – вновь решил утолить свое любопытство я, и почему-то трубка заверещала в два раза громче.
Опуская ненужные детали, вроде описания степени моего морального разложения в глазах Саммер, я сообщаю, что номер мой она получила от Либерти, не сумевшей внятно объяснить, почему она постоянно «зависает» с Риком и не зовет с собой лучшую подругу. Я не знаток женских взаимоотношений, я вообще не знаток любых взаимоотношений, но на дружбу узы между Либ и Саммер не походили совсем. Однако кто я такой, чтобы вдаваться в детали чужих проблем?
- …Ты что, не пригласишь меня? – в голосе Саммер, уставшей меня стыдить, звучало нечто вроде крайней степени расстройства.
- Приглашу, - когда-нибудь, собирался добавить я, но она уже уточняла, где именно я нахожусь, чтобы немедленно прийти.
После того, как она отключилась, я еще пару мгновений смотрел на замолчавшую трубку, переваривая произошедшее.

Да, Саммер пришла. Совсем не похожая на ту, кто может орать на друга полчаса подряд, девушка скромно стучалась в мои двери, поправляя белокурые прядки, выбившиеся из косички, и улыбалась самой себе. Я вышел навстречу в чем был – в синей рабочей форме, чем вызвал сочувствие и извинения.

- Рик, может, не следовало приглашать меня именно сегодня? – обеспокоенно спрашивала Саммер, складывая ладошки лодочкой на груди, - Ты, наверное, устал.
Я помнил наставления Либерти, призывавшей меня меньше молчать в компании малознакомых мне, но близких Рику, людей:
- Устал, но ты ведь хотела… эм… быть приглашенной, правильно? – Саммер вспыхнула, - Я не знал, что делать.

- Ты хотел мне отказать, да? – я не успел утвердительно кивнуть, потому что Саммер внезапно сменила тон с претенциозного на благожелательный, - Я шучу! Я ненадолго, Рик, просто хочу удостовериться, что у тебя все хорошо. Я думала, что после твоего возвращения мы будем как в школе… Гулять все вместе, все такое. Но ты сразу же куда-то исчез.
- Должно быть, это было разочаровывающе для тебя. – подытожил я, не придумав ничего лучше и, конечно же, не испытав ничего вроде раскаяния, и Саммер засмеялась. Я скопировал ее манеру, посмеявшись вместе с ней.

____________________________________________________________________________________
Женщины, какими бы они ни были красивыми, никогда не возбуждали во мне ничего из того, что описывается в любовной прозе. Я поддавался неким плотским соблазнам в подростковом возрасте – но ведь то было необходимостью, навязанной гормональной перестройкой, - а затем потух, увлекшись учебой и наукой. Я считал себя асексуальным, в чем не видел ничего предосудительного, и уверенно отклонял девичьи ухаживания, ибо не видел в них практической пользы. Женщины прекрасны, но я не мог оценить их общество по достоинству, если они не принадлежали к племени моих коллег или редких научных «приятелей».

К сожалению, природа наградила меня смазливой физиономией и склонностью к худобе. Я не самый харизматичный человек на свете, будем же честны – я привык к тому, что люди находят меня отталкивающим, регулярно пополняя список моих недостатков новыми эпитетами. Но при этом я не оставался без женского внимания – дамы, зачем?

Саммер, правда, была влюблена вовсе не в меня, а в Рика. Который, наверное, ответил бы ей взаимностью, если бы мог – я догадывался, не знаю, правда, почему, что Рик не остался бы равнодушным к трогательно привязанной к нему девушке, обладающей, ко всему прочему, привлекательной наружностью.

Неприятная ситуация. Я не хотел бы делать никому больно. Странно, но в определенный момент мне стало не настолько все равно на то, какие чувства испытывают люди вокруг меня, - уверен, во всем виновата Либерти – но не видел альтернативного выхода.

Вот мы сидим на диване. Я смотрю телевизор, уставший после смены и желающий одиночества, Саммер молчит рядом, неловко сжимая пальцы на коленях.
Я собираюсь попросить ее удалиться, ведь я действительно ужасно вымотан, и поворачиваю к ней лицо:
- Саммер…
- Рик, я знаю, что сейчас не самое лучшее время, ты еще не привык и много работаешь, но я правда очень хочу поговорить о те…
- Прости, у меня телефон звонит, - я полез в карман посреди ее тирады, каждым атомом своего тела ощущая возмущенные вибрации, исходившие от прерванной Саммер. – Да? Либ?

Либ ждала меня на пороге, держа в руках пакет с чем-то из магазинной еды, и я еще не бывал так рад ее визиту, как тогда.
- Спаси меня, - одними губами шепнул я, приглашая Либерти в дом и забирая у нее пакет. Удивленный взгляд Либ миновал мою бледную физиономию, обогнул диван и стену и настиг фигуры Саммер, деловито выходившей из ванной.

- Прям от бедра, - сквозь зубы процедила Либ, чем ввергла меня в непонимание, а затем расплылась в улыбке. – Саммер! Привет! Я не знала, что ты здесь!

- А я не знала, что ты собираешься прийти, Либс, - я пятился в дом, шурша пакетиком, а девушки, как два гладиатора на римской арене, становились друг напротив друга на пороге, блокируя все другие пути к отступлению. – Что ты хотела?
- Поздороваться. По-соседски. А ты?
- И я. Как совпало, да?
_________________________________________________________________________________
Остаток вечера походил на сценку из дурного ситкома конца девяностых. Либерти превратилась в тайного женского врага (врадружку, как потом она мне сама и сказала), и они с Саммер проводили время за увлекательной игрой в ту, кто важнее для меня и моего дома. Я в конкурсе не участвовал даже на правах жюри, терпеливо и смиренно ожидая, пока жилплощадь станет свободной хотя бы от Саммер. Либерти я выносить мог и даже не возражал против ее присутствия, а Саммер… Ну, в ее обществе я небезосновательно опасался стать жертвой изнасилования.
Она даже вынесла мусор, убрала посуду, оставшуюся еще после обеда, и заправила постель перед тем, как пройти мимо нас с Либерти, сидевших на диване с ужином в руках, и возвестить о неотложных делах.

Атмосфера с исчезновением Саммер стала сразу как-то попроще.
- Она еще не пыталась подстеречь тебя в спальне? – хихикнула Либерти, и я серьезно покачал головой.

- Разве я не имею права подать на нее в суд за преследование, если такое случится?
- Беррик, - она единственная звала меня полным именем, чем лила литры бальзама на мое израненное сердце. – Я же велела тебе прочитать в интернете, как быть среднестатистическим парнем. Посмотрел фильмы?
Я не смотрел фильмы, присланные ей. Это были какие-то молодежные драмы и комедии, где главный герой из лузера и позора школы превращался в альфа-самца. Я себя омегой не считал, но и альфой становиться не спешил, так что счел это бессмысленной тратой времени.
- Ну… хотя бы не будь странным, ладно?

Не быть странным?
То есть, не быть самим собой?
Я и есть странный, я родился странным, я умру странным – и не потому, что я болен, а потому, что я не вписываюсь в социальные рамки. Я тот, кто обществу не нужен в том виде, в каком обычно принимаются в социуме индивиды. Впрочем, я и сам в обществе не нуждаюсь – добровольная самоизоляция стала бы для меня идеальным решением, если бы не выбранная стезя.

Я косо посмотрел на Либерти и предположил, что она все равно не поймет, даже если я приложу все силы, чтобы втолковать ей, почему меня нельзя упрекать моей странностью.

Я ложился спать, ощущая странные… хм… вещи. Волнение, поднявшееся внутри грудной клетки, походило на приступ тревоги, но разумных оснований для его возникновения я найти не сумел.
Либерти бродила по дому – ей по умолчанию позволительно было находиться здесь столько, сколько ей захочется. Она ступила в спальню, когда я почти полностью утонул в тягучем, словно битум, сновидении, принадлежавшем не мне. Я не видел снов раньше.

- Что? – сквозь подступающий сон спросил я, пока она стояла возле постели и смотрела в мое лицо.

- Ты просто очень сильно на него похож. – я отвернулся, закончив так и не начавшийся диалог, и еще слышал перемещения Либ, ходившей по комнате и убиравшей разбросанные мной накануне книги по логике.
- Ты еще и дневники пишешь, - хмыкнула она напоследок.

- Закрой за собой дверь, когда будешь уходить.

______________________________________________________________________________________
Мне позвонили из клиники и сказали, чтобы я не появлялся на работе три дня, пока там происходит что-то бюрократически скучное.
Внезапно нагрянувший трехдневный отпуск меня обезоружил. Я представления не имел, чем себя занять, и, если честно, не очень хотел пускаться во все тяжкие. Следовало бы поискать Толля - мы с Либерти периодически серфили в интернете на предмет выдающихся (и коварных) физиков-теоретиков французского происхождения, но никого не находили. Создавалось ощущение, что у Толля по грешной случайности на Земле-2 двойника нет.
Я боялся этого больше всего прочего. Что местный Толль не существует или умер. Кроме него вернуть меня обратно некому – вряд ли кому-нибудь кроме этого экстравагантного самовлюбленного пижона могло прийти в голову, что человеку подвластны пространственно-временные материи. Я вот, будучи чуть менее самовлюбленным и вовсе не пижоном, не додумался бы и попытаться извратить полотно реальности.

Есть вещи, которые решить вероятно. Тромбоз, например. Опухоль.
Есть вещи, которые менять нельзя.

- Либерти, я не могу пить. И не хочу. С чего ты взяла, что это необходимо?
Я сидел на диване, вытянув ноги, и говорил с ней пятнадцатую минуту, что для меня было своеобразным рекордом.
- Рик обязательно бы устроил вечеринку по возвращении! Я все понимаю, но ведь ты собирался подстраиваться под него, пока не найдешь Толля.
- Бриджпорт меняет людей. Допустим, Рик переболел менингитом и…
- Беррик, у тебя выходные, я знаю. Если сам не собираешься собирать людей, я займусь.
- У меня сегодня был пожар, я отравился вчерашним салатом и завтракал апельсиновым соком. Мне заплатили копейки за сгоревшие печь и тумбу. Какой нормальный человек пойдет развлекаться, пережив пожар? Я погорелец, Либ.

У меня действительно сгорела плита, а я сам пережил некоторый шок, столкнувшись с пламенем в пределах своего дома. Сказать, что я испытал потрясение, значит, ничего не сказать – не знаю, как я ухитрился потушить плиту до того, как сам сгинул в огне, но чудесное спасение никоим образом не повлияло на мое отношение к скоротечности жизни и к прочим философским вещам.
Мне хотелось сидеть на диване весь день и ничего не делать. И никого не видеть. И ни с кем не разговаривать. Да и шкура Рика Вагана мне порядком натерла разные интересные места, чтобы я тратил законные выходные на то, чтобы вновь превратиться в того, кто мне неизвестен.

Тем не менее, спустя несколько часов я обнаружил себя напротив местного злачного места с пошлым названием. Компанию собирала Либерти, так что около меня стоял чувак в розовой короткой майке, которого я называл Большой Мамой в первый свой день на Земле-2, Саммер и Кира (медсестра из регистратуры), оказавшаяся нашей общей с Либ знакомой.

Все без исключения выглядели несчастными. Разве что Либерти проявляла спокойное упорство, загоняя нас, словно непослушный скот, во внутрь заведения, пустовавшего в столь ранний час.

Бьюсь об заклад, многие из компании собирались провести этот день как угодно, но только не за барной стойкой.

____________________________________________________________________________________
- Улыбнись, - шипела Либерти, настраивая фотоаппарат на телефоне, пока я ждал своего коктейля. – Быстро!
- Не хочу, - капризно надулся я, но она вынудила меня изобразить нездоровый энтузиазм на камеру, после чего я снова скуксился. Коктейль содержал в себе алкоголь, отвратительный мне в любом виде; заказывая его у дружелюбного бармена, я не предполагал, что штука с невинным названием может оказаться бронебойной вещью, мутящей сознание и вызывающей неадекватные стремления.

[

Я улыбался в ответ на бородатые шутки бармена, сидя на высоком стуле, и не двигался, активно притворяясь опоссумом, почувствовавшим приближение удава. Саммер соткалась из воздуха за моей спиной и стояла там, ничего не предпринимая, чем нагоняла еще больше жути, чем обычно.

Она вела себя странно. Ходила походкой, которая так раздражала Либерти, вокруг барной стойки, и бросала то на меня, то на Большого Маму загадочные взгляды, которые я не истолковал бы, не имей я в качестве советника Либерти.
- Не позволь ей увести себя в туалет, - шептала мне моя кепкастая компаньонша, - Случится непоправимое, и ты лишишься самого дорогого.
- …Телефона? – удивился я, но потом до меня дошло.

- Эй, Рикки, привет! – после нескольких бокалов своего Космополитена Саммер забыла, что мы здоровались, и, перегнувшись через стойку, увлеченно принялась махать мне рукой, - Рикки, почему ты на меня не смотришь? Рикки, помнишь, а ведь мы целовались в старшей школе…
- Саммер, мы с тобой тоже целовались в старшей школе, - терпеливо и добродушно оборвал ее Большой Мама, - Назови хоть одного мужчину в этом помещении, с которым ты этого не делала.
Саммер очень обиделась.

- Что, правда? – не выдержал я.
- Ага, - Большой Мама, казавшийся мне ярким представителем сексуальных меньшинств, важно кивнул, - Но ты, конечно, был для нее самый-самый.

- Рик, а почему ты ни с кем не встречаешься? – Кира поправила солнцезащитные очки, которые носила в целях конспирации. Конспирации своих темных кругов под глазами – следов многократных суточных дежурств. – Ты славный, неужели, никто, кроме Саммер, тебе не предлагал сходить в кино на последний ряд?
Я вместо ответа опрокинул в себя еще один коктейль, показавшийся мне подозрительно крепким.

- …А потом он мне такой говорит – а пойдем-ка я тебе покажу, какую мне выдали грамоту за твой доклад… - это я спустя еще два бокала размахивал руками, делясь глубочайшей травмой юношества. - …Он украл мое исследование! Мой гербарий! Все украл! Сердца публики, понимаешь, извратил!
- Козлина! – возмутилась пьяненькая Кира, и аудитория дружно погоготала над ее искренним негодованием.

Все закончилось тем, что Саммер обнаружили рыдающей в уголке от безответных чувств ко мне, к придурку, принявшемуся объяснять бармену Эрику, что такое большой и малый круги кровообращения и почему их нельзя путать. Ее утешали все дамы компании, сгруппировавшиеся рядом с безутешной страдалицей, но никто не пытался обвинить меня в черствости. Пожалуй, репутация впечатлительной Саммер здесь превалировала над конструктивностью ее претензий, так что я из обидчика становился жертвой при любых обстоятельствах.
Существует аксиома – «Саммер сама виновата», мне потом об этом рассказала, конечно же, Либерти.

Там было еще много разного. По мере достижения непотребной кондиции люди исчезали и им на смену приходили новые – незнакомые или знакомые, желавшие участвовать в этой алкогольной оргии или не желавшие, неважно. Я был окружен весельем и разнузданностью, и, к счастью, успешно притворялся частью этой атмосферы.

- Саммер, в следующий раз, когда будешь приходить ко мне в гости без предупреждения, присылай письменное уведомление. Знаешь, так в старину войны объявлялись – за несколько недель до столкновения, чтобы соперники успели подготовиться. – я с трудом узнавал собственный голос, заплетавшийся вследствие обильных возлияний. Стоит ли упоминать, что в прошлой жизни я никогда не пил? Точнее, бокал вина становился моим максимум, состояния кроме легкого опьянения мной расценивались в качестве тяжелого и неукротимого пьянства.
По словам Либерти, позвонившей следующим утром, я под конец гулянки выглядел «почти нормальным». То есть, я реагировал на людей именно в том ключе, в каком на них должен реагировать среднестатистический Рик Ваган.

Меня вернули домой на такси, донесли до дивана и уложили там спать, невзирая на активные протесты и уверения, что я могу и сам добраться до постели.
Стоило Большому Маме уйти, бережно прикрыв за собой входную дверь, как я принял вертикальное положение и пополз готовить.

Я не помню, что вынудило меня пойти на такой рискованный шаг, но чувство голода я не испытывал. Я испытывал рвотные позывы, но увлеченно готовил по рецепту матери тако с рыбой, непослушными пальцами орудовал ножом и вилкой, ел, а потом на четвереньках бежал к туалету – извергать съеденное вместе с чипсами и выпитым.

Удивительно неконструктивное поведение. Отсутствие логики в своих действиях я объясняю опьянением, но, согласитесь, это было нестандартно даже по самым нестандартным меркам.
Напились мы до наступления ночи, поэтому, собственно, ночью я пришел в себя. Я поспал на полу в ванной, и, будучи все еще пьяным, обнаружил, что я очень, ну прямо очень желаю поиграть в шахматы.

Да, я взял такси и поехал в библиотеку, где, как я знал, стоят шахматные столики. Там я, шатаясь и шокируя немногочисленную общественность, уселся за один из них, разронял фигуры, но в конечном итоге обыграл сам себя, подбадриваемый смуглой девушкой в очках, с иронией наблюдавшей за процессом со стороны.

Домой я возвращался пешком.

[/CUT]

+ 0,5 за друзей (Саммер и Кира)

kkon_minzy · 13 Июл 2016

Глава 4. Катрина

Я не собирался изначально называть главы своих мемуаров по именам женщин, так или иначе повлиявших на мое состояние. Но так почему-то получалось – я встречался с девушками, и они наводили в моем идеальном внутреннем распорядке бардак.
Необязательно сии знакомства сопровождались нарушением личных границ и непосредственным романтическим контактом. Необязательно каждая из этих женщин появлялась в моей жизни больше, чем однажды.
Катрина была особенной, поэтому никто, как она, не заслужил отдельной главы.
Особенной она стала вовсе не из-за того, что я из-за нее пересмотрел свое отношение к отношениям между мужчинами и женщинами. И не из-за необыкновенной природы чувств, кои связали меня с ней.
Вы наверняка ее еще помните – та рыжеволосая девушка из больницы, жизнерадостная пациентка, предлагавшая мне прикрытие на время несанкционированного отдыха. Она отказывалась назвать мне свой диагноз, чем меня насторожила, а затем я просто выбросил ее из головы, как выбрасывал из головы множество своих социальных связей.

Мы встретились с ней спустя месяц после нашего знакомства. Я совершал оздоровительную пробежку вокруг своего района, а она шла мне навстречу – без больничной робы, признаться, мне было затруднительно ее узнать, и, если бы она меня не окликнула, я бы пронесся мимо.

- Эй, санитар! – она обернулась мне вслед, издав залихватский свист, - Не здороваешься с теми, кого не лечишь?
- Добрый день, - я с легким замешательством изучал пышущее здоровьем существо перед собой, не веря, что она могла страдать чем-то таким серьезным, что ей требовалось длительное лечение. –Меня зовут Беррик Ваган, и я интерн, а не санитар.
Она протянула мне руку для пожатия.
- Извините, я не жму рук, - ненавижу объяснять новым знакомым эту свою привычку, но приходится. – Проблемы.

- Странный ты, - улыбнулась Катрина и убрала руку. Она смотрела на меня с каким-то неясным выражением, которое я в отсутствие Либерти не мог расшифровать самостоятельно, и будто чего-то ждала. И я тоже ждал, потому что решительным образом не ведал, что был в состоянии предложить незнакомой женщине. – Но ничего, всякое случается. Как поживаешь, Беррик?

Светская беседа, это была самая настоящая светская беседа. Бессмысленная и легкая, не приносящая ровно никакой пользы, но разбавляющая тишину в головах разговаривающих. Я знал, что не стану держать в памяти детали, высказанные Катриной, а она не слишком озаботится моими неуклюжими ответами.
Естественно, я очень желал уйти. Но я не мог, потому что она была пациенткой, которая становилась чрезмерно оживленной, стоило нам в беседе коснуться темы смерти.
- Я не думаю, что в этом есть что-то страшное. Смерть, увядание, исчезновение… - она пренебрежительно изобразила рукой нечто, что иллюстрировало ее отношение к досужим толкам о гибели и похоронах. – Я желаю лишь, чтобы на моих проводах все как следует напились.

Я прищурился.
- Это кажется мне необычным.
- Действительно? А мне не кажется. Ты ведь врач, Беррик, кому как не тебе цинично отзываться обо всей этой готической чуши? – Катрина увлекала меня вперед по тропинке, отрезая пути к отступлению, и я послушно шел следом, придумывая, как ответить на ее изощренную сентенцию.
- Нет профессии более гуманной, нежели доктор. Само представление о смерти отвращает врачей, потому что именно в борьбе с ней состоит их первостепенная задача. Я не рискну впускать цинизм в свои суждения, потому что материи, вроде этой, слишком далеки от моего понимания. – и я не лгал. – Но осмелюсь предположить, что в ваших словах есть рациональное зерно. В конечном итоге, тому, кто покидает реальность, уже безразличны последствия ухода. Они ложатся на тех, кто его окружал. Я видел достаточно смертей.
- И? Какими они были? – Катрина вела нас к парку. Я узнал дорогу.
- Тихими. Громкими были горе и скорбь родных и близких, которым оставалось мириться с произошедшим.
- И что делал ты?
Я вскинул брови.
- Ничего. Моя работа заканчивалась в тот момент, и я уходил.

***

Мы остановились на окраине парка, в самом безлюдном месте. Она подставляла лицо летнему ветру, опуская веки; я думал о том, что в первый раз за несколько месяцев я говорю от собственного лица, а не от лица Рика.
Считал бы Рик так же, как считаю я?
Я никого не терял, а он остался без родителей в раннем возрасте. Все мои потери были… не моими в полной мере, потому что погибшие приходились мне пациентами. Сражение часто бывает проиграно заведомо – нездоровье проникает так глубоко, что врачу остается лишь облегчать страдания своих подопечных.
Катрина, кажется, была знакома с этой закономерностью, и мне не составило труда понять, что она пыталась найти в моих словах, словах доктора, успокоение. Будто единственный, с кем она могла употребить страшное слово и затронуть тему умирания, это я – санитар, не имеющий никакого отношения ни к ее лечению, ни к ее личной жизни.

- Я не хочу, чтобы кто-то ушел, когда закончусь я.
- Ты хочешь, чтобы люди не остались равнодушными? – уточнил я.
- Звучит жестоко.
- Но это правда. – мы замолчали, глядя на детей, чей поток обтекал нас, застывших на их пути; я вспомнил о Толле и о том, что я, пожалуй, тоже в своем роде погибший. И Рик, место которого я занял, тоже.
Не принадлежащий ни этому измерению, ни родному.
Как Катарина, очевидно, больная неизлечимой и затяжной болезнью, я подвешен между двумя крайностями, и понятия не имею, как сдвинуть себя к хотя бы одной из них.

***

Она искала моего общества, когда ей становилось невыносимо разделять оптимистичное соседство сестры и ее ухажера, и мы встречались в парке, где лежали на нагретом солнцем песке и смотрели в небо. Как с Либ, видевшей черепах в звездах, я видел всякое в облаках, но мы с Катриной не обсуждали такие детали.

- Лягушки, - под тихое кваканье шепнула Катрина.
- Да, лягушки. Они тебе не нравятся?
- Почему же? – она привстала на локтях, обернувшись ко мне, и я повторил за ней. – Не вижу в них ничего отвратительного.
- Они разносят сальмонеллез и являются промежуточными хозяевами для многих гельминтов.
- Господи, Беррик!

- Пойдем в «Бархат»? – вдруг спросила она, встретившись со мной очередным воскресным вечером, свободным от дежурства.
- Тебе жестко лежать на песке? Я могу принести спальники, если хочешь. – я был простодушным и непонимающим глупцом, когда соглашался на ее приглашение. Гонгадзе расхохоталась, но убедила меня, что ее вполне устраивает песок, просто «порой менять настроение встреч было бы неплохо».
Я не нашелся, чем возразить, и вместе с ней сел в такси, отвезшее нас в «Синий бархат».
Наши прогулки к тому моменту продолжались около месяца. Ничего романтического – разговоры о смерти, молчание и созерцание неба в тишине. Не вижу в этом никакого подтекста, хотя Либерти бы со мной поспорила.
Конечно же, я не впал в зависимость от присутствия Катрины рядом. Я ценил ее как единственного в этом чертовом мире, кто воспринимал меня в качестве… меня, а не чужого мне человека, чье лицо и роль я унаследовал.

К тому же, она умирала, и как тот, кто имел отношение к медицине и врачебной клятве, я должен был послужить ее нуждам, пусть и не надевая формы.

- Ты когда-нибудь спал с кем-нибудь в ракете? – ножка моего стула издала мерзкий скользящий звук, когда я неосторожно царапнул ею пол, дернувшись от неожиданности. Катрина смотрела на меня своими насмешливыми зелеными глазами, в которых я не увидел ничего, напомнившего бы мне об издевке.
- Нет, я не спал ни с кем в ракете. – после паузы ответил я и прочистил горло.

- И что, это весь твой ответ? – ее повеселил мой недоумевающий взгляд, - Разве ты не должен убедить меня в том, что видал места гораздо интереснее ракеты? Так обычно поступают мужчины, чье самолюбие уязвили.
- У тебя странный способ уязвлять мужское самолюбие. – я подпер ладонью подбородок. – Что плохого в постели и миссионерской позе?
- Ничего. Но разве ракета это не… разнообразие? – диалог в форме вопроса-вопроса меня не устраивал, поэтому приходилось тщательно раздумывать над тем, желаю ли я продолжения странной темы и нуждаюсь ли я в больших уточнениях.
- Я нахожу это излишеством. В конечном итоге, нет никакой разницы, где совершается коитус, если он совершается. В постели комфортно, рядом душ и есть стена, к которой можно отвернуться после.
Она расхохоталась. И рассказала мне о том, как однажды оказалась на станции, где один из ее ухажеров работал инженером, и о том, как неудобно царапают спину металлические конструкции. Я выслушал ее с вежливым интересом, но комментариев делать не стал.

- А машина? Что ты думаешь о машине?
- То же, что и о ракете. Мы действительно собираемся обсуждать все места, где тебе приходилось вступать в сексуальный контакт?
- Мы можем обсудить места, где в сексуальный контакт вступал ты. Хочешь?
- Не особо. Я недоумеваю, почему ты, прекрасно знакомая с моими проблемами с пониманием, избегаешь прямых повествовательных обращений. В моем воображении роятся… предположения.
- Какие? – Катрина поднялась, и я последовал за ней. Мы встали около выхода, готовясь выйти прочь из недружелюбно людного места, и она взяла меня за запястья, поднеся их к своим губам.

- Прости. – мои не моргающие глаза встретились с ее, и никакой страстной вспышки, которую любят описывать прозаики, не произошло. Она просто поцеловала меня, а я просто ответил на поцелуй, потому что не мог не ответить – иначе произошел бы конфуз, что мне претило.

Я вернулся домой ошарашенный и смущенный. После поцелуя я нырнул в такси и оставил Катрину там, где все произошло – не думаю, что действительно желал продолжать эти ритуальные танцы коренных народов Америки с единственным человеком, с которым мне было… нормально.
Стабильность. Люди, вроде меня, любят стабильность, и их пугает любая метаморфоза в чем бы то ни было – в личной жизни, в обстановке комнаты или на работе. Я должен вырабатывать свои поведенческие стратегии заведомо, иначе становлюсь уязвимым и испытываю неудобства от ситуаций, развивающихся по непредсказуемому сценарию.
Катрина меняла маршрут наших встреч слишком стремительно и не уведомляла меня о своих намерениях. Не спрашивала, хочу ли я играть по ее правилам, и не уточняла, к каким последствиям эти игры могут привести.
Я не любил ее и не полюбил. Я не хотел ее – я никогда прежде никого не хотел. Услуга, кою эта женщина требовала от меня, была чрезмерной, и я не мог ей ее дать.
Одолжение медленно умирающей. Подарить ей то, чего она просила, в качестве своеобразного откупа перед смертью. Это вообще приемлемо?
Никто не сумел бы мне сказать, ни Либерти, разбиравшаяся во всех этих человеческих тонкостях, ни гугл.

Катрина временно исчезла с моих радаров, предоставив мне возможность работать без сторонних мыслей. Я, как самый настоящий трус, избегал любых напоминаний о ней, и, не буду скрывать, запускал в приемник сперва Киру, выведывавшую, не притаилась ли где-нибудь Гонгадзе, а затем заходил туда сам.

Черновая работа сменялась чем-то вроде праздного шатания. Я понял, что распоряжаться своим рабочим временем можно куда рациональнее, и теперь не подыхал от усталости каждую смену, находя несколько минут на вдумчивый перекус и изучение нелегально добытых с помощью Никки историй болезни, где пытался либо оспорить, либо подтвердить диагнозы лечащих врачей. За то время, что я провел в ранге чуть пониже уборщика, я серьезно упал в собственных глазах и нуждался в подпитке поникшего эго.

Помнить, что я – не Рик, становилось сложнее с каждой прожитой в его шкуре неделей. Мое имя бессердечно сокращали, со мной обсуждали школьные годы, вспоминали, какой я был замечательный мальчик, и я помимо воли соглашался с каждым досужим тезисом, поскольку не мог вскочить и оспорить каждый из них. Как бы мне ни хотелось.

Следов Толля не обнаруживалось, и Либерти начала предполагать худшее.
Что Толль мертв. Несчастья случаются, никто не застрахован от внезапной и скоротечной смерти – случай Катрины, обреченной в свои молодые года на увядание в больничной клетке, меня в этом только сильнее убедил.

Конечно, я старался верить, что рано или поздно, если потребуется, создам капсулу сам. Или, на худой конец, познакомлюсь с каким-нибудь другим выдающимся физиком-теоретиком и подкину ему идею, замаскировавшись под анонимного доброжелателя.
Тем не менее, менее подвешенным мое состояние не становилось. Оно усугублялось. Я был болен Риком Ваганом, как Катрина была больна своим недугом, и дела не двигались ни в какую из сторон.

Еще я видел беспокойные сны.
В которых были Саммер, школа, Либерти со смешными хвостиками и без кепки и я, участвовавший в детских забавах.
Одним из этих снов я поделился с Либ, и она с ужасом констатировала, что я в деталях описал один из их школьных дней.
- Ты становишься Риком? – спрашивала она, будто я мог знать ответ, и я только глубже впадал в недоумение. – Разве это возможно?
- Либ, я не имею ни малейшего представления о том, что происходит. Честно. – и от собственной честности меня начинало тошнить.

Я накопил на шахматный столик, и мне больше не приходилось ездить по ночам в библиотеку, чтобы поиграть в сомнительной компании. Я играл сам с собой, иногда с Либерти, и мой дом стремительно превращался из места для ночлега в самую настоящую обжитую и комфортную берлогу.
Старшая, выросшая прямо из-под моих ног, проинформировала меня, что я теперь штатный сотрудник, так что могу считаться не просто поломойкой с претензиями, но и личинкой врача. Я не стал радоваться, потому что Кира сразу же перевела витиеватый формальный язык старшей на простой английский – мне предлагалась ставка в той же должности, только с фиксированной и более солидной зарплатой.

[/IMG]

А еще мне подарили экран для просмотра рентгеновских снимков, списанный, разумеется, и таблицу Сивцева. Я не знал, что буду с ними делать, так что просто разместил в большой спальне, чтобы она стала менее похожей на камеру одной из норвежских тюрем.

Возвращаясь к теме этой главы, к Катрине.
Она появилась с приглашением в новое заведение, где, по ее словам, нам никто не помешал бы поговорить на те темы, что были нам удобны. Я, надеясь, что она не имела в виду под этими темами коитус и места его совершения, с тяжелым сердцем согласился, рассчитывая восстановить то, что еще можно было восстановить в наших странных отношениях.
Она встретила меня, вышедшего из такси, широкой улыбкой, показавшейся мне блаженной. Одетая в платье, необычно ярко накрашенная, Катрина обрушила мои надежды сразу же одним своим видом. Следовало просто уехать обратно, потому что соблазнить меня практически невозможно, и, если она собиралась заняться этим бесполезным занятием в новой обстановке, то я предпочел бы пресечь сие на корню.

- Выглядишь… празднично, - я подергал молнию своей видавшей виды толстовки, а Катрина легкомысленно махнула ладонью, небрежно принимая неловкий комплимент.
- Я не для тебя наряжалась, не переживай. – я предсказуемо удивился, - Иногда я просто хочу наряжаться. Когда ты живешь между домом и больницей, поводов для этого становится маловато, не находишь?
- Наверное, - я показал глазами на лестницу, ведшую в само заведение, но Катрина отрицательно покачала головой, чем снова меня изумила. – В чем дело?
- Там очень скучно, Беррик, и очень холодно.
- Но я хочу есть, - я правда хотел есть, и меня начинали раздражать эти двусмысленные салки. – Если не возражаешь, я все-таки поднимусь.

Я поднялся, не обратив внимания на реакцию Катрины, и потребовал себе еды. Единственной едой, предлагаемой этим странным местом, оказались чипсы, и, жуя их, я спустился обратно к спутнице.
- Почему ты не можешь мне ответить, Беррик? Я прошу о том, о чем мужчинам принято умолять.
- Ты требуешь от меня близости, которая мне не нужна, оперируя своей болезнью. Тебе просто не повезло, что ты обратилась ко мне, - я жевал чипсы, - Другой бы пошел тебе навстречу. С радостью.

- Почему не ты? – она была царственно спокойна, невозмутима, непоколебима, и мое хамство, выражавшееся в бодром хрусте, не возымело видимого негативного эффекта. – По крайней мере, ты меня по-настоящему понимаешь. И мне нравится, что ты воспринял это так… отчужденно.
- Меня устраивало, когда мы разговаривали о вещах, которыми не могли поделиться ни с кем другим, но делать вещи, которые будут принадлежать не нам по отдельности, а нам двоим, я не желаю. Не знаю, почему, спроси моего психиатра. Привлекаешь ли ты меня? – она вздернула брови, - Нет, не привлекаешь. Имеет ли это отношение к твоей наружности или индивидуальности? Нет, не имеет. Катрина, я просто не… не испытываю этого. И не нуждаюсь в этом.
- Уходи, - она опустила подбородок, и рыжая челка скрыла ее лицо, - Тогда просто уходи, Беррик. Встретимся на моих похоронах.

И я ушел, оставив ее позади.

+ 0,5 за друга (Катрина) + 0,25 за золотое свидание (сама в шоке)

kkon_minzy · 16 Июл 2016

Глава 5. Драма

…Пустая комната, похожая на покинутую больничную палату. Ни обоев на грустных стенах, ни дверей, ни окон – я смотрел по сторонам, удивленный и сбитый с толку, и стремился убедить себя в том, что мне не угрожает опасность. Я предположил, что меня похитили и держат взаперти, чтобы выяснить, кто я такой и куда дел настоящего Рика Вагана, и лишь затем, осознав, что это в высшей степени нерационально, подумал о чем-то отвлеченном.

Передо мной разошелся пол с влажным неприятным хрустом, походившим на хруст ломаемых костей, и из разверзнувшегося пространства вырос шахматный столик. Обыкновенный, такой же, какой я приобрел на барахолке, чтобы развлекать свою гениальность долгими летними вечерами.
Немое приглашение. Под колени меня ударил стул, и мне пришлось сесть, неизящно рухнув на жесткое сиденье.
- Привет, - я поднял глаза и столкнулся своим непонимающим взглядом со взглядом спокойным и немного… жестоким. – Как дела?
Я смотрел в собственное лицо. Такое же, но другое – более твердая линия челюсти, строгие стрелы бровей, и голубая радужка, которой так гордилась моя мать, блещет булатной сталью.
- Привет, Рик.
Рик улыбнулся чужой улыбкой, испортившей, как мне показалось, мою физиономию, и сделал ход – перед ним сияли приглушенным светом белоснежные фигуры, такие хрупкие, что, казалось, неловкое касание размечет их на миллионы осколков.
- Что это, сон? – я переставил свою пешку, - Должен сказать, весьма сюрреалистично.
- Ты любишь высокопарные, непонятные и при всем этом научные слова, верно? Ты прав, это сон. Чем же еще это может быть, кроме как не сном?
Рик говорил спокойно и уверенно, словно владел ситуацией от и до. Ему подвластны серые стены, ему подчиняется измерение без времени и других закономерностей, и я здесь в гостях. У него в гостях. Хорошо только то, что меня здесь, судя по всему, ждали.
- Где ты сейчас?
- Не там, - моя пешка улетела в кювет, - Не тут.
- Готов поспорить, что я заболеваю, и поэтому мне мерещится всякий бред, - я раздраженно контратаковал, - Накануне ночью не мог уснуть из-за температуры.
- Можешь верить в эту чушь. Но разве не слишком подобное просто и примитивно для птицы твоего полета?
- Я летаю очень низко, почти ползаю, прочесывая брюхом землю, так что не особо привередлив в вопросах простоты и примитивности. Я предполагал, что конфликт, в который нас втянул Толль, гораздо сложнее, нежели механическое замещение одного другим. Я видел твои сны накануне и испытывал твои чувства, - я ведь не обвинял его, правда? – Я, черт подери, заметил, что эмоционально неравнодушен к некоторым людям твоего окружения!
- Это к кому же? – заинтересованно подался мне навстречу Рик, и я стушевался. – К Саммер? Либерти?
- К людям. Люди будят во мне эмоции. Любые люди, но особенно те, кто любит тебя или того, кем ты был.

Когда мы с Никки остались наедине в лаборатории впервые за рабочий день, я отметил, что она выглядит необычно утомленной. Многие врачи страдают хронической усталостью, я и сам обзавелся внушительными темными тенями под глазами, однако состояние Никки вдруг вызвало во мне беспокойный интерес. Я, поддавшись душевным порывам, осведомился, не слишком ли она себя загоняет, и получил в ответ тихое, очень беспомощное:
- Я знаю, что меня никто не заменит. Разве стоит жаловаться на данность?
- Ты можешь облегчить свою данность, - заметил я, подходя ближе, - Взять выходной или уйти в отпуск. Думаю, центр пришлет тебе на замену кого-нибудь из их клиники. Мы справимся пару недель без твоего присмотра.

Никки вздохнула и вернулась к работе – ее пальцы ловко переставляли пробирки, настраивали центрифугу, запускали процесс, а я стоял позади и смотрел в зеркале за тем, как меняется ее выражение лица. Тень постепенно покидала его, и место портившего строгие черты утомления занимали деловитая сосредоточенность, холодная, как лезвие самого острого скальпеля.
- Займись, пожалуйста, пациентами, - Никки показала на стопку карт, скопившихся на ее рабочем столе.
- А ты… ты не слишком утруждайся. – заикнувшись, выпалил я и ушуршал в коридор.

- Это были не мои чувства! – я тихо бушевал, наблюдая за своей безоговорочно проигрываемой партией. Рик продавливал мою защиту, ловкими комбинациями вгоняя мои обсидиановые войска в тупик, и я не мог соперничать с ним в изобретательности. Откуда в простом провинциальном парне, каким я представлял себе Рика Вагана, столько темной гениальности? – Я никогда бы… Я никогда бы не испытал этого беспокойства, будь я самим собой. Это твое наследство?
- Да. Нет. Наверное. Не знаю.
- И все? У тебя нет никаких соображений?
- Есть, но я ими с тобой не поделюсь.
Голубые глаза Рика размылись, и я вернулся в свою постель, липнувшую ко мне пропитавшимися моим холодным потом простынями. Рефлекторно вскочив, я, приходя в себя, испуганно смотрел по сторонам, тяжело дыша; мне мерещилось, что стены комнаты сужаются и окна исчезают.

Той ночью я больше не спал. Я встал, принял ледяной душ, оделся и уставился невидящим взглядом в телевизор, показывавший какую-то позднюю ересь, так нравившуюся Либерти.
Сон был тяжелым и влек за собой последствия – беспокойство и тревога нарастали, и я, каким бы практиком ни был, ни капли не сомневался, что знакомство с Риком было таким же правдивым, как первый закон термодинамики.
Дрянное, мерзкое послевкусие. Оно окутывало меня изнутри, обволакивая стенки органов, и пускало отравленные миазмы в кровоток, не позволяя мне окончательно отворачиваться от увиденного и прочувствованного. .
Ко мне приходили чужие чувства, чужие стремления и чужие идеи, с чем я не мог бороться. Большей частью проявления риковского влияния не подвергались моему контролю, происходя почти инстинктивно – я действовал, выбиваясь из своих программ, и лишь затем осознавал, что именно совершил не так.

Возвращаясь к более… хм, реальной действительности, хочу отметить свои крайне незначительные успехи на медицинской ниве. Честно – мое самолюбие страдало и рыдало внутри, пока я чистил грязные утки, носился с тазами между одним неудержимо блююшим пациентом и другим и раболепно преподносил врачам и медсестрам все, что они просили им преподнести.
Я так глубоко погряз во всей этой унизительной рутине, что почти перестал вспоминать о том, какое величие меня сопровождало в прошлой жизни, где доктор Ваган, называемый светилом отечественного здравоохранения, и близко не подходил к черновой работе. Иногда мне, занимавшему внушающий уважение пост в лучшей клинике столицы, даже мерещилось, что анализы делают себя сами, а пациентов лично встречать достаточно дважды – в день знакомства и в день выписки.
Да, оказывается, брать анализы вручную – намного неприятнее, чем их изучать, читая результаты с бумажки. И проводить первичный осмотр – тоже, хотя я, услышав необычное требование Никки, едва не подавился голодной слюной.

- Я ведь не должен трогать пациентов? – недоверчиво переспрашивал я со сладкой болезненностью, - Что изменилось?
- Рик, заткнись и просто осмотри мальчика Готов.
- Но…
- Заткнись и осмотри, Рик. – Никки глянула на меня пугающе свирепым взглядом, и ноги сами понесли меня в приемник, где в очереди стоял грустный черноволосый мальчик, почему-то обошедшийся без сопровождения родителей.

- Александр Николас Гот. – очень по-деловому протянул мне руку для знакомства юный пациент, и я, пребывая в легкой растерянности, посмотрел на маленькую ладонь. – Маменька сказала, что я достаточно взрослый для того, чтобы посетить доктора самостоятельно.
- У каждой отдельно взятой маменьки собственный неповторимый подход к таким вещам. –согласился я, проигнорировав его ладонь и жестом пригласив Александра Гота проследовать за собой в смотровую, - На что вы жалуетесь, мистер Гот?

- У меня кружится голова и болят ноги и руки. И лоб… лоб ноет ужасно, особенно когда я двигаюсь. – я подтолкнул подножку к постели, чтобы маленькому Готу было удобнее туда забираться, и он обреченно уселся, повесив голову. Так и сидел, пока я переодевал его, и только лишь шевельнулся, чтобы просунуть пресловутые руки с ногами в рукава и штанины больничной пижамы.

- Сейчас я возьму у вас мазок со слизистой рта, - объяснял я процедуру мальчику, пока тот подозрительно и настороженно смотрел на меня снизу вверх. – Это делается для того, чтобы исключить или подтвердить предварительный диагноз. И установить, какой природы ваше заболевание. Это… не больно, - насколько я знаю. Манипуляции маленький Гот выдержал с воистину аристократическим достоинством, ни разу не пожаловавшись на неудобства или боль; не знаю, в какой атмосфере рос мальчишка, однако его манеры в чем-то напоминали моего детского товарища. Мне приходилось с ним общаться, покуда наши матери ходили друг к другу в гости, вынуждая тем самым нас делить игровое пространство. Тот, правда, являлся сыном военных, так что…

- Я сделал, - радостно возвестил я, ворвавшись в лабораторию, где Никки небрежно показала мне рукой на соседний с ее аппарат, где производился анализ биоматериалов. – Что, ты и это доверишь мне сделать?
- Ты ведь умеешь, верно? – печально переспросила Никки, - Пожалуйста, скажи, что умеешь, потому что если нет, то я умру прямо на этом агрегате. Чужая слюна начинает меня отталкивать, а ведь я в свое время хотела стать гастроэнтерологом.

Я умел работать с такого рода аппаратами, но конкретный оказался намного массивнее тех, что я знал, числясь в штате Бриджпортской клиники. Поэтому я провозился в три, а то и в четыре раза дольше, чем Никки, угробив остатки самообладания и чувства собственного достоинства на сражение с механическим монстром.

Вымотавшийся, уставший и взмыленный, словно ездовая лошадь, я сам не понял, в какой момент упал на диван в приемнике и отключился. Тревожные сны не посетили меня в тот момент – только глубокое, густое, будто перестоявший кисель, забытье, тяжелое и муторное, изматывающее в большей степени, чем восстанавливающее энергию. Тем днем я видел множество распахнутых ртов, воспаленных миндалин и закупоренных серными пробками ушей; грязная, пусть и более медицинская, нежели вытирание полов, работа действовала удручающе, и тем более пугающей она становилась, чем дольше длилось мое пребывание в зыбкой должности интерна-санитара.

Разочарование, с которым я столкнулся, не нуждается в лишних объяснениях и описательных конструкциях. Я был практически уничтожен возраставшими нагрузками, требованиями сестер и Никки, единственного вразумительного врача, и собственными амбициями, вымогавшими у меня же куда большей научности от производимых задач.

Беррик Ваган, гениальный терапевт, загнан в тусклые стены серой реальности, где перед медицинской наукой не стоит решение множества труднейших задач. Установление примитивных диагнозов и сортировка больных по отделениям – не то, чего я для себя желал, однако выбора у меня не оказалось.

Само собой, я был недоволен. Взвинчен и выбит из колеи – наверное, лучших эпитетов не подобрать.
Мрачный период моей жизни в Уиллоу Крик обозначился наиболее тяжелым этапом моей так называемой карьеры, странным образом сочетавшейся с губительными видениями. Каждую ночь, или почти каждую ночь, ко мне приходила та комната вместе с ее владельцем, предлагавшим мне шахматную партию, в которой я неизменно проигрывал. Рик говорил мало и пространно, не заостряя внимания на деталях, что были непосредственно интересны мне, и успешно избегая каких-либо уточнений. Я не разбирал, где заканчивалось мое воображение, и начинались факты, гласившие, правда, о моем крайне затруднительном положении – научный подход констатировал, что ночные визиты Рика не что иное, как результат моего вытеснения его образа из принадлежавшей ему реальности, в коей я, пришелец, заброшенный в чужую вотчину честолюбием Толля, занял место своего двойника. Я накладывался на образ иного Беррика, впитывая в себя его натуру, и становился чем-то средним между собой и ним.

- Ты не сможешь понять! Твое представление – это несчастная клетка с редкими прутьями, простая и неудобная настолько же, насколько проста и неудобна ты, Либерти! Как ты можешь вообразить себе нечто, что не укладывается даже в моем восприятии? Ты – далеко не Рик, и, тем более, не Беррик Ваган! – она отступала под моим напором, перепуганная и сбитая с толку, покуда я, потерявший последний призрачный контроль над самообладанием, наступал на маленькую девушку,
выставлявшую перед собой руки в инстинктивном защитном жесте. - Он является мне, словно призрак отца Гамлета, и я совсем ничего не могу поделать с тем, что диктует мне здравый смысл. Слышишь? Нет никакого пути назад, Либерти. Нет твоего Рика. Нет больше той реальности или этой – есть место, которому я принадлежу здесь и сейчас, и есть только я, нравлюсь я тебе или нет.

- Успокойся! – ее хлесткий окрик подействовал на меня на удивление отрезвляюще. Я остановился, перестав вдавливать фигуру Либ в стену, и осекся, проглотив очередную обличающую тираду. – Хватит! До тех пор, пока ты не перестанешь рыться в своих снах, Фрейд, ты не имеешь морального права ставить диагнозы действительности. Я знаю, что ты считаешь меня глупее инфузории, - Либерти с достоинством выпрямилась, чем буквально отбросила меня на несколько шагов назад. – Оставь свои суждения при себе, пока мы не нароем несколько по-настоящему ценных фактов, окей?

***

- Либ, - спустя несколько дней я сидел на постели и неловкими пальцами вжимал кнопки на своем кирпиче, взывая к единственному человеку в этой вселенной, который бы смог понять мою нужду. – Либ, я заболел… Я сильно заболел.

- Великий доктор Ваган не в состоянии сварить себе куриный бульон? – ехидно отвечали мне из трубки, и я просто не стал парировать, потому что не находил в себе сил на сопротивление ее вербальным атакам. – Поставь себе диагноз и закажи таблетки по сети, в чем проблема? Я не буду утирать твой царский нос, у меня своих дел достаточно.

Либ была бессердечна и жестока, и даже моя социальная неловкость не влияла на мое понимание причин, по которым она не стремилась нестись мне на помощь по первому зову. Я сопел в динамик заложенными ноздрями.

Мне и правда было очень плохо. Простая простуда, начинавшаяся недомоганием и субфебрильной температурой, перерастала в нечто серьезное – когда шаги становятся неверными, а картина перед покрасневшими глазами неуловимо размывается, мешая очертания предметов и цвета. Я шевелился как мог – сооружал невразумительные кулинарные уродства, подолгу стоял в горячем душе, стремясь выпарить из себя болезнь, и, тем не менее, очень скоро дошел до ручки.
Заботиться обо мне было некому, кроме Либерти, которую я жестоко ткнул носом в ее интеллектуальную несостоятельность накануне.

Ужасающее ощущение. Беспомощность, помноженная на одиночество – я не чувствовал себя более несчастным даже когда из под моего носа увели перспективу обучения во Франции, своровав мои наработки.
Ни матери, которая бы мгновенно развела бурную деятельность вокруг постели болезного сына, ни отца, нашедшего бы способ привлечь ко мне внимание ведущих инфекционистов штата. Ни собственных связей, оставшихся по ту сторону горизонта событий.

- Либ. Пожалуйста. – просипел я, прежде чем отключиться и распластаться на постели, начинавшей кружиться, словно ее выбросили на полном ходу из самолета, пролетавшего над Эверестом.

Врачи – самые несносные пациенты. Особенно если они заболевают чем-то, что их специализация обычно даже не рассматривает всерьез.
Я отказывался лечить себя, потому что был свято уверен, что мой иммунитет справится с инфекцией самостоятельно. Я не сбивал температуру, не соблюдал постельный режим, а, превозмогая интоксикацию, предпринимал жалкие попытки доказать всему миру, что я гораздо сильнее, чем живучая и противная бактерия.

На маленькой кухне громоздились друг на друге грязные тарелки, стаканы с недопитым и протухшим молоком (я еще помнил мамино молочко с медом на ночь и пытался его воспроизводить), объедки, недожаренная тиляпия, брошенная на сковородке из-за своего отвратительного запаха, и что-то еще.

Вся моя спальня оказалась усыпана сопливыми салфетками, в ванной удручающе капала вода из не до конца закрученного крана.

Я лежал на постели, несчастный и всеми покинутый, и объяснял старшей, что не смогу появиться в приемнике по самой веской из всех веских причин, и мой гнусавый голос не с первой попытки убедил стальную женщину в белых доспехах в том, что лучше санитара Вагана продержать на домашнем карантине, чтобы не пришлось потом объявлять карантин в клинике.
-… Отработаешь каждый пропущенный день, Ваган. Выходные тоже! Начинай зачеркивать в календаре дни своего больничного, чтобы знать, сколько тебе предстоит пахать по возвращении.

Либерти не приходила и не звонила. Я начинал подозревать, что моя бессмысленная атака поставила точку в нашем взаимовыгодном партнерстве (чушь, выгодным оно было исключительно для меня самого), что расстраивало проснувшуюся во мне сентиментальность. Я почти пустил скупую мужскую слезу, выкашливая из себя остатки легких, подумав о своей неизбежной одинокой старости в чужой шкуре.

Вдруг во входную дверь кто-то поцарапался. Я крикнул «открыто!» и начал сползать с кровати, весь пропитанный радостью от предстоящей встречи с Либ – кто еще, кроме нее, мог откликнуться на мой немой призыв?
Однако первым, что я увидел, показавшись из спальни, оказалась фигура Саммер, одетой в странный розовый свитер. Излучая жизнеутверждающий оптимизм, подруга Рика рассекала пространство целеустремленным ледоколом и деловито закатывала рукава.

- Что ты здесь…
- Я знала, что Либерти не просто так купила столько капель для носа! – Саммер загнала меня обратно в спальню, и опухшие обонятельные рецепторы пробил запах ее цветочных духов. – Почему ты не позвонил мне, Рик? Будто Либерти лучше знает, что надо растирать при простудах. – шутливая ревность в ее голосе не произвела на меня должного впечатления. Еще более серый и пасмурный от перспективы длительного общения с Саммер, оказывать сопротивление которой я был не в состоянии, я послушно садился на кровать, ненавидящим взглядом буравя стройную спину суетящейся напротив девушки.
Либерти, чертов конспиратор. Интересно, какова вероятность, что она сделала это специально?
Я почти видел ядовитую ухмылочку Либ, потерявшуюся на входе.

Лечение производилось крайне спонтанно, ненаучно и с конфликтами. Обе стороны пребывали в святой уверенности, что их методы – единственно верные и наиболее эффективные, поэтому я преходящим знаменем курсировал между Либ и Саммер, чья так называемая дружба начинала подозрительно напоминать холодную войну.

- На, прополощи горло водичкой с содой.
- Нет, ему не нужно полоскать горло. – стакан, который я почти взял, оказался отобранным и поставленным на пол, - Ты дура, что ли? Это же насморк!
- Саммер, у него болит горло, - терпеливо говорила Либерти, поднимая стакан и всучивая его мне, - Если тебе настолько нефиг делать, сходи до аптеки и купи еще салфеток.
- Никуда я не пойду. – и меня конвоировали в ванную, словно я мог заблудиться по дороге. Или упасть замертво. Честно, я был близок к последнему варианту, потому что чем больше вокруг было шума, тем сильнее болела моя голова и тем менее я был адекватен.

Я не помню, в какой момент среди этой коллективной истерии оказалась Катрина.

Я был измучен, мне не становилось лучше; более того, кожа начала покрываться странными красными завитушками, и ничего похожего на них я никогда не видел прежде. Плотный слой воспаленных алых узоров покрывал мою шкуру, и они, что удивительно, не доставляли никаких неудобств, кроме эстетического дискомфорта, на который у меня тупо не оставалось сил.
Это ведь была не простая простуда, верно?
Головные боли сменялись временным помутнением сознания, во время которого я, по рассказам Либ, становился похожим на пьяного дальнобойщика в баре, после чего я очень долго не мог прийти в здравый ум и трезвую память.

В больницу меня никто не собирался отвозить, а сам я права голоса не имел. Прописавшиеся в моем доме женщины воспринимали госпитализацию в качестве своей капитуляции – столь сильным было их желание довести меня до выздоровления личными усилиями.

Осажденный Либерти и Саммер, пихавшими мне в рот какие-то травы, я несчастными глазами наблюдал за удалявшейся Катриной, взявшей на себя участь молчаливой и покладистой домработницы. Она просто занималась чистотой, выносила мусор, мыла посуду и убирала разведенный Либ и Саммер беспредел на кухне и в ванной, а потом исчезала, не оставаясь ночевать. Лишь раз я очнулся от того, что ее прохладная ладонь убирала влажные волосы с горячечного лба – она сидела рядом с моей постелью на полу и тихо смотрела за переменами в моем лице.

Спустя несколько дней я нашел в себе силы выползти за пределы спальни, скудно поесть и поставить дам в известность, что они меня достали. С той основательностью, что пришла ко мне после того, как я занял руководящий пост в больнице Бриджпорта, я собрал небольшое собрание на террасе перед своим домом, сказал несколько вступительных слов и выразил желание очистить периметр от их присутствия. Старый Беррик сделал бы это сразу же, как только ощутил в себе достаточно сил для построения сложных конструкций, однако я медлил до последнего, озабоченный вероятными осложнениями в виде скандала или женских обид.

Либерти пожала плечами и согласилась.
Саммер демонстративно ушла обратно в дом мыть посуду.

Катрина усмехнулась и сообщила, что ей и самой задерживаться не то, чтобы слишком хотелось, но ее удерживало мое жалкое состояние.
Отлично, подумал тогда я и чуть было не вернулся за Саммер, чтобы выдворить и ее со всей доступной мне деликатностью, однако завитушки снова помутили мой рассудок.
Катрина взяла меня под руку, когда я покачнулся, и запах ее духов вкрался в ноздри и, казалось, заполонил меня всего.

Оно было животным, нетерпеливым и лихорадочным, это желание. Я смотрел на Катрину, как голодный зверь на удачно подвернувшуюся ему уязвимую дичь, и не понимал, о чем она говорила Либерти – кровь пульсировала в висках, била набатом, парализовала объективность; не скажу, что этот приступ стал для меня полнейшей неожиданностью – до этого мое тело, погружаясь в очередное помутнение, подавало определенные сигналы, с которыми прежде бороться было довольно просто, и тогда я просто констатировал, что с моими гормонами на фоне болезни произошло что-то странное. Без результатов анализов и других исследований сделать заключение о пагубном влиянии вируса на центры удовольствия и плотских потребностей было затруднительно, но очевидное оставалось очевидным.

Я не имею никакого отношения к подобным переменам.
Это либо нездоровье, последствия которого покинут меня после выздоровления, либо влияние Рика и его обыкновенной, я бы даже сказал, посредственной природы. Я медленно смирялся с тем, что постепенно вмещаю в себя чужие черты, однако я, не любивший ни метаморфоз, ни новизны, тяжело переносил каждую последующую трансформацию.

Я осторожно, будто боялся обжечься о чужую кожу, сомкнул пальцы вокруг запястья Катрины и привлек ее к себе, проигнорировав удивленный выдох и вопросительно вскинутые ресницы.
- Молчи, - негромко попросила меня Катрина, - Я провожу тебя до постели.
Сзади стояла Либерти, наблюдавшая за происходившим с искренним и полноразмерным недоумением. Я почти слышал проносившиеся в ее голове мысли, вроде «какого черта» и «что, пекло подери, он делает», и был солидарен с каждой из них, но сопротивляться тестостерону и другим составляющим гормонального фона не мог.
Катрина медленно и понимающе кивнула, позволив мне уничтожить дистанцию между нашими телами, и мы стояли на виду у всего района, посреди бела дня, источая откровенно неприличные флюиды.

Я был растерян и смущен. Поэтому не сопротивлялся тому, как Катрина положила мою ладонь на свой пояс, а собственные пальцы запустила в мои волосы на затылке, вынудив меня склониться к ее лицу.
Я ничего не умел и ничего не знал из того, что должен был знать. Физические контакты, в том числе самые невинные, оставались для меня чем-то абстрактным и далеким до последнего, несмотря на сомнительный подростковый опыт.
Мне было неловко и страшно.
- Пойдем, - мягко велела Катрина, двинувшись к лестнице в дом. – Ты выбрал не самое удачное место.

Я обернулся, почувствовав на себе чей-то взгляд, и столкнулся глазами с застывшей у двери Саммер. Тогда я уже умел отличать наиболее очевидные эмоции и их проявления, поэтому смесь из негодования, обиды, разочарования, досады и гнева идентифицировал верно.

Как и сдавленное «мне пора», прозвучавшее со стороны девушки, бросившейся прочь мимо нас; Либерти, тихий и незаметный свидетель развивавшейся из ничего драмы, с прикипевшей к ее губам странной улыбкой с невнятным оправданием устремилась следом за подругой.

Что ж, периметр очистился сам собой, и для этого мне всего лишь пришлось поцеловать одну из занимавших его женщин. Как просто! Может, следовало воспользоваться своим состоянием раньше?

Катрина ничего не говорила, ведя меня в мою же спальню. Она не спрашивала, что послужило причиной резко изменившихся настроений, прежде вынудивших нас прекратить общение, и вообще не издавала никаких членораздельных звуков. В полнейшей тишине, нарушаемой только шуршанием снимаемой одежды и скрипом постели, мы делали именно то, чего она желала гораздо сильнее, чем я, и то, чего я никогда по-настоящему не желал до того дня.

Это не было магией, как коитус описывается во многих романах, и не было актом механического удовлетворения потребностей тоже. Это было… словно горячка болезни, неуловимый жаркий кошмар, содержание которого сложно вспомнить после пробуждения.

Стоит ли говорить, что, проснувшись после, я был немного не в себе?

1,75 + 0,25 (друг, Никки)
в прошлом отчете я промахнулась и написала, что Катрина-друг пошла за 0,5, но посчитала я за 0,25, все чисто хд

kkon_minzy · 24 Июл 2016

Глава 6. Повседневная

- Тебе понравилось? - он только что смеялся с такой неудержимой силой, что едва не рухнул на ледяной пол со своего стула. Я только крепче сжал губы, прежде чем переставить фигуру в попытке загнать вражеского коня в западню. – Нет, серьезно – тебе понравилось?
- Заниматься сексом с привлекательной женщиной или приходить в себя после болезни? – Рик перестал конвульсивно трястись и шатать шахматный стол, демонстративно стерев с порозовевшего лица насмешливую ухмылку, но я знал, что он продолжает издеваться надо мной мысленно. Прокручивая мой рассказ раз за разом, ища в нем забавные несостыковки и наслаждаясь моим смущением. – Ты знаешь, что ничто из этого не может мне нравиться.
- Ну коне-е-ечно.
- Если ты своим вопросом констатируешь, что то, что нравится тебе, по умолчанию должно понравиться мне, то ты, пожалуй, в чем-то прав. Я действительно нахожу некоторые вещи, считавшиеся раньше лишними или бесполезными, в некоторой степени захватывающими, и, кажется, твои друзья перестали быть просто приспособлениями для облегчения моей жизни.
Здесь, во сне, я мог быть жестоким в словах и суждениях. Мне не приходится лгать – пусть моя болезнь не позволяла мне чрезмерно кривить душой в повседневности, я был способен на извращение фактов, чем занимался последние несколько месяцев в Уиллоу Крик. – Но кое-что во мне все еще остается моим.
- Кстати, насчет твоего и моего, - Рик скинул мою ладью с доски, - Ты не нашел след Толля?
Я отрицательно покачал головой, крайне недовольный и раздосадованный сим обстоятельством.
- Думаю, он умер. И, несмотря на скорбность этого предположения, оно немного меня, хм, удовлетворяет. А ты?
- А с чего ты взял, что я ищу? – его лицо снова размылось, и я проснулся.

Катрина спала рядом в моей постели, обнаженная и бесстыдная, а я, покрытый бледнеющими завитушками, медленно и осторожно становился на пол. Я выздоравливал – не знаю, было ли связано это с исчезновением Саммер и Либерти, забравших с собой шум и мое непреходившее раздражение, или со своеобразной терапией, проводимой Катриной. По крайней мере, думал я, никто не пытается и дальше отравлять мое нездоровье, навязывая необходимость в интерактивности.

Я не собираюсь тратить литры чернил лишь на то, чтобы рассказать в серых красках, как я сутки за сутками прозябал в рутине, пришедшей на смену болезни и бардаку в личной жизни.
Стоит только лишь отметить, что я стремительно прогрессировал как член социума. Новые привычки, которые я приобретал по мере расширения круга общения, нельзя назвать абсолютно полезными, но они приносили больше пользы, нежели вреда – по крайней мере, я научился не слишком остро реагировать на ворвавшиеся в мой быт эмоции.

Эмоции! Привязанности! Сопереживание!

Я отчаянно скучал по тем временам, когда полностью и безоговорочно игнорировал общественные стандарты и правила поведения, вынужденный им соответствовать лишь в случаях, когда мой нестандартный образ мог вызвать недопонимание. Я хотел обратно в свои двадцать или восемнадцать лет, где гениальный мальчик Беррик делал, что хотел и когда хотел, избавленный от необходимости уметь читать чужие чувства и должным образом реагировать на них.
Люди сами под меня подстраивались, а я, равнодушный и бесконечно преданный одной только науке, молился Времени и Вечности, считая их тем провидением, о котором обычные люди, как правило, читают в Библии.
Моя отстраненность, мои безразличие и иммунитет к человеческим треволнениям делали меня особенным в кубе, возвышали над приземленным, тривиальным и грязным, позволяя считать ручной труд уделом тех, кому не повезло с наполнением черепной коробки, а чувства - пережитком обезьяньего прошлого, могущим лишь обременять и сбивать с пути познания.
Теперь я сам становился тем самым приземленным, тривиальным и грязным, и, что гораздо страшнее, я чувствовал – на место постоянному тревожному беспокойству, зиждившемуся на фундаменте из недоумения и непонимания, приходили… удивление, сочувствие и симпатии.

***

…Я нашел около своего дома странный камень, из которого торчал другой камень. Я не увлекался геологией, но предположил, что продукт, извлеченный из известняка, может мне помочь в моей новой миссии – Катрина, пока я не следил за ее перемещениями по своему дому, произвела ряд косметических процедур над моей спальней, и теперь мне нужно было (по ее настоянию) заполнить пустоты на новых мебельных поверхностях. Иными словами, я копил деньги на компьютер, лампу и книги.

Я доверял женщинам в плане оформления жилплощади гораздо больше, чем себе, пусть сперва и не понимал, зачем мне нужен ремонт в спальне. И не только в спальне. Катрина говорила что-то про невыносимую серость, про отсутствие всякого признака жизни, про то, что в такой обстановке невозможно нормально жить, и я не стал с ней спорить.
Согласен, это был маленький проигрыш с моей стороны, но разве я не проявил гибкость?

С помощью интернета я установил, что выковырял из породы розовый кварц, дешевый и распространенный в этой части Америки, и ощутимой пользы находка мне не принесла. Зато, во всяком случае, я выяснил, что мои руки умеют обращаться с долотом. Впрочем, расцарапанные в кровь пальцы говорили об обратном, но я собой по понятным причинам немного загордился. Одно дело готовить еду из подручных средств, будучи побуждаемым к этому нуждой, и другое – проявлять чудеса адаптивности.

Холодильник, плиту, компьютер и лампу я все-таки купил, но пришлось потратить часть аванса, составившую унизительные тридцать процентов от моего бюджета, и воспользоваться услугами Либерти в качестве консультанта. Узнав, что именно мотивировало меня на приобретение новшеств, она не переставала издавать странные звуки, походившие на фурчание голодного енота, и припоминать, что Катрина Гонгадзе в разное время славилась разными заслугами, но только не склонностью к благотворительности.

- Я думала, ты не по этой чуши, - стоя рядом со мной в магазине бытовой техники, как бы между прочим отметила девушка, чем отвлекла меня от внимательного чтения инструкции по эксплуатации самого дешевого из холодильников среднего класса.
- Какой именно?
- Не по женщинам и отношениям с ними. Вы встречаетесь?
- Что? – я удивился, - Нет. Конечно, нет.
- Но ты спал с ней.
Я пожал плечами, потому что отрицать очевидное смысла не видел. Я спал с Катриной, не преследуя при этом естественной цели обзавестись потомством, что превращало эти отношения в нечто большее, чем дружба, но иначе, кроме как взаимовыгодным партнерством, я назвать связь с Катриной не сумел бы. Нежных чувств, вынуждавших бы меня раз за разом искать ее общества, я не испытывал, и намерения связывать с ней свою дальнейшую жизнь не имел. К тому же, длительность моей дальнейшей жизни оставалась вопросом, ответа на который существовать не могло – за предсказание грядущего исхода обратно на Землю-1 я не брался, опасаясь навлечь на себя горькое разочарование.
- Господи, Беррик, в тебе есть хоть что-нибудь человеческое? Ты спал с женщиной, но не встречаешься с ней и… не надо смотреть на меня, будто я говорю последнюю ересь! А что, если она забеременеет, родит, а мы найдем способ вернуть тебя обратно? Что будет с Риком, который вернется к Гонгадзе и своему дитя, которого не хотел и не планировал? Что бы ты почувствовал, оказавшись дома, где тебя ждет незнакомая девушка с чужим ребенком?
Я ответил расплывчатое «даже не представляю» и отошел подальше, сбитый с толку рассуждениями Либ. Тогда мне казалось маловероятным, что кто-нибудь от меня кого-нибудь родит, и я не думал, что постельные приключения с Катриной могут возыметь последствия.
Недальновидный кретин.

Купленные мной книги удачно отвлекли меня от размышлений на темы недоступных мне связей и тупиковых поисков. В перерыве между изучением одной из методичек и работой я оставил на форуме, занимавшемся поиском людей, сообщение, где призывал знакомых Джозефа Толля откликнуться и сообщить мне его текущий статус, а еще лучше – передать Толлю, что его очень ищут.

Однажды перед работой я получил от коммунальной службы устрашающее сообщение, где мне угрожали отключить все виды услуг, если я не оплачу счет за них же. Цифры в счете показались мне неоправданно большими – коммунальники могли бы озаботиться моими долгами пораньше, а не начинать грязный шантаж с накопленной за несколько месяцев суммы, которую мне проще было заплатить частями.
Впрочем, отправляя перевод, стоя на том же месте, где меня настигло грозное уведомление, я был собой доволен. Раньше, в той жизни, моими финансовыми делами занимались мать и мой ассистент, не подпускавшие Беррика к таким вопросам и на пушечный выстрел. Им казалось, что я, будучи занятым светилом отечественной медицины, вовсе не обязан заморачиваться вещами такими пустяковыми, как своевременная уплата налогов и обеспечение квартиры всеми доступными мне благами.

Неудивительно, что я прожил две с половиной декады и понятия не имел, что простые люди помимо выполнения своих повседневных мирных обязанностей сталкиваются с проблемами вроде платы за воду и свет. Вообще-то, это не слишком правильно, но спорить с государством я пока не мог.

В клинике произошли кадровые перестановки. Киру выгнали «в поле», посадив за регистрационную стойку новую медсестру, в основном занимавшуюся чем угодно, кроме выполнения своих прямых обязанностей, и работать в приемнике стало на порядок сложнее. Вместе с доверием Никки ко мне перешла часть ее дел, которые, правда, я выполнял не на совсем законных основаниях, и взаимодействовать с пациентами, когда они подолгу стоят в очереди и никто не кладет их на койки, было несколько затруднительно. Мне приходилось делать набеги на регистратуру, где я зазывал следующего клиента и уводил за собой, бросая на новенькую неодобрительные взгляды из-за плеча.

Если начистоту, то я много чего делал из того, что не должен был. Например, лечил, пока Никки пропадала в лаборатории. Я не осуждал ее бездействие и не пытался переписывать рабочие уставы, осознавая, что не имею на это права. Но оставаться безучастным я тоже не мог.
Гораздо проще незаметно проставлять курс уколов, чем объяснять, зачем тебе это необходимо, убеждать несговорчивых коллег и выдерживать тирады старшей. Вряд ли она, старшая, как и Никки, прислушалась бы к мнению интерна, который, согласно биографии Рика, недавно закончил последний курс медицинского и не имел ни опыта, ни навыков, ни репутации.

Мои секретные безобразия имели успех – люди уходили здоровыми, а я успешно притворялся, что не имею к повысившейся производительности клиники никакого отношения. Мое честолюбие – да, оказывается, я очень честолюбив – немного возмушалось, когда мои заслуги приписывались другому, однако осознание, что я все еще способен на нечто большее, нежели протирание полов и таскание уток, это нивелировало.

- Катрина? – мой возглас вызвал на ее лице улыбку и недоумение в глазах оставшейся части очереди. – Что ты здесь делаешь?

Наитупейший вопрос в условиях приемного покоя, но я имел на него основания. Например, потому что не видел ее около трех недель – после покупки плиты она куда-то испарилась, а я, само собой, не изъявил стремления заняться еще и поисками пропавшей партнерши. Болезнь ушла, завитушки, сводившие мои гормоны с ума, тоже, и необходимость в регулярном удовлетворении похоти отпала сама собой.
- Я тоже рада тебя видеть, Ваган. – я кивком указал ей направление, и она, выйдя из стройной линии болезных, последовала за мной, - А что, Кира больше не сидит на приеме? Почему? Она мне нравится.
- Она работает в процедурке, - рассеянно ответил я, закрывая за ее спиной дверь в смотровую. – Что случилось?
Я знал, что ее болезнь никуда не исчезла за те несколько недель, что мы провели в забвении, и… в виду трансформаций, кои претерпело мое нутро, стал смотреть на неукротимую неизбежность с меньшим равнодушием.

Мне бы не хотелось, чтобы она уходила из жизни такой молодой. В этом было нечто эгоистичное, капризное, почти детское – я предполагал, что Кет мне еще понадобится, а еще сомневался в том, что приговор, вынесенный ей, невозможно оспорить.

- Ничего. Просто стандартный больничный ритуал. Я прихожу, вы вертите меня, смотрите на мои мозги на снимках, делаете анализы, а потом я ухожу обратно с большим пакетом таблеток.
Я недоверчиво смотрел на спокойное, чуть отстраненное лицо женщины, говорившей с неподражаемой легкостью о далеко не простых вещах.
- Так что давай быстрее - меня ждет еда повкуснее той, что вы даете своим подопытным.
Да, я по-прежнему не знал, чем больна Катрина. Проявлять живое любопытство я считал излишним, однако это не мешало мне строить догадки и теории – не удивлюсь, если она замечала мои долгие изучающие взгляды, и точно так же не удивлюсь, если она их неверно толковала.

Согласно всем моим наблюдениям, Катрина была женщиной, не страдавшей ничем, кроме неистребимого желания сбросить вес, но ее визиты в больницу оставались регулярными, а взгляд – отстраненным и потусторонним, словно она уже не пыталась ничего спрашивать у мира. И, что характерно, согласно проведенным мной анализам – я наврал Катрине, что передам образцы ее лечащему врачу, но, само собой, этой глупости не совершил – ее физическое состояние можно было охарактеризовать как удовлетворительное. Пониженный гемоглобин и гормональный беспорядок легко списывались на нюансы женского здоровья, а в остальном Гонгадзе просилась на страницы медицинских журналов в качестве редкого уникально здорового экземпляра.
Соблазну поднять ее карту я не поддался, хотя до этого, осуществляя свою нелегальную терапию чужих пациентов, спокойно совал нос в чужие записи. Я помнил ее отказ рассказывать мне правду, и я это глупое решение уважал.

- Стоит ли мне повторять, что я могу тебе помочь? – неплотно прикрытая дверь ничуть не приглушала наши голоса, - Все, что требуется от тебя - ответить на мои вопросы.
- Я не сказала тебе раньше, не скажу и сейчас, - раздраженно отвечала мне она, позволяя себе необычно экспрессивную жестикуляцию, - Беррик, просто делай свою работу.

Не знаю, в каких традициях воспитывалась Катрина, но ей явно привили бессознательное стремление всюду устанавливать полог женственной таинственности. И тяготу к мистицизму она не преодолела даже на смертном одре – но это спойлер.
Я сам не знал, отчего злился, встречая ее категорическое и совершенно неконструктивное желание сохранить свой диагноз втайне.
Она мне солгала? Она не настолько больна или, наоборот, больна так сильно, что уже не видит в этом смысла?

В спасении пациента, отказывающегося быть спасенным, есть что-то первозданно благородное. Но на такой случай медицинское право трусливо прячется за правом конституционным.

Не знаю, что произошло с провидением, решившим развлечь меня, загибавшегося то от внутренних дилемм, то от простуды, однако мою жизнь знатно потрясло знакомство с этой женщиной, единственной среди всех, кто попадал в мои обтянутые латексными перчатками руки, кому я не помог в госпитальных стенах.

Она преследовала меня призраком отца Гамлета, вырастая из ниоткуда посреди улицы, заходя вслед за мной в бар или уже находясь там на момент моего прибытия. Я не превратился в параноика только потому, что перестал ходить по злачным местам, где первое время наивно пытался социализироваться – Рик Ваган не был затворником, а мне могли пригодиться его связи, которые лишь следовало хорошо организовать. Либерти помогала мне вырабатывать тонкие, видевшиеся мне почти гениальными, стратегии по завоеванию людских сердец, и постепенно я превращался в удивительно перспективного лицемера.

Иногда я с Катриной разговаривал, иногда – испарялся прежде, чем она успевала завязать очередной бестолковый диалог на темы, продолжавшие меня смущать. После болезни, сблизившей наши тела, я старательно разводил по разные стороны наше внутреннее содержимое (научный склад ума не позволяет мне называть это душами), но не всегда успешно.

- Знаешь, - мы шли по парку вместе с Либ, избавившейся от своей кепки и ставшей без нее практически неузнаваемой, - Чем больше времени проходит с твоего трансфера, тем меньше ты напоминаешь мне Рика.
- Это естественно, - мучавшийся головной болью, я слушал откровения Либерти через слово, периодически вставляя короткие ответные реплики. Она оскорбленно ткнула меня пальцами под ребра, - Что? У тебя просто не оставалось выбора. Либо ты смиряешься со мной и помогаешь вернуть все на свои места, либо объявляешь мне войну и садишься у окна ждать правильного Вагана.

- Временами ты такой осел, Беррик, - грустно констатировала девушка, остановившись на том же месте, где несколько месяцев назад на песке валялись мы с Катриной. Я обвел усталым взглядом открывшуюся нам картину – парк оставался немноголюдным, несмотря на хорошую погоду, вызывавшую у меня перегревание, и только патлатый мужчина, ставший моим шахматным соперником в тот самый первый день, склонялся над доской. – Чувствуешь это? – голос Либ был тихим и осторожным, словно она опасалась кого-то спугнуть.
- Дежа вю.

Я коснулся пальцами своих висков, опустив веки, и попытался болезненными массирующими движениями вернуть себе трезвость взгляда и рассудка. У меня разрывалась голова и не покидало несколько суток кряду то ощущение, которое обычно приходит прежде, чем происходит нечто непоправимое. Чувство неверно сделанного шага.

- Я очень сожалею, что мы не отправили тебя домой, - прервала установившуюся паузу Либерти, чем отвлекла меня от болей, - Я очень, очень сожалею, Беррик.
- Может, это мне следует сожалеть? – я помню горечь, запершившую горло и то, какой опустошенной выглядела в те секунды Либ, чей взор расфокусировался и устремился в только ей известном направлении. – Я занял место того, кого ты любила. Мне не стыдно за это, - она хмыкнула, - Ведь моей вины не было в том, что Толль не забрал меня обратно, да и в капсуле я оказался случайно. Но, если бы я был нормальным и умел чувствовать в полной мере, я бы на твоем месте себя ненавидел.
- А я тебя ненавидела. – я чуть не подавился воздухом. – Недолго. Пару дней я не могла даже думать о тебе без ненависти. Мне казалось, что ты отнял у меня то, что не можешь возместить… Что никто не может мне возместить. И это было ужасно.
- Ужасно. – эхом отозвался я, - Нет, серьезно? Ты меня ненавидела?
Либерти коротким кивком и ставшими жесткими глазами подтвердила.

- Затем ты стал делать... разные вещи, и порой эта ненависть возвращалась. Например, когда ты стал общаться с Гонгадзе, позволил ей затащить себя в постель, - в голосе Либерти зазвенела сталь, и каждое новое слово буквально вбивало меня в почву, тяжелым снарядом приземляясь на мои уставшие плечи, - Закрылся в доме, куда не пускал никого, кроме нее, и уничтожил комнату Рика…
- Что это, ревность?
- Это негодование, Беррик. Естественное. У меня забрали лучшего друга и велели дружить с тобой, - она пошла вперед, и я потащился следом, - Как в воскресной школе, где родители выбирают, кто станет твоей подружкой на всю оставшуюся жизнь.

Баллы без изменений

kkon_minzy · 25 Июл 2016

Глава 7. Поступь рока

-…Кет, не стоит бросаться грудью на амбразуру, - я услышал встревоженный голос Киры через дверь, проходя мимо со шваброй в одной руке и подносом для еды в другой. К собственному стыду остановился, прислушавшись – потому что второй говорившей была Гонгадзе.
- Когда тебе отказывают в программе в шестой раз, сложно не бросаться грудью на амбразуру, - огрызалась она, и я почти наяву видел, как Катрина небрежно отмахивается от рук Киры, пытающейся надеть на нее рукав тонометра. – Сложно вообще никуда не бросаться от отчаяния.
- Я понимаю…
- Нет, ты ничего не понимаешь, - злоба в обычно спокойном тоне удивила даже меня, неслышно присутствовавшего при дружеском разговоре. – Ты ни черта не понимаешь, Кира. Ни черта.

Отвлекшись от темы Катрины и ее здоровья, на некоторое время ставших основной интригой моей застопорившейся жизни, могу рассказать о том, что мои тайные труды по оздоровлению населения Уиллоу Крика продолжались с закреплявшимся от случая к случаю успехом. Поголовную и принудительную вакцинацию здесь не проводили, видимо, из принципа – не знаю, почему, но повальные простуды никого не волновали, кроме меня и нескольких врачей из центра, периодически присылавших запросы на больничную почту.

Не хочу никого оскорблять, особенно того, кто мне чисто по человечески нравился, но доктор из Никки получился посредственный. Гораздо лучший из нее был научный работник – возня с анализаторами увлекала ее в большей степени, нежели общение с постоянно болеющими согражданами, и это не могло укрыться от пытливых сторонних взглядов. Например, от моего.

Либерти, практически уничтожившая меня своими откровениями, словно в качестве искупления предлагала мне то один способ занять свободное время, которого в отсутствие сколько-нибудь внятных хобби у меня было как-то слишком много, то другой; мне становилось все более неловко отказывать ей во встречах за пределами своего дома, поэтому одними выходными мы совершили парный визит в соседний город. Виндербург – брошюрка описала его как каплю Европы в западном урбанистическом засилье, но мне было, по большому счету, без разницы, куда ехать и на чем.

Стоя в очереди за булкой, густо покрытой корицей на одной из площадей Виндербурга, я терся плечом о плечо парня, странно косившегося на мой профиль из-под русой челки. У меня к тому времени состоялся передоз пристального внимания со стороны Большого Мамы – думаю, объяснять мои опасения не имеет смысла.

- Беррик! Ваган! Неужели!
Все оказалось куда хуже, чем просто невинный мужицкий, простите, мужской флирт. Я наткнулся на бывшего одноклассника Рика и Либерти, который счел своим долгом поставить об этом в известность половину квартала; а поскольку я не знал его имени, общение становилось несколько однобоким.
- Как у тебя дела? Ты еще не женился? А я вот собирался, но не сложилось. Как тетушка? Как умерла? Какая жалость! Чувак, да ты не поверишь, кого я встретил недавно…

Малькольм Ландграаб, как выяснилось позже не без помощи Фейсбука и Либерти, происходил из очень обеспеченной семьи, вошедшей в историю страны и все такое, и считался наследником многомиллионного состояния. Не подумал бы, особенно узнав, что парень в свои двадцать пять подрабатывает баристой в кафе.

- Мне послышалось, Малькольм, или ты кричал что-то о Рике… Смотрящий бы тебя побрал! Беррик, мой мальчик!
Я был загнан в угол, а Либерти отрезана от меня слоем толстого стекла. Мне оставалось только вежливо улыбаться и стараться, чтобы мой взгляд не казался слишком испуганным – пожилая леди, присоединившаяся к нашей с Ландграабом суровой компании, выглядела тем более устрашающей, чем ближе ко мне становились ее объятия.
- Слухи оказались правдой! Мне рассказывали мимолетом, что ты оставил свой паршивый вонючий Бриджпорт, - мои патриотические чувства исторгли тревожный сигнал, - и вернулся к нам! Но я бы ни за что не поверила, не увидев тебя собственными глазами! Какой ты стал!..

Малькольм улыбался с покровительственным высокомерием, поддакивая восторгам пожилой леди, углублявшейся в какие-то не принадлежавшие нашей эпохе воспоминания, отходя от темы меня и моего отсутствия поблизости в течение целых четырех лет. Я пил кофе, мысленно недоумевая, почему Либ еще не попыталась меня найти.

- А, вот ты где… О, Малкольм, привет. – я с надеждой обернулся на знакомый голос, однако она предала меня самым ужасающим образом, присоединившись к беседе, где принялась идиотски смеяться над каждой нелепой шуткой, озвученной Ландграабом.
Импровизированные встречи одноклассников становятся частью дурной реальности. Интересно, куда мне следовало поехать, чтобы не рисковать встретиться с кем-нибудь из жизни Рика Вагана?
И, что гораздо важнее, как Рика Вагана не разорвало от такого количество знакомых и друзей?

Каким-то чудом мне удалось вытянуть Либерти, увлекшуюся общением с бывшим одноклассником, на улицу, где она продолжила смотреть на меня взглядом щенка французского бульдога, которому не дали подрать хозяйский ботинок.
- Я потом спрошу обо всем, - пообещал я, отправляя в рот кусок булки, - Иуда.

Я повернул голову, инстинктивно пытаясь разорвать затянувшийся визуальный контакт с глазами Либ, и увидел ее.

Высокая прическа, птичий, но аристократически благородный профиль, острый подбородок, светлые волосы – моя мать обладала своеобразной красотой, почти античной, и там, где я родился, мне нравилось на нее смотреть. Она казалась мне частью того, к чему я никогда даже не сумею прикоснуться – ускользающее из пальцев, отчаянно пытающихся это сжать, нечто, похожее на сиюминутное наваждение, красный бархат или вельветовый шелк.

Я не любил мать. Она, окутанная пологом вечной печали, казалась разочарованной и огорченной, какие бы яркие улыбки не сияли на ее узком лице, и ее забота обо мне, своем единственном и, увы, дефективном ребенке, виделась мне вымученной и невообразимо душной. Я был готов бежать сломя голову куда угодно, запираться в какой угодно глуши, лишь бы мягкий голос матери не касался моих слуховых анализаторов.
Видеть ее здесь, моложавую и удивленную…
Это было больно. На удивление.

- Что случилось? – Либерти обеспокоенно сжала пальцы на моем запястье, чем выдернула меня из ступора. Выдернула бесцеремонно и резко, не озаботившись моим состоянием и тем, хотел ли я покидать свое наваждение, где стены реальности раздвинулись, объединив два измерения в одно.
Что я должен был сделать? Уйти? Забыть? Сделать скидку на то, что моя мать – не моя мать?
Почему поиски, приведшие Рика обратно в родную глушь, увенчались успехом, когда его тело занимал я?
Женщина за стеклом обернулась, и мы столкнулись взглядами. Ее голубые глаза, широко распахнутые, напротив моих – таких же, только холоднее.
- Кто это, Беррик? Не пялься, - встревоженная Либ тянула мою руку куда-то вниз и назад, - Беррик?
- Это… моя мама? – мой голос сам взвинтил интонацию, превратив ее в вопросительную из повествовательной, и я осекся.

Женщина вставала, одергивая длинную юбку, и я очень рассчитывал на то, что она удалится – но вместо этого она вышла на террасу, где уверенным шагом, решительно цокая каблуками, направилась к занятому мной и Либерти столику.
- Молодые люди, - я моргнул, приходя в себя, - Я заметила ваш взгляд, юноша, - я опустил подбородок, пряча подведшие меня глаза, и предоставил Либерти придумывать нам оправдание. Она умела придумывать оправдания.

- А, э, - Иуда поспешно выскользнула из-за стола, - Меня попросили… зайти на кухню, я сейчас вернусь. Никуда не уходите, хорошо? – я не успел как следует изумиться, как ее фиолетовая футболка уже исчезла в здании, а мама нависла надо мной, вопросительно и вежливо улыбаясь.
- Юноша, я поняла! – я вздрогнул.
- Правда? – вырвалось у меня, хотя… видит Время, я старался удержать свой рационализм в рубке управления, однако его оттесняли субъективизм и шок.
«Она не твоя мать, - проносилось в моей голове, - Твоя – где-то далеко. И ты по ней даже не скучал»
- Вы слышали о нашем с мужем клубе и хотели бы в него вступить, верно? – никогда не видел Честити Ваган такой активной. Оживленной, стремительной… динамичной?.. Ее степенность, ставшая для меня константой на Земле-1, чудовищно дисгармонировала с резкими движениями и вольными жестами той, что замещала ее на Земле-2. - О, я запишу для вас наш номер – мы так рады юным членам! – она суетилась, выхватывала из ридикюля блокнот с ручкой, начинала что-то строчить, а я смотрел за шевелениями ее губ, не веря, что вместо ласковых слов слышу нечто деловое и ужасно взрослое.

Честити Ваган, почтенная домохозяйка, сидела в своем особняке все время, незанятое решением финансовых, юридических или этических проблем ее сына и общением с богемными подружками. Менеджер, агент, ассистент и пиявка на моем банковском счету, опытная манипуляторша, а так же беззаветно обожающая единственного ребенка мать – я был буквально окружен ею, пока не собрал шмотки и не переехал поближе к своей клинике.
Честити Ваган не та, кто станет вместе с мужем учреждать клуб любителей спорта, я сомневаюсь даже, что моя мать знала, с какой стороны подходить к беговой дорожке. Странно, что мне тогда, провожая ее взглядом, было так тяжело вспомнить эти простые родные ассоциации.
Неузнанный собственной матерью. Интересно, окажись на моем месте Рик, в чьем случае ситуация оказалась бы несколько сложнее, что бы сделал он? Что бы он почувствовал?
«Ярость и обиду, - ответ сам родился в голове, - Разочарование и боль. Он бы узнал ее из тысячи других женщин, но, как видишь, она его забыла»

***

Другим днем меня взяли в плен две женщины, желавшие развлечений и двигательной активности. Мое глубокое возмущение тем, что Либерти вместо того, чтобы оказывать мне посильную поддержку в качестве единственного посвященного в мои тайны индивида, искала не Толля, а новых знакомств, не знало границ, но тихое шипение Рика дамы предпочитали игнорировать.

Мы ночевали в Виндербургском хостеле на той же площади, где я наткнулся на Честити, и всю ночь я провозился в пахнувшей клопами постели, одолеваемый видениями.

Маленький белобрысый мальчик оставлен у случайных людей, согласившихся за ним присмотреть на время отсутствия молодых родителей. Он безотрывно смотрит на входную дверь под настойчивое тиканье напольных часов, и руки женщины, пытающейся его отвлечь, его только раздражают.

Мальчик мнет игрушку, сидя на чужой постели. Его ноги не достают до пола, и он так мал, что не может совсем ничего – только слушать встревоженные порывистые шаги за дверью в комнату. Та женщина с блеклой сединой в волосах разговаривает по телефону, обращается к своему мужу, кого-то ищет.

Мальчик хочет, чтобы его забрали из этого сумасшедшего дома. Он скучает по маме. Мамы уже давно нет.

- Когда они вернутся? – за завтраком спрашивает мальчик, роняя ложку в тарелку с кашей. Пожилая пара переглядывается. Ему не нравится, что они смотрят на него с каким-то странным выражением, которое детское воображение не в силах понять.
- Беррик, видишь ли… Твои мама с папой… Они уехали работать далеко-далеко, и их не будет еще некоторое время.
Мальчик знает, что ему соврали.

Все началось с сообщения Грейс, пришедшего на мой телефон, перехваченный Либерти, знавшей, что я ни за что не стану делиться с ней поступающими приглашениями к шумному времяпрепровождению. Поэтому она завела дурную привычку мониторить мою сетевую активность. На мой взгляд, это переходило все границы, но выступать против всемогущей и всезнающей Либерти я тогда себе позволить не мог.

Я ожидал увидеть что угодно, включая голых женщин, змейками обернутых вокруг шестов, и павлинов с затычками в ушах, разгуливающих по периметру пространства, отведенного под тусовку. Молодежные сходки Бриджпорта запомнились мне именно таким излишним эпатажем – их устроители вечно соревновались друг с другом в роскошности мероприятия, так что я заранее был уверен, что Виндербургские патимейкеры меня не удивят.
Да, я ходил на вечеринки в Бриджпорте. Да, это не похоже на меня, но иногда мне нечем было отмазываться от приглашений молодых коллег и сыновей маминых подруг. Вы же знаете, как важно ни в чем не проигрывать сыновьям маминых подруг.

Мой настрой был в полной мере скептическим. Тем не менее, тяжелые тучи над затянутым непогодой далеким горизонтом, потусторонний мрак и таинственные развалины чуть дальше танцпола делали эту встречу больших детей особенной.

- Где мы? – я подошел к самому краю пресловутого утеса, испытывая неясное благоговение перед открывавшимися мне видами. Серая вода шла мелкой рябью, но где-то далеко уже бушевал шторм – я чувствовал лицом, подставленным движению морских ветров, веяния влажности и озон. – Что там?
- Здесь раньше стоял древний замок. Или храм. Я не знаю, но, говорят, сюда даже приходили парни из ЮНЕСКО. А там… большая земля.

Мне померещилось, что мир, принявший меня с таким, кхм, радушием, обрывается в нескольких сантиметрах от носков моих кроссовок. Стоит протянуть руку и сцепить пальцы – они зачерпнут вязкий кисель завесы между мирами, и один шаг исправит то, что натворил Толль; подарит мне тот год, что я провел вне сотканного из привычек и обсессий безопасного купола, и изымет из моего рассудка тень моей мятежной копии. Которой совсем не место в моем сознании.

Нет, я не забыл своего пути сюда. Оказывается, события годовой давности еще кровоточили, а рассудок кишел надеждами на возвращение.
Я словно разворотил муравейник длинной палкой, и теперь должен был смотреть за горькими последствиями мелкого хулиганства.

На мрачном фоне веселье богатых подростков виделось мне вымученным, бестолковым и очень… незрелым.
Рядом с детьми (большинство из которых были моими ровесниками, но это неважно), самозабвенно предававшимися какому-то танцевальному буйству на импровизированном танцполе, я смотрелся – нет, не угадали – довольно органично. Моя внешность делала Беррика Вагана уникальным объектом для пребывания в среде подростков, почему-то считавших его одним из них, и я не привлекал больше внимания, чем должен был, в отличие, например, от своих спутниц.

Рядом с молодыми и неформально выглядевшими людьми в последней попытке оживить подходящую к концу молодость терлись завтрашние пенсионеры в кофтах из верблюжьей шерсти, за пультом стояла бабушка-ди-джей, ставшая бы восхитительной экзотикой в моем Бриджпорте; мой потерянный взгляд шарахался от одного конвульсивно дергающегося тела к другому. Я бы ушел к барной стойке, чтобы там спрятаться от душной толпы, но здесь, увы и ах, не было барной стойки. Если я верно понял, алкоголь раздавал веселый парень, сидевший на деревянных ящиках.

Я не мог уехать самостоятельно – мне требовалась Либерти, чтобы заплатить за еще одну ночь в хостеле, поэтому мне пришлось ждать, вжимаясь в оградку и стараясь слиться с ненатурально темной травой вокруг. Ждать, пока Либерти надоест изображать неправдоподобное веселье, а Грейс окончательно потеряется в среде своих товарищей и забудет о том, что вообще кого-то приглашала.

Ко мне подтанцевала девочка с бело-розовыми волосами, представившаяся то ли Кэндисс, то ли Кортни, то ли Кибер, я не разобрал.
В отличие от остальных, она не искала краткой связи и не пила, а просто пересекала танцпол, заинтересовано поглядывая на краснеющие по мере увеличения концентрации алкоголя в крови лица. Я так и не разгадал, чем именно занималась Кибер/Кэндисс тем вечером, но она явно не веселилась.

Мы перекинулись парой ничего не значивших фраз, она мне улыбнулась, я улыбнулся ей (под строгим взглядом Либерти, почему-то решившей, что я непредсказуем, когда знакомлюсь с фривольными женщинами); я узнал, что она работает в «Огнях рампы» кем-то вроде хоста; бессмысленный диалог завершился коротким и скомканным прощанием – Либерти подала сигнал к отступлению.

Я не верил ни в судьбу, ни в случайности; эти расплывчатые категории были недоступны моему разумению, и, не признавая за ними права на существование, я предпочитал вообще не задумываться о мнимом роке, якобы определяющем жизненные перипетии.
Поездка в Виндербург была легкой и быстрой, не отметившейся в памяти ничем, кроме встречи с матерью и знакомством с двухцветной девушкой, однако самое незначительное, даже то, что совершенно не отпечатывается на коре больших полушарий, в конечном итоге пронизывает множеством алых нитей тонкое зыбкое полотно безвестности, связывая, разводя и уничтожая.

Баллы без изменений

kkon_minzy · 1 Авг 2016

Глава 8. О закономерностях

Наука строится на закономерностях.
Ученые ищут между явлениями, природными или нет, связь, которая раскрывала бы их сущность. Яблоко, притянутое гравитацией к земле, или энергия, не берущаяся из ничего и не исчезающая никуда – в этом есть восхитительная упорядоченность, а знание, в свою очередь, есть система, обобщающая сведения обо всех обнаруженных в обозримом пространстве взаимодействиях, свершающихся согласно законам, предусмотренным вселенной. Или теми, кто встал позади вселенной, спрятавшись за галактиками.
Жизнь как природное явление не представляет собой исключение – она тоже закономерна и систематична.

Я сошелся на просторах сети (во время очередной бесплодной попытки выйти на какой-нибудь засекреченный государственный проект, где бы сиял своей очкастой физиономией Толль) с той девочкой с бело-розовыми волосами.
Она стала моим новым проводником в мир. Кенди было решительно некуда себя девать, а я научился лавировать в работе (и отлынивать от нее тоже научился), так что неудивительно, что однажды я обнаружил себя стоящим напротив тихого спортивного бара на окраинах Виндербурга. Рядом со мной улыбалась Кенди, отчего-то довольная тем, что ей удалось завести знакомство с еще большим гиком, чем ее сестра.

В отличие от Катрины, Саммер и других женщин, количество которых как-то незаметно для меня стало зашкаливать в моем контакт-листе, она точно не попыталась бы затащить меня в постель, а еще она понятия не имела, что я очень сложный и неприятный тип. Она считала, что ее новый знакомый Беррик – обычный санитар, немного скованный, немного неопытный, немного неуклюжий и чуточку забавный, и ни к чему не обязывающие парные «зависания» шли на пользу нам обоим.

- У тебя такие же кроссовки, как у меня, - с легким удивлением отмечает Кенди, а затем расплывается в глуповатой улыбке, - Специально, что ли, надел?
От абсурдности этого предположения я теряю контроль над своими бровями, но быстро возвращаюсь в обычное статичное состояние.
- Нет. У нас не так много комиссионок, чтобы гнаться за разнообразием.
Кенди поводит плечом и приглашает меня в бар, и ей плевать, что еще слишком рано, и что приличные люди не заказывают пиво, когда солнце так высоко над горизонтом. Эта девушка пьет алкоголь от безысходности – ей нужно чем-то заполнять голову, чтобы не задумываться о финансовых проблемах, просроченных выплатах по кредитам и сломанном компьютере Юки. По той же причине она зовет сыграть в какую-то игру в пустом помещении бара, где почти нет посетителей за исключением двух девушек в дальнем углу. Рыжая шевелюра одной из них кажется мне смутно знакомой, однако я просто следую за Кенди.

Со временем понял, что мне по душе быть ведомым. Решения, не оказывающие особенного влияния на мою жизнь, я принимать не хочу и не могу – мне есть, где растрачивать нервы и чем стимулировать мыслительную деятельность. Я поразительно удобен в этом плане: иду туда, куда пригласили, и делаю то, к чему склонили. Без неприличностей, конечно же.

- Я не умею в это играть, - признаюсь я, с сомнением изучая таинственную конструкцию перед собой. Кенди с видом бывалого игрока обходит ее, дергает какие-то рычаги, а потом начинает рассказывать нехитрые правила – я вспомнил, что отец когда-то пытался привить мне любовь к настольному футболу, но ожидаемо потерпел неудачу.
- Ты отстой! – восклицает моя спутница после очередного гола в мои ворота, уничтожившего во мне остатки призрачного желания заниматься этой ерундой, - 5:1? Мне казалось, ты говорил, что неплохо умеешь рассчитывать ходы.
- Я говорил о шахматах, - терпеливо возражаю я, делая шаг назад. – О шахматных этюдах.
Кенди выражает удивление тем, что художественный термин как-то связан со «скучнейшим занятием после чтения», чем оскорбляет в моих глазах достоинство великого логического противостояния.

Я случайно посмотрел в окно, бросив безразличный взгляд на летнюю природу, и – да, я увидел именно то, что подспудно опасался увидеть несколько недель. Катрина уходила прочь, неся свое тело, словно некое знамя, и она меня, кажется, не заметила. Хорошо. Мой невразумительный пучок на затылке сослужил мне отличную службу, сделав меня, своего обладателя, абсолютно неузнаваемым со спины.

Я собрался предложить Кенди выпивку за свой счет, раз уж она из всех увеселительных заведений своего города выбрала именно бар, но она уже собиралась, торопливо кидая в рюкзак вытащенный мгновением прежде планшет.
- Извини, Беррик, - она сдувает с лица упавшую на него бело-розовую прядь, виновато смотрит на меня из-под ресниц и подтягивает лямки рюкзака, - Мне позвонили, срочно нужно… туда.
- Туда. – повторяю я, припечатывая неловкую ложь невежливой спутницы, и желаю ей удачи. Кенди, вытащившая меня из постели в выходной день, вынудившая проехать час на электричке и потратиться на дорогу, испаряется на просторах Виндербурга, стремительная и озабоченная своими, безусловно, грандиозными проблемами, а я в одиночестве присаживаюсь за барную стойку, за которой стоит ватный бармен.
Моя просьба о коле его удивляет, но не шокирует.

Следующие посетители хлопают дверьми за моей спиной, и бар оглашает густой мужской голос, громогласно здоровающийся с барменом.

Маленький мальчик смотрит на своего отца снизу вверх, восхищенный и завороженный его силой, кажущейся ему сейчас недостижимым атрибутом мира взрослых. Голубые глаза – такие же голубые, как у мальчика, только очень спокойные, обещают, что все непременно будет хорошо. Мальчик охотно верит.

Я знал, что и кого я увижу, когда обернусь, и поэтому я медлил. Сперва мать, затем – отец. Оказывается, Рику не пришлось бы искать слишком долго, не забери его отсюда Толль со своей адской машиной; Честити и Уиллард Ваганы существовали, видимо, по всему Виндербургу, освещая своим присутствием каждое более менее вразумительное заведение этой капли Европы в «американском урбанистическом засилье».

Маленький мальчик зло сжимает пальцы на своих предплечьях. Он обижен на отца и на мать, уехавших куда-то так надолго и заставивших его привязаться к пожилой супружеской чете. Еще немного, думает мальчик, и он забудет, как выглядели его настоящие родители, и их образы навсегда окажутся вытеснены заботой и тревожностью тетушки с дядюшкой.

- Юноша, - я вздрогнул и едва не расплескал свой невинный коктейль, - Ваше лицо кажется мне знакомым. Мы не встречались?
- Нет, боюсь, я вас впервые вижу. – в сущности, это было правдой.

«Она не твоя мать, а он – не твой отец. Это родители Рика, которых ты не знаешь. Как не знал самого Рика.
Но теперь Рик – это я, а я – это Рик.»

- О, Бьорн, это же тот молодой человек, о котором я тебе рассказывала! – мать упругим энергичным шагом ворвалась в тишину бара, чем разрушила неловкое молчание, тонкой леской протянувшееся между мной и не моим отцом. – Клара. Помните меня? Кажется, я неверно записала ваше имя… Вы ведь собирались вступить в наш клуб, - она повернулась всем корпусом к мужу, - Представляешь, молодежь заинтересовалась нашим клубом, милый!
- Охо-хо, дорогая, - откликнулся на ее призыв Бьорн. Клара и Бьорн – интересно, что заставило отца сменить имя после своего исчезновения? Какова вероятность, что он не хотел быть найденным покинутым сыном?
Мои кулаки сами собой стиснулись под столом от чужого злого разочарования. Я почти видел, как Рик хмурит брови и сжимает губы в тонкую скрупулезную нитку.
Я осмелился поднять на них взгляд спустя пару шуток Бьорна, в перерыве между щебетанием обрадованной моим потенциальным вступлением в какой-то клуб Клары, и увидел их отечески восторженные взгляды, направленные в мое лицо.
Никогда прежде не задумывался над тем, что помимо скул отец подарил мне рост, а мать – тонкокостность. И птичий нос с острым подбородком.
Они походили на выходцев из норвежских фьордов, но я-то знал, что мы просто удачливые ирландцы.

Клара агитировала меня на немедленное вступление, сетуя, что я очень тощ и наверняка забыл то, чему меня научила физкультура в школе (она не ошибалась), а я кивал и вежливо улыбался в ответ, рассчитывая выскользнуть отсюда при любом поводе, даже самом нелепом. Звонок Либерти пришелся весьма кстати.

***

- Эм… ты злишься? – это странно, когда Либерти молчит дольше пятнадцати минут. Я не привык, чтобы она просто стояла рядом и сохраняла тишину, когда мы находимся за пределами моего дома, и, признаться, был немного напуган. – Я не виноват.
- Да причем здесь ты? – превентивная отговорка не сослужила должной службы, но Либ хотя бы на нее отреагировала. – Я не злюсь, просто я, понимаешь, должна была сбежать оттуда.

- «Оттуда» это откуда? – завис я, - Неудачное свидание? – потому что мои «оттуда» были либо неловкими встречами с женщинами, которых я не хотел, либо воссоединением с чужой семьей, не подозревающей о факте его осуществления.
Либ отмахнулась, буркнув что-то про работу, и шмыгнула носом. Мне ничуть не стыдно за то, что я не представлял, где именно она работает (что-то про НИИ я усвоил, и только), и это был первый раз за всю историю нашего знакомства, когда Либерти вообще напомнила мне о том, что она где-то зарабатывает деньги.
- Ну-ну… - равнодушно лепечу я, зачем-то пытаясь ободрительно похлопать ее по плечу. Я научился этому у Киры, на добровольной основе подрабатывающей бесплатной жилеткой для многочисленных женщин больничного штата. Мой жест расценивается Либерти чересчур эмоционально, и вот я заперт в ее объятиях, пахнущих почему-то машинной смазкой и гаечными ключами.

Повинуясь импульсу, я поднимаю глаза, и из-за шевелюры Либ вижу удаляющуюся стройную спину. Она проходит мимо, опять не заметив меня, и я этому обстоятельству крайне рад. Мне ни к чему новые встречи с дамой, провозгласившей себя главной Тайной, и ее непонятное настроение перестает меня интересовать. Думаю, я в некотором роде информационный вампир – прежде я черпал сведения из книг и статей, а теперь из людей, которые меня окружают. Иногда наступает ломка, которую я преодолеваю общением с людьми из интернета и ознакомлением с медицинскими журналами по сети, но Катрина стала пройденным этапом, к которому я не горю желанием возвращаться. После удовлетворения своей просьбы, показавшейся мне слегка несвоевременной, она отсохла сама собой, найдя новые источники столь необходимых ей эмоций, или же ее терминальное состояние на деле было фикцией, предназначенной исключительно для соблазнения Рика Вагана.

Мы играем в шахматы в тихом вечернем парке. Я и три девушки – подруги Либерти, среди которых неутомимая тусовщица по имени Грейс. Не знаю, откуда в них пристрастие к ночным променадам и умственным усилиям, требующимся в шахматных партиях, но компания складывалась довольно… необременительная, и мне доставляло некоторое удовлетворение скудное общение с соперницей – девушкой с короткими волосами, чье имя я быстро выбросил из головы.

- Кенди? – я шепотом отвечаю на звонок, пользуясь тем, что девушки заняты обсуждением непонятных мне тем, - Что случилось?
Она всхлипывает в динамик, что-то неразборчиво шепчет, не может выговорить ни одного слова, и в конце возвещает, что стоит напротив моего дома, и ей больше некуда идти. Я возмущен фактом присутствия рядом с моей крепостью малознакомого человека, еще одного индивида, решившего, что у него есть право на вторжение в чужое пространство, и несусь обратно, ничего не объясняя Либерти и остальным.

Кенди встретила меня на ступенях, выглядя затравленной, озабоченной и покинутой. Хрупкая фигура на фоне запертой двери, обладательнице которой не осталось ничего, кроме долгого ожидания – удивительно, что среди всех своих знакомых, которых должно быть много, она выбрала именно меня для того, чтобы поделиться неким горем. Восхитительная и извращенная ирония.
Я не знаю, что говорить и делать, а хриплое «ну-ну», сработавшее с Либерти, здесь не приносит никакой пользы. Кенди становится только еще более жалкой в своем отчаянии.

- Я зря пришла. – я с трудом подавляю желание согласиться с сим тезисом, но вежливо молчу, ожидая объяснений. – Хозяйка квартиры… она сказала, что я могу выметаться, если не заплачу завтрашним утром весь долг, но у меня нет денег. Совсем нет денег. Я потратила все на ремонт ее компьютера, будь он неладен, и теперь… - Кенди плачет, утирая кулаками красные глаза, и я не придумываю ничего лучше, кроме тихого приглашения войти. Неподалеку собираются поздние гуляки, с интересом и неодобрением наблюдающие сцену со мной в одной из главных ролей – черт знает, какие параллели возникнут в их примитивных мозгах, при виде рыдающей девицы с голым животом и молодого парня, стоящего напротив нее. Рик Ваган – хороший мальчик, он не причиняет лишней боли тем, кто этого не заслуживает, и вообще не связывается с дурными делами. Он их персональный апостол, непорочный и страждущий. В моем рассудке прочно закрепилась мысль о том, что положительный образ Рика нуждается в подпитке, и эта сцена не поспособствует соблюдению чистоты репутации.

- Где твоя сестра? – я помнил из наших переписок, что Юки шестнадцать лет, и она довольно беспомощна как член общества. Кенди называла ее задротом, а я бы назвал талантом, особенно с учетом ее успехов в информационных технологиях, но каким бы гением не была Юки Бер, она остается ребенком, оставшимся без присмотра ночью, пока ее сестра утопает в душевном кризисе.
- Уехала к другу, наверное. Я не застала ее дома, не смогла дозвониться. – мой недоумевающий взгляд она встречает легкомысленным движением ладони.

Я не понимаю, но не спорю, спокойно предоставляя свое плечо девушке, оказавшейся в сложной жизненной ситуации. Я делаю это во многом из обязанности – потому что Рик на моем месте поступил бы так же, а другого алгоритма я выработать не успел.

- У тебя нет парня? – Кенди сперва отрицательно качает головой, а затем озадаченно сводит брови к переносице, - То есть, у тебя совсем никого нет, к кому бы ты еще могла отправиться?
У меня здесь не ночлежка для сложных подростков, хотел бы я добавить, но не стал. Слишком уж по-матерински это звучало, да и я сам… был довольно сложным.
- Мои друзья, или кого у нас принято так называть, это те, кого ты видел на Утесах. Помнишь? Серхио, танцующий до утра, и Хоакин, напивающийся до беспамятства на родительские деньги, откуда им знать, что такое нужда? Эти придурки не смогли даже школу закончить, не говоря уже о колледже. Просить у них в долг? Нет, я знаю тех, кто живет в долгах, и чем все для них заканчивается.

Лучше помереть от голода в канаве, чем попросить взаймы. Интересная позиция.
- Живи быстро, умри молодым, - Кенди становится злой, - Вот, что правильно. По их мнению. Не буду спорить – сперва это выглядит привлекательно, и ты проникаешься атмосферой бесконечной вечеринки… Но вечеринки не могут быть бесконечными. Только кажется, что могут. Мне нужно кормить сестру, бестолковую сестру, мечтающую взломать Пентагон, - я копался вилкой в своих овощах, от коих Кенди отказалась. – Но куда я? Кому я сдалась? Выступать в клубах, ха. Платят мало, обращаются, как со скотиной, и выбрасывают на мороз, если оступишься. Надо приносить прибыль.
Официантка, билетерша, регистраторша, администратор в хостеле, да кто угодно – все эти работы, временные или нет, приносят деньги, пусть и маленькие, но достаточные для сравнительно стабильной жизни. Однако Кенди нужно все или ничего – она или станет звездой, или пойдет по миру, третьего варианта не предусмотрено ее программой.
Поразительное тщеславие для девушки, которой… сколько? Восемнадцать? Девятнадцать? Двадцать? Я не дал бы меньше по рукам, по глазам – больше.

Информационная жажда, или то, что я так называл, заставляла меня задавать новые вопросы.
Где ее родители?
Отец в тюрьме, мать спилась.
Почему социальная служба не обратила внимания на двух подростков?
Кенди – официальный опекун Юки, все хорошо.
Почему она пришла именно ко мне?
Потому что мой номер она увидела первым в списке контактов.
Б – Беррик.

- У меня есть гостевая спальня, - я встал из-за стола и пошел в свою, - Мне на работу, поэтому…
- Постой, - у нее были холодные пальцы и крепчайшая хватка. Я остановился, застыв в неудобной и нелепой позе, и вопросительно поднял взгляд на бледное лицо – несчастная Кенди, пережившая много лишений, получила контрольный в лоб, оставшись на улице, и теперь в ее голове царит примерно такая же паника, какая царила в моей, когда я проснулся на чужой постели в светящемся толлевском костюме. Конечно, может показаться, что эти вещи принадлежат абсолютно различным категориям... Сложно объяснить, однако, думаю, для Кенди подножка судьбы выглядела такой же душной безысходностью, что для меня - переход.
У каждого свои проблемы, и каждому они кажутся самыми страшными проблемами в целом мире. Расскажи я о неудачном трансфере и потерянной жизни, услышала бы Кенди хотя бы слово из всего, что я открыл? Вряд ли.
- Постой. Просто… постой. Я не смогу уснуть. Только не сейчас.

- Мне на работу. – повторил я чуть тише, постаравшись придать тону больше твердости. В чем, очевидно, не слишком преуспел, потому что хватка Кенди не ослабла, а я сам, попытавшийся высвободиться и уйти, вдруг ткнулся подбородком в ее плечо.
Либерти пахла машинами и металлом, Катрина – удушливыми пряными духами, чью горечь я мог еще долго ощущать на своих губах, а Кенди пахла слезами и ночной свежестью, впитавшейся в ее куртку и двухцветные волосы.
Я остановился, несмело поглаживая стройную спину.
Чем дольше мы стояли, молча вжимаясь друг в друга, тем мягче становилось ее тело, бывшее напряженным, словно туго натянутая тетива лука. У нее часто билось сердце, чей стук отдавался в моей грудной клетке, и она дышала глубоко и порывисто, инстинктивно стремясь успокоить сходящие с ума легкие, выплевывающие один всхлип за другим.

Я чертов донор человеческого тепла, которое мне принадлежит по той лишь причине, что я вопреки своим детским желаниям так и не превратился в киборга. Кенди цеплялась за меня, исполненная нужды в ком-то, кто не покинул бы ее в момент крайнего отчаяния, и ее нравственные ориентиры так расшатаны, что ей даже не пришло бы в голову, что она поступает не совсем… правильно, забирая меня у меня же. Я был той ночью утешением для брошенной девочки, едва разменявшей совершеннолетие и не знавшей, что такое глубокая привязанность.

Светало. Сквозь тревожный поверхностный сон я слышал шорохи надеваемой одежды, тихие ругательства после столкновений со стенами и мебелью.
- Ты уходишь? – я поднялся, сам не понимаю, зачем, потому что удерживать ее я не стал бы в любом случае. Утренняя прохлада, проникавшая в щели плохо сделанных стен, сковывала полуобнаженное тело. Кенди стояла, опустив голову так низко, что через пелену волос я не видел ее профиля, и теребила браслеты на правой руке. Наши одинаковые кроссовки рядом, создают глупую иллюзию близости. У нее были розовые носки с цветочками. Ее губы, покрасневшие от прилившей к ним крови, казались воспаленными. На моей спине расцветали царапины от ее ногтей – длинные тонкие отметины.
- Ты уходишь.

Я не ложился спать, хоть и знал, что следующими сутками помру от недосыпа на работе. Тем же утром состриг проклятый пучок, вернув себе «нормальную мужскую прическу», еще не догадываясь, что это меньшая из всех грозивших мне перемен.
Закономерности начинали складываться в нечитаемую (пока) цепь – я не видел всей картины целиком, еще не замечал систематичности событий, но эта цепь тянулась вперед, свободными вольными кольцами ложась вокруг столпа моего существования.

Баллы: +0,25 за друга-Кенди

kkon_minzy · 17 Авг 2016

Глава 9. Вой на луну

После ночи с Кенди (которую, как выяснилось, зовут совсем не Кенди) я поставил свою социальную жизнь на паузу.
С меня было достаточно чужих родителей, маленьких брошенных мальчиков, несчастных девочек, дружеских проблем и проблем с прической.
Я – жертва ритуалов. Увы, те, кто страдает тем букетом расстройств, какой достался мне, вынуждены хвататься за ритуалы, как за что-то, что может провести через их жизнь ось стабильности. Наше средство борьбы с динамичной, вечно переменяющейся действительностью, это последовательности однообразных действий, умиротворяющие психологический дискомфорт.

Мои ритуалы были такими же ограниченными, какими были мои возможности. Без машины я больше не мог нарезать круги по окрестностям, как поступал в Бриджпорте, а без денег не мог наполнить свою библиотеку, чтобы погрязнуть в непрекращающемся чтении. В моем распоряжении оказались шахматный столик, за которым я обыгрывал себя раз за разом, снова и снова, пока от черно-белого не начнет рябить в глазах, и река, протекавшая рядом с домом, которую я пытался как-нибудь назвать, но не придумал ничего лучше просто Реки.
Откопал у Рика под кроватью простую удочку, набор снастей и нашел в интернете пособие для рыболовов-чайников. Научился насаживать на крючок наживку и немного разобрался в процессе выуживания улова. Должен отметить, что в рыбалке мне гораздо больше результата понравилось долгое неподвижное ожидание, занимавшее свободное время и голову – стоя напротив Реки с удочкой в руках и не рассчитывая на грандиозную добычу, я просто слушал шум воды и прокручивал в голове свои последние достижения.

Переспал с Катриной, потому что она подло воспользовалась моим плачевным состоянием и удовлетворила за мой счет свои потребности.
Накосячил с работой, где меня поймали за руку во время нелегальной терапии, и теперь мне не светит повышение в обозримом будущем.
Встретил родителей Рика и не нашел в себе достаточно смелости, чтобы им представиться.
Переспал с несчастной Кенди, потому что не сумел ей отказать в той малости, что она просила, и потом забил на ее поиски.
Спрятался в своей крепости и засунул телефон в комод, откуда не слышал его вибраций.

Мать была права, когда констатировала, что я неспособен к самостоятельной жизни. И если я мог готовить для себя и подыгрывать окружающим в их коммуникативных развлечениях, то справляться с жизненными обстоятельствами для меня – это слишком сложно. Я не способен выработать верные стратегии абсолютно на каждый случай, и всякий раз я буду сталкиваться с опустошением, вроде того, что овладело мной после встречи с Кенди.
Я чувствовал себя грязным. Я был… грешником, совершившим грех против собственной природы, и вину я нес перед самим собой, а не перед абстрактным богом.
Я закрыл свои границы, считая, что следовало сделать это гораздо раньше, и вместе с тем запер входную дверь. Либерти, приходившая несколько раз в течение этих недель, натыкалась на бездушный и безразличный кусок крашеного дерева, за которым я тихо и редко дышал, подспудно опасаясь быть раскрытым; впрочем, она знала, что я не сбежал и не умер, потому что я не выдержал и прочел ее записку, оставленную в дверном косяке.

«Беррик Йезекииль Ваган!
Сим письмом я ставлю тебя в известность, что считаю твое поведение в крайней степени паскудным, но нотации, я уверена, ты уже прочитал себе сам.
Сиди в своей дыре, покуда сидится, только не забывай, что на случайном сексе жизнь, как правило, не заканчивается. Да, я знаю, что ты, придурок, сделал на прошлых выходных. За твоим домом установлена круглосуточная слежка. Не ищи глазами моего шпиона, он даже слишком хорош.
Я не могу гарантировать, что сумею удерживать Саммер от выбивания твоей двери слишком долго, поэтому, будь добр, не затягивай с самоанализом.
Мнящая тебя идиотом, Либерти Аврора Ли.»

После прочитанного ударился в паранойю и задумался о покупке занавесок. И сигнализации.

Вечер. Люди разбредаются по своим углам, самые общительные – садятся в такси и уезжают вдаль, оставляя после себя полоску выхлопного газа оседать на асфальт. Вокруг моего дома загораются фонари и приостанавливается бурное движение – так уж случилось, что Рик жил на перекрестке и был обречен так или иначе постоянно натыкаться на человеческих созданий, снующих туда-сюда мимо его окон.

Я стою напротив Реки, закинув удочку по всем правилам, вычитанным в пособии, и, не изменяя себе, развиваю бурную мыслительную деятельность, гоняя по кругу мрачные соображения о последних событиях и мои расплывчатые перспективы.
Вдруг удочка конвульсивно дергается. Раз, другой, третий, и я от неожиданности едва не роняю ее к чертям – леска туго натянута, мечущийся рыбий хвост истерично бьет по воде, паникуем мы оба, я и глупая рыба.

Я вытащил маленькое, вряд ли съедобное нечто, пахшее… кхм, вполне по-рыбьи, и поэтому спровоцировавшее немедленный приступ омерзения у меня, никогда не разделявшего нездоровой любви некоторых коллег к разным тварям, пусть и пригодным в пищу.
Потом долго стоял в душе, пытаясь отмыться от чудившейся мне повсюду чешуи. Корюшку запихал подальше в холодильник, ухитрившись донести ее до дома и не попытаться выбросить.

Четвертый вечер. Никогда бы не подумал, что способен воспроизвести рецепт чего-то сложнее, чем яичница-болтунья, но спагетти оказались достаточно сносными. Все потому, что мой организм перестал извлекать пользу из того, что я ему предлагал, и поднял по этому поводу бунт, отказавшись воспринимать бесконечные яичницы и оладьи всерьез – пришлось изобретать что-то новое, при этом воздержавшись от похода в магазин. Я был уверен, что шпион Либерти мгновенно сообщит ей о моей дерзкой вылазке во внерабочее время, и мой участок вскоре будет осажден сгорающей от желания запинать меня насмерть Либ, пускающей пар из ушей от беспокойства Саммер и еще кем-нибудь, кого бы эти девы-воительницы взяли с собой просто так.

Пятнадцатый вечер.
Сломан унитаз, сантехник стоит дорого – мои финансы без премиальных загнали меня в крайне затруднительное положение.
Несколько минут тупо стоял и смотрел на исторгающий новые потоки воды туалет, размышляя о том, надо ли мне переживать по этому поводу и предпринимать что-то серьезное, или следует признать свой безоговорочный проигрыш суровой действительности и обратиться за помощью.
Оказывается, мне не чужда самая настоящая гордыня, отведшая мою руку, полезшую было в карман джинсов за телефоном.
У Рика нашелся красный чемодан с инструментами, а я быстро разобрался, чего нужно и куда завинчивать. Унитаз починен, я – герой.

[/IMG]

Кажется, я оказался в том самом раю, о котором мечтал, только попав на Землю-2 – я был один, никем (почти) не тревожим, и даже захлестывавшая меня губительная апатия, подобной коей я не знавал в прошлой жизни, не нарушала странную идиллию дорвавшегося до социального вакуума интроверта. Я ни с кем не вынужден был делиться собственным воздухом, не терпел чужого присутствия; огромное количество знакомых Рика Вагана, желавших наладить утраченное общение, оказалось за границами моей зоны комфорта, и почему бы мне не изображать по этому поводу радость?

Нет, я не переживал истинной радости прежде, живя степенной и размеренной жизнью, следовавшей по четкому расписанию, составление которого приносило мне ни с чем не сравнимое удовольствие. Я понятия не имел, каково это – иметь широкий спектр эмоций, и я не считал это обстоятельство зазорным.
Миру, как уже писалось, доктор Ваган был нужен только в том случае, если он приносил пользу. Мир доктору Вагану нужен, наоборот, не был – он считал его полным излишеств и напраслины, убежденный в этом своими врожденными проблемами с мозговой биохимией и средой взросления.

А затем моя идиллия рассыпалась.

Островок неприкосновенности подвергся атаке множества лиц, проявлявших нездоровое упорство – я мог выдержать полчаса непрерывного стука в хлипкую дверь, но два часа вынесли мой болезный мозг, и я шел открывать дверь с железным намерением узнать об условиях пребывания в местных тюрьмах. Мне было даже почти интересно, сколько на Земле-2 дают за убийство с особой жестокостью, когда я отворял врата в крепость и встречал незнакомца на пороге тяжелым взглядом:
- Рик! – я кисло дернул уголком губ, - Рик? Ты… ты чего?
Побелевшие пальцы стискивали дверной косяк, я перекрывал телом путь к внутренностям дома, демонстрируя пассивное нежелание соседствовать с русоволосым мальчишкой, смотревшим на меня с таким выражением, будто он увидел воскресшего из мертвых Элвиса.
- Чем обязан? – я отложил вежливость на следующий раз, на другой день или даже месяц. Достаточно – я устал играть в Рика Вагана, он, этот до печенок обыкновенный парень, не имевший за душой ничего интересного, преподнес мне в качестве подарка свою переполненную эмоциями, столь отвратительными мне, и знакомствами жизнь, которой мне теперь предстоит жить. Очевидно, вечность. Поиски Толля?

Пф. Первоначальный оптимизм стал загибаться и махнуть после полутора лет, проведенных в бесплодных поисках. Либерти не советовала мне смириться, но и перестала сыпать не слишком убедительными уверениями в том, что все «обязательно встанет на свои места».

Глупая наивная Либерти, без оглядки влюбленная в призрак бывшего друга. Ты думала, я не пойму?
Ты думала, я не догадаюсь?
Ты думала, я настолько железный, что не увижу отблесков скорби в твоих карих глазах, сильно похолодевших с тех пор, как мы впервые встретились?
Даже ты, имеющая гораздо более ощутимую мотивацию к возвращению Рика, начала опускать руки, что же говорить обо мне? Милая Либерти, жаль тебя разочаровывать – нет, я не кривлю душой, я действительно сожалею – однако некоторые вещи нам правда неподвластны.

Просто верь, что Рик все еще жив, а я не буду рассказывать тебе, что иногда веду занимательные разговоры с останками его разума, наносящего редкие визиты в мое подсознание.

- Я вернулся, - парень, чьи дружелюбие и восторг разбились о скалу моей черствости, в нерешительности мялся напротив, - Ты не знал, что я в отъезде, да? Я ведь тоже поехал за мечтой, совсем как ты, и недавно закончил работу в Аппалузе. Вернулся – и сразу к тебе. Саммер рассказала, что ты в последнее время ведешь себя…

- Странно? – закончил за него я, делая ставки на то, какое место занимает Рик во внутреннем рейтинге близких людей незнакомца. Еще один лучший друг?
Рик, ты неоригинален.
- Ну типа того. Она даже попросила меня зайти к тебе как можно быстрее, волновалась очень. Ты же знаешь, что они о тебе волнуются?
Я молча посторонился, пропуская парня в дом, и вздохнул. Под бодрое вещание расслабившегося незнакомца я сделал круг по блестевшей первозданной чистотой кухне, раздумывая над тем, не соврать ли про сломанный кран или потекший холодильник, чтобы выдворить непрошенного гостя обратно к Саммер.

Опережая события и опуская ненужные подробности, скажу, что пацан оказался еще одним школьным приятелем Рика, уехавшим на учебу в центр, зовут его Тревис, и он из той же банды, к которой причисляют себя Либ и Саммер. Либерти, прибежавшая сразу после прочтения моего панического сообщения, объясняла, что Тревис немного того, эксцентричный, и ему позволительно прощать вещи, которые я считал неподобающими и почти скандальными. К примеру, скрепя сердце и едва не нарвавшись на ругань Либерти, я подпустил его к своему новенькому компьютеру, разрешив полазать по сайтам знакомств, и не стал заострять внимание на его рвении очистить мое мусорное ведро.

Либерти на хвосте притащила – слава глицину не Саммер – Гаррета, Большого Маму, чья жена (!) задолбала его затеянным ремонтом, и со мной случилось тяжелое и затяжное дежа вю. Как в самый первый день, я терпел присутствие на своей кухне людей, которых я не знал, но которые якобы знали меня, и слушал порядком надоевшие вещания о том, какие офигенно безрассудные были у них (нас) школьные годы. Гаррет уныло жевал мои спагетти, периодически томно вздыхая и жалуясь на жену (откуда у него жена?), а Либерти смотрела на меня с затаенной опаской, словно ждала, что я в любую секунду начну вести себя неадекватно.

Так было уничтожено мое уединение. Отпуск, взятый с клятвенными заверениями в том, что я все отработаю, потрачен на восстановление ненужных мне связей, и в моей ванной два мужика, один из которых носит розовый топик, а другой боится лошадей, в течение часа рассуждали о стояках и дырявых трубах, чем нанесли моей и без того страждущей психике непоправимый ущерб. Не люблю чужих на столь интимных пространствах.

Странно, однако, сидя за одним столом с людьми, живо обсуждавшими свои простые обывательские проблемы, периодически обеспокоенно заглядывавшими мне в лицо и настойчиво лезшими с дурацкими вопросами, я был почти спокоен. Мне, страшно признаться, было лестно осознавать, что, каким бы я ни был, сколько бы ни отталкивал чужие попытки себе помочь, я все равно оставался нужным. Оказывается, одиночество и уединение - совершенно разные вещи, и каждая из них по своему прелестна; однако я с ужасом поймал себя на осознании, что я, при всем своем желании быть одним, до ледяных судорог боялся остаться одиноким.

Баллы пока без изменений (да-да, минзи в этом плане слегка тормозной х))

Леди_Лейн · 21 Ноя 2016

Династия не обновлялась в течение трёх месяцев. Закрыто. Перенесено в Архив.

Династия Ваган

Леди