Йозеф В., "Зимний демон"

[eisenfrau_]

"Vyšehrad", VtM: Redemption.
​

Если клан Ласомбра — это сердце Шабаша, то клан Цимисхов — его душа. Даже другие вампиры чувствуют себя неуютно рядом с этими зловещими сородичами, которые давным-давно получили свое прозвище "изверги" от устрашённых вампиров других кланов. Благоговейный страх вызывает характерная для клана дисциплина изменчивости. Из уст в уста передаются рассказы об уродующих изменениях, вызываемых лишь прихотью, об отвратительных "опытах" и пытках, столь искусных, что ни человек, ни вампир не в состоянии понять или перенести их.

...

Большинство Цимисхов кажутся рациональными, весьма разумными созданиями, наделёнными любознательностью и пытливостью, к тому же, они безмерно обходительны по отношению к гостям.
Но сородичи, которым приходится общаться с Цимисхами, понимают, что за тонким налётом человечности изверги скрывают нечто... иное. Тысячелетиями Цимисхи исследовали и совершенствовали своё понимание вампирского бытия, придавая своим телам и мыслям новые, чуждые формы.

В былые ночи Цимисхи были одним из могущественнейших кланов мира, они правили большей частью территории, сейчас известной как Восточная Европа. Изверги, эти могущественные волшебники, правили и смертными жителями тех земель, породив множество ужасных преданий о вампирах.

Персонаж.

Заселение.

Словарь терминов.

Общие выражения:

• Анарх: сородич-бунтарь, который противостоит тирании старейшин. Анархи хотят перераспределить богатство и ресурсы между всеми вампирами. Разумеется, старейшины противостоят этому, так как они накапливали своё влияние в течение столетий.
• Пустоши: территории, непригодные для жизни, например, кладбища, заброшенные здания, индустриальные пустоши и упадочные городские территории.
• Восхождение: момент, когда птенец становится "настоящим" вампиром. Никто не может взойти, пока сир не решит, что он готов, и не получит одобрения князя.
• Книга Нод: собрание историй и легенд сородичей. Книга Нод рассказывает о происхождении сородичей, однако, она никогда не была опубликована полностью. Отрывки этой книги и её разнообразные толкования циркулируют по обществу сородичей.
• Зверь: примитивные желания и инстинкты, которые превращают вампира в безмозглое и прожорливое чудовище.
• Торпор: это состояние сна, близкого к смерти, характерное для нежити, особенно, для древних вампиров. В торпор можно впасть добровольно (некоторые вампиры, уставшие от текущей эпохи, погружаются в торпор в надежде проснуться в более благоприятное время) или же недобровольно (из-за ран или потери крови).
  
• Кровь: наследие вампира; то, что делает вампира вампиром. Например: "Я сомневаюсь, что она принадлежит к столь почтенной крови".
• Узы крови: мистическая власть, которую вампир получает над тем, кто трижды выпьет его крови; принять кровь от другого вампира — значит признать его в качестве хозяина.
• Регнант: сородич, к которому кто-то привязан узами крови.
  
• Ревенант: это человек, родившийся от матери-гуля. Он от рождения обладает способностями гуля, в частности, возможностью использовать дисциплины и слабостью, аналогичной клановым слабостям вампиров.
  
• Каитифф: вампир неизвестного клана или не имеющий клана вовсе. Каитиффы, обычно, высокого поколения, в них кровь Каина слишком жидка, чтобы они унаследовали характеристики какого-то конкретного клана.
• Камарилья: секта вампиров, которая ставит своей первоочередной задачей соблюдение традиций, в особенности, маскарада.
• Дитя: вампир, созданный при помощи объятий, дитя — потомок своего сира. Этот термин обычно используется уничижительно, чтобы обозначить неопытность. Множественное число — дети.
• Клан: группа вампиров, которые имеют сходные характеристики, полученные с кровью. Существует 13 известных кланов, считается, что каждый из них был основан представителем третьего поколения.
• Котерия: небольшая группа или "стая" сородичей, объединённая необходимостью поддержки и, иногда, общими интересами.
• Диаблери (дьяблери): поглощение крови одного сородича другим до окончательной смерти. Таким образом, вампиры высокого поколения могут понизить своё поколение; крайне старые сородичи больше не могут насытиться кровью смертных, и, поэтому, так же должны поглощать кровь вампиров.
• Домен: территория влияния конкретного вампира. Князья провозглашают своими доменами целые города, иногда позволяя создавать домены более слабым вампирам уже внутри них.
• Старейшина: вампир, который просуществовал три века или более. Старейшины являются наиболее активными участниками джихада.
• Элизиум: место, где вампиры могут собраться и пообщаться, не опасаясь получить какой-то вред. Элизиум, обычно, находится в опере, театре, музее и других культурных местах.
• Становление: акт превращения смертного в вампира. Для становления требуется, чтобы вампир выпил всю кровь своей жертвы и дал ей немного своей.
• Птенец (неонат): недавно созданный вампир, всё ещё находящийся под опекой сира.
• Поколение: количество "шагов" между вампиром и мистическим Каином; насколько далеко сородич удалён от первого вампира.
• Примогены: правящий совет старейшин в городе, обычно в нем состоит по одному представителю из каждого клана.
  
• Геенна: неминуемый Армагеддон, когда допотопные поднимутся из торпора, пожрут расу сородичей и уничтожат мир.
• Гуль: грислужник, которого создают, дав ему крови вампира, не выпивая при этом его кровь (то есть, не превращая его в вампира).
• Убежище: "дом" вампира, где он скрывается от солнца.
• Голод: необходимость питаться, так же, как и у смертных. Для вампиров голод заменяет все остальные желания своим могучим зовом.
• Инконню: секта вампиров, которые удалились от дел сородичей и, по большому счёту, не участвуют в джихаде. Ходят слухи, что многие старцы являются членами Инконню.
• Джихад: тайная гражданская война вампиров, которая длиться в течение многих поколений. Древние вампиры манипулируют более слабыми, используя их в качестве пешек в игре, чьи правила находятся вне понимания.
• Сородичи: раса вампиров в целом (сородич — отдельно взятый вампир). Согласно слухам, этот термин возник в пятнадцатом или шестнадцатом веке, после Великого Восстания Анархов. Вампиры Шабаша отвергают этот термин.
• Поцелуй: процесс поглощения крови, в особенности, из смертного. Поцелуй доставляет чувство глубокого удовольствия тому, кто получает его.
• Люпин: оборотень, естественный смертный враг расы вампиров.
• Пьяница: вампир, который обычно питается пьяными или наркоманами, чтобы так же опьянеть.
• Жизнь: эвфемизм для смертной крови. Многие сородичи отвергают этот термин как неестественный и жеманный.
• Витэ: кровь.
  
• Человек: остатки человеческого в вампире, то, что отделяет его от зверя.
• Маскарад: обычай (или традиция) скрывать существование вампиров от человечества. Созданный, чтобы защитить сородичей от людей, маскарад был создан после того, как инквизиция уничтожила множество сородичей.
• Каинит: вампир, представитель расы Каина.
  
• Князь: вампир, который провозглашает обширное пространство, чаще всего город, своим доменом, и не позволяет его провозгласить своим кому-то другому. Термин относится к сородичу любого пола.
• Бродяга: вампир, который питается витэ других сородичей, из-за необходимости или развращённости.
• Шабаш: секта вампиров, которые отвергают человечность и превозносят свою чудовищную сущность. Шабаш жестокая и звероподобная секта, которая предпочитает править людьми, а не прятаться от них.
• Секта: группа сородичей, объединённая общей философией. Три наиболее известные секты, которые ныне обитают в ночи — Камарилья, Инконню и Шабаш.
• Сир: "родитель" вампира, тот, кто его создал.
• Сосуд: источник витэ для существования или удовольствия, обычно, смертный.
• Чёрная Рука: другое название для секты, известной как Шабаш.

Выражения, свойственные извергам:

• Ажи Дахака: в иранской мифологии — трёхголовый дракон демона Ахримана. Для Цимисхов он стал воплощенным Святым Граалем метаморф, просвещённой и предельной формой бытия, к достижению которой, возможно, приводит широкое использование изменчивости.
• Богатыри: "древние, доблестные герои", или же аллюзия на странствующих рыцарей Цимисхов.
• Бояре: дворяне или знать.
• Княжьи мужи: землевладельцы, занимающие более низкое положение, чем воеводы Цимисхов. Княжьи мужи составляли костяк сил, выступивших против старейшин Цимисхов во время Восстания Анархов. Сейчас, так называют любого Цимисха, претендующего на знатность. Из-за этого звание уже не так почётно, как было когда-то.
• Колдун: заклинатель клана, использующий стихийную магию и магию духа.
• Имение: цитадель или крепость аристократа Цимисхов, из которой он правит. В современном языке, имение может означать богатое (или особо отвратительное) убежище.
• Шляхта: хотя, само по себе, слово означает "мелкопоместное дворянство", шляхта — это солдаты, шпионы, телохранители и защитники Цимисхов. Эти гули, изменённые ради службы, сильны, умны и смертельно опасны.
• Вотчина (тирса): земля или владение.
• Воевода: обычно это землевладелец или владыка из числа Цимисхов. Значение термина на удивление расплывчато. Часто этим титулом пользуются Цимисхи, владеющие обширными угодьями или обладающие значительной властью, а вот молодые члены клана воздерживаются от подобных именований.
• Вождь: безмозглое создание, слепленное из тел множества младших гулей. Среди современных Цимисхов, эта практика постепенно выходит из употребления. Под воздействием изменчивости и колдовских ритуалов, гули сливаются в тварь, единственная обязанность которой — уничтожить и изувечить всё, что попалось ей по пути.
• Задруга: "большая семья", в которой все родственники правителя живут вместе и объединены сильными, семейными узами. Ранее задругой также называли семьи ревенантов, и старшие из Цимисхов до сих пор используют этот термин.
• Образ Зуло: чудовищный образ Цимисхов, принять который позволяет глубокое понимание изменчивости. Изверги переходят в эту форму во время боя или для того, чтобы запугать врагов.
• Врыколас: обратившись к этой нечестивой связи со зверьми, изверг выпивает крови хищного животного — волка, медведя, кабана и так далее. Немедленно, после питья, происходит метаморфоза: Цимисх обретает некоторые из свойств зверя, становясь гибридным чудовищем.

 

[eisenfrau_]

В дополнение к использованию "нормальных" гулей и ревенантов, Цимисхи также используют гулей, известных как шляхта. Соединяя в себе фактор испуга и боевую машину, шляхты выводятся и тренируются для того, чтобы служить телохранителями, солдатами и часовыми. Тела боевых гулей подвергаются дисциплине изменчивость, чтобы усилить их боевую мощь и приобрести наиболее устрашающий вид. Шляхты часто пугают противников, выпуская гной из тела. Многие шляхты защищены костяной броней, их тело может быть оружием, к примеру, как видоизменённые, острые, как бритва, зубы.

Вождь – это огромная тварь, слепленная из гулей, высотой в два этажа и весом почти в шесть тонн. Сами их тела, с острыми зубами, шестифутовыми костяными шипами, торчащими под самыми невероятными углами, и хваткими щупальцами, являются орудием уничтожения. У этих тварей очень низкий интеллект, они слишком легко впадают в ярость, из-за чего на них нельзя полагаться, и пользу вожди приносят лишь в одном-единственном случае: когда надо уничтожить всё в пределах видимости.

Письмо пану Ярославу.

Dobranoc.

Может, очередная ночь заливает Санкт-Петербург дождём — и кровью. Как ты там?..

Я помню нашу последнюю встречу. Нет. Встречу, должную было стать последней.

Встречу, когда молния сверкнула на бочке сколотой красной чашки в белёсый горошек и та, выпущенная из пальцев, покатилась по столу, разливая ароматный чай по скатерти. Всё — ножницами вырезанное из статьи о пост-советском пространстве — завертелось в какофонии смеха князя А. Вуйцика и барабанящего по стеклу дождя. "Полька-дот", — так, со знакомым, до боли, славянским акцентом, называл такой принт ты, мой сир, — для чужих, — делая акцент на "дот" и совершенно упуская "польку", открывавшую глаза на твою этническую принадлежность. Точно так же, да, выговаривал слова пан Ксандр. В конце концов, мы давно не виделись. С последним, впрочем, никогда.

То была встреча без самой встречи.

Я разговариваю точь-в-точь, как ты. Австрийские ночи не избавили меня от акцента.

Его манеры, княжеские, обстановка комнатушки, куда были приглашены сородичи, вызывали забытое чувство сродни ностальгии. Пришёл только я. Жаль, что ты, пан Ярослав, остался в Варшаве, тебе пришлось по вкусу медитировать над запахами напитка смертных и показывать осмысленность единственному, пока, — мне — гостю полотен с морем, безвкусно украшающих обои. В этом было что-то — что-то далёкое и слегка привычное, что-то до тошноты опостылевшее: как причина, по которой я, пробравшись в грузовой отсек поезда и плюнув на согласившийся принять меня домен, отправился в Польшу. К тебе. Откуда мне было знать, что ты давно отказался опекать своё дитя и обосновался в России?..

Камарильский фарс ни на йоту не стоял рядом с твоей напыщенностью, пан Ярослав, но, всё ещё, оставался фарсом. Я не уверен, что должен продолжить путь, как презираемый подданный. Я не хочу брататься с Шабашем, нет, но дорого ли мне обойдётся моя наивная независимость?..

Ты же знаешь. Мы — изверги. Безумцы. Ты обрёк меня на существование, наполненное хрустом вытягиваемых мышц и треском костей, подарил мне изменчивость, метаморфозу, отвратительную даже прочим порождениям отвергнутого божьего сына. Я — скульптор, пан Ярослав, искусный лепщик плоти, с того самого момента, как ты окропил мои безжизненные губы своей кровью.

Тогда.

Когда-то давно, в Праге, под пеплом пылающей Вышеградской крепости, когда я был монастырским послушником и служил церкви Святого Томаша, принимающим раненных французских крестоносцев. В другой жизни, когда моя вера в Бога ещё не была извращена и из музыки я слышал только лязг лат тевтонских рыцарей. Помнишь, ты отправлял меня в Вену, со скандинавским псом?.. Та Вена разительно отличается от теперешней, но прогорклый смрад витэ колдунов, всё ещё, отравляет воздух.

Всё запуталось настолько, пан Ярослав, что я,
наверное,
отрекаюсь от тебя.

Ты был воеводой — моим и западного Поморья — и я встану на твоё место, перечеркивая гнусную славу брошенного дитя. Ты не верил в меня, но я прожил несколько сотен лет, я был повязан узами крови, настолько въевшимися в моё мёртвое мясо, что мне стал отвратителен сам алый субстрат. В меня плевали и Камарилья, и Шабаш, но не смогли противопоставить ничего достойного силе моих вождей и шляхт.

И мне нужен ещё один, в моём непостроенном замке, чтобы искоренить страх перед теневыми владыками и людьми, чтобы мне, и только мне, выбирать за кого играть, а не обивать чужой порог. С незапамятных времён, ты помнишь, пан Ярослав, испытанием характера изверга была его способность получить и удержать землю. Наша замкнутость в собственных владениях, опорная точка, наша слабость, но её я начал ценить, будучи оторванным от родины. И вернувшись в Щецин, я осознал, как был смешон, лишённый её могущества.

В чём соглашусь, пан Ярослав, я донельзя стал нелеп. Или был?.. Я оказался на улице под утро, не рассчитав разницы в часовых поясах и — ещё — не имея крыши над головой. Мой путь, моя пламенная, пафосная речь, закончились бы там же, пусть и дома, если бы не корчма, куда я бросился от солнечного света. Плюсы и минусы пребывания в пропахших хмелем стенах прозаичны: люди, которых уже не назовёшь крестьянами, даже если учесть мой торпор, из-за которого я пропустил виток технологического прогресса, но быстро верстаю.

Они мне нужны. Семь человек, которых я поселю своими подданными, чтобы превратить в крупнейшего из вождей. Это чересчур жестоко, как сказала бы твоя вечная любовь, пани Агнешка, но я не собираюсь причинять им боль. Я добр. Они будут сыты и окружены заботой, чтобы их коагулированный разум оставался чист.

Я не иду против законов божьих, ведь Бог уничтожил бы меня, если бы я не был его верным послушником и рабом. Сквозь мои ладони, способные создавать совершенное, сочится его воля.

И твоя, пан Ярослав, обратившего меня. Ты не мог знать, конечно, что мой талант к столярному ремеслу понравится дару метаморфоз настолько, что они образуют единое целое. Знаешь, как они называют его в США?.. "Fleshcraft". Достаточно ёмко, чтобы восхититься.

Первым же днём, я познакомился с прекрасным человеком, американским туристом, пусть он и усмехнулся, что мой английский отвратителен, но я увидел в нём потенциал, светлую искру. Вряд ли, я его отпущу. Мне не терпится начать работу. Начать дело, которое прославит меня среди извергов Польши.

Это чрезмерно тяжело, рассуждать о многообразии причиняемой боли, начиная от духа смерти в Праге и до себя, кажется, самого. Но я верую, что таков истинный путь. Непривычный, в чужом мире, странный, как дружеские беседы с чернокожей женщиной, но правильный.

За столько лет, я не растерял заповеди и не забыл слова епископа, хоть и три глотка крови — мерзкой, твоей — почти свели меня с ума.

Почти.

Я остался девственно чист перед Богом, не расколов души, являясь посредником изысканного ремесла, к которому у тебя — никогда — не было способности. Я глуп, пан Ярослав, я был глуп и повязан, только в ту ночь, у Александра Вуйцика, осознав, зачем я тебе нужен. Был или нет — уже ли — не важно.

Теперь, я свободен. Теперь, ты пожалеешь, что оказался снисходителен к своему дитя, презренно оставленному на задворках ночей "настоящих" сородичей.

У меня есть моя земля, моя священная вотчина. Есть старый дом, на месте которого, когда-то, была рукомойная бадья и конюшни — как смешно — и пусть, сейчас, там только пыльные, изъеденные молью ковры, пусть бы там и совсем ничего нет, но это моя крепость.

Крепость, взамен утраченной Вышеградской, где я проводил первые часы в новом, умерщвлённом теле. Взамен той, раскалённую землю близ чьей, я вижу во снах.

Старые шрамы, пан Ярослав, не заживают.

А моя плоть перетекает сама по себе, когда я думаю, что моя незавидная судьба не божий замысел, а твоя издёвка, надругательство над жизнью монастырского мальчишки, за которого тебе высказала обиженная пани Агнешка. Что я — затянувшаяся, неуместная шутка.

Нет.

И моё имя, я обещаю, будет выскоблено на твоих костях зубами разъярённых шляхт,
моим вождём,
воеводы Йозефа Вышеградского.

Прощай, пан Ярослав.

 

[eisenfrau_]

Землевладельцы Цимисхов, обычно, берут титул "воевода", хотя и другие региональные титулы (жупан, маркграф) используются в соответствующих землях. Во многих отношениях, воеводы действуют так же, как и другие правители вампиров: определяют охотничьи угодья, решают споры и, так или иначе, надзирают за деятельностью во тьме. На практике, воеводы очень замкнуты в своих владениях и терпят немногих каинитов, кроме своих детей, обитающих в них.

В то время, как создание опорной точки — давняя традиция Цимисхов, она, сама по себе, просто средство достижения личных безопасности и сверхъестественной мощи. К сожалению, зачастую, воеводу мало волнует благосостояние подданных, пока они сыты и плодятся достаточно быстро для того, чтобы всегда обеспечить его пищей.


Andrei, the Tzimisce. VtM: Bloodlines OST.

Сказка пани Агнешке.

Dobry wieczór.

Это не то, милая пани, о чём бы шептал тебе на ушко, к рассвету, мой сир. Это то, что я оставляю тебе в молодых сумерках.

Правду. Правду, начинающуюся моим несуразным неумением управляться с современной техникой, — громогласным боем часов, объявляющим комендантский час в средневековой Праге, — и тобой, въевшейся, как прикипающая к железу кожа, в мою не-жизнь.

Твоё спокойствие всегда раздражало вспыльчивого, взбалмошного пана Ярослава, горячего до кончиков пальцев, разговаривавшего с тобой, будто с пустотой, наблюдавшей осмысленными глазами строптивого питомца. Скажи тебе, что нужно сделать и, какой бы сложной ни была задача, ты выполнишь. Какая, в общем-то, разница, на что тратить растянутую, прилипшей к подошве туфель жвачкой, вечность, да?.. А мир, собранный из чувств-льдинок и острых запахов, сам подскажет систематику рассыпавшейся мозаике. Ты... ты, пани Агнешка, сильная и весенняя — надтреснутый, речной лёд — и не требуешь насыщения извне.

Ты не позволила мне умереть. Н-е-п-о-з-в-о-л-и-л-а. Если ты считаешь, что я забыл, то лжёшь самому себе. Я помню, как удары плетей, — за провинность, — старшего монаха, твоё лицо: лицо зеленоглазого юноши, ещё не тронутое проклятьем изменчивости. Своё — тоже. И изодранное, кровоточащее горло.

Я счастлив, что никто в подлунном мире не вечен, кроме Бога.

Как не тебе, дитя Малкава, знать, насколько же мы отстранены от людей?.. Я вспомнил тебя, насыщая дерево, подготовленное для работы, собственным витэ. Вспомнил твоё, душное и безумное, вспомнил, глядя на благородный тёмно-красный, твоё тело, для которого я оказался сухожильным столяром.

Твоей извечной мукой.

Многие хотели быть тобой, пани Агнешка, многие — с тобой. Кому стал бы отвратителен прекрасный юноша, утончённый и элегантный?.. Каждый, я клянусь, в окрестностях Вышеграда, мечтал о тебе. Но не пан Ярослав.
Ему не нужен был маленький принц.
Он нуждался в принцессе.

И я подарил ему тебя. Согласилась бы ты, милая пани, оставить меня в живых, зная наперёд, что я перекрою твоё тело?..

Так многие предпочли бы мою смерть...

Я встретил маркграфа Владислауса, утратившего власть на Щецином, и, признаюсь, не расценил, как дорогого гостя. Он и сам, давно, махнул рукой на наш традиционный уклад, насквозь пропитавшись западными ценностями Камарильи. Но доколе он сможет притворяться скабрезно-красивым Носферату?..

Я бы не мыслил его компрометировать, если бы он сам не плюнул мне в лицо. Я — (по его словам) отвратительнейший из молодых выродков, опозоривших колдовскую кровь.

...

Старый клан Цимисхи является не отдельной линией крови, а группой старейшин, которые считают, что основная часть клана обманывает сама себя. Некоторые из них верят (или заявляют), что изменчивость была не дисциплиной, а болезнью. Однако, большинство членов Старого клана Цимисхов гораздо больше выводит из себя неповиновение. Старый клан осуждал старейшин основного клана, так как тем удалось совершить катастрофически успешное восстание, и сконцентрировался на разработке бесконечных схем, которые бы позволили им отобрать родные земли клана себе.

Я бы плюнул и сам, зная, что через несколько дней он отправляется в США, выжидать свою человеческую невесту, женщину, которую он придумал обратить, делясь могуществом только с достойными. Земли за океаном так далеки, верно?..

И наша схватка, с позволения сказать, была жалкой и вялой, как ленивая шутка уставших друг от друга недругов. Маркграф, вероятно, хотел увидеть, что же я такое — изверг нового поколения — и насколько необычна и опасна вещь, именуемая моим талантом, которая вводит в искушение потерять контроль и сделать фатальный шаг.

"Уродство!.." — кричал он, не позволяя прикоснуться к себе, зная, как реагирует плоть на мои холодные пальцы, — "Ты желаешь быть мудрым лидером или цирковым мутантом?.."

Сожаление замешанное на зависти, как, если бы, в воду плеснуть с пол ложки спирта и выдавать её за алкоголь. Ему никогда, пани Агнешка, не овладеть формой Зуло, не познать могущества Врыколаса, никогда-никогда-никогда. "Никогда" убивает, правда?..

Но видит Бог, я — изверг, чтущий законы собственной вотчины, всё ещё достаточно добр, навсегда добр настолько, чтобы отпускать обидчиков восвояси.

И как жаль, что это всё, божья заповедь не убить, единственный свет, что остался в моём измученном теле той ночью. Я блуждал по улицам старого города, как ночной кошмар, ведомый только голодом и стыдом, разъедающим моё естество за то, что должен питаться. Мне, ты знаешь, до тошноты противно употреблять кровь, ресурс, чрезмерно дорогой, чтобы быть истраченным на пробуждение мёртвого тела.

Это не вяжется никак, но... разве не ты, осколок разбитого зеркала, поймёшь, как неустойчив бывает разум, изувеченный и пост-человеческий?..

Зверь, в каждом из нас, принимает различные формы, пугающие, чудовищные и прекрасные в своей первозданной дикости.

Пан Ярослав говорил, что в любой природе заключена первобытная сила, дарующая свою часть щедро и с любовью, но люди — уродливые муравьи — всегда бегут в свои бетонные ульи, стоит только услышать отзвук мышеловки в грохоте рассекающей небо молнии. Он презирал смертных и, предаваясь самообману, восхищался ими, променявшими мягкость земли на стальную клетку, но создавшими столько из того, что он так любил.

Я пойду по его пути, но переступая каждый след, что он оставил. Я позабочусь о каждом, переступившем порог моего дома, облекая, без извращения, в действие хлебосольные устои гостеприимства домов Восточной Европы.

Моя крепость растёт, пани Агнешка, готовая открыть двери первым подданным. Я возвожу каждый камень в её кладке собственными руками, как экспериментатор, работая на стыке форм. В творчестве, я — диктатор и нарушитель норм.

Я работаю с деревом, с цементом и сталью, находя отдохновение в лепке собственной органики, превращаясь, и сам, в идеальный инструмент. Зубило, стамеска, киянка, топор?..

...

Отлично владея изменчивостью, Цимисхи часто обладают потрясающей внешностью — пленительно-прекрасной или невероятно нелепой, в зависимости от каприза каждого отдельного изверга. Младшие Цимисхи, стремясь исследовать свою нечеловеческую сущность, самым разным образом изменяют тела. Но их старейшины часто избирают для себя безупречные симметричные формы. В конце концов, тело — это лишь преходящее полезное орудие.

Зачем я пишу?.. Приезжай. Ты убеждена и сама, что должна бросить таскаться за паном Ярославом, стать независимой и свободной от оков, которыми он тебя попрекает. А я, если захочешь, верну твой прежний облик. Пусть это станет моей благодарностью.

Благодарностью за твою помощь, моей справедливой платой, воздать которую способен только истинный изверг. Ведь, с первым человеком, открывшим двери моего убежища, всё становится правильно.

И ей, первой, становится экзотическая, чернокожая женщина. Ты же захочешь посмотреть, милая пани, на торжество совершенства в западном Поморье?..

Прими правильное решение,
не укрывая истины
от воеводы Йозефа Вышеградского.

До встречи, пани Агнешка.

 

[eisenfrau_]

Горгульи — линия крови, созданная посредством ритуала тауматургии (магии крови) в 1167 году. Для её создания, Тремеры использовали представителей трёх вампирских кланов: Носферату, Гангрел и Цимисхов, смешивая их кровь в ужасающих вариациях. Большинство из представителей бладлайна, почти или полностью, лишены осознания собственной индивидуальности, у них нет воспоминаний о жизни до того, как их превратили в Горгулий, нет свободной воли. Подчинённой Тремерам Горгулье, у которой начинает проявляться хоть какое-то подобие самосознания, лучше скрыть этот факт до того момента, пока она не сможет бежать, иначе, её ожидает повторная обработка или уничтожение.

Спасибо князю Вуйцику.

- Все здесь, — Александр В. кашлянул, оставляя на пальцах сжатого кулака каплю крови, — Добрый вечер, уважаемые сородичи.

Женщина, девушка, девочка. Похожая на мальчишку. И трое мужчин. Семь разномастных мертвецов, олицетворяющих собою грехи, за которыми так оголтело охотятся церковники... или "маньяк", не разделяющий в своей мести смертных и вампиров?.. Они, облитые то ли кровью, то ли алым светом тревожной лампы, большая красная кнопка под его ладонью, пробиваемой тремором, которую ни в коем случае нельзя нажимать, но, кажется, дрожь уже вдавила её на пол сантиметра и отпустить теперь — разрушить и себя тоже, упокоясь в братской могиле.

Князь растянул губы, не прерывая гипнотический, зрительный контакт с пышной красоткой. Глаза — горячий шоколад — не могли скрыть отвращение. Её мимика, жесты, игра куклы без сердцебиения, всё — ложь, кроме живых зеркал души, в тёмной глади которого плещется зловещий зверь.
Встреть она его на четверть века раньше... каково бы стало её чувство?

Мужчина поднялся. Расправил захрустевшие, сутулые плечи.

- Вы здесь, — дежа-вю, повторяющееся с десяток раз. Не означающее, отнюдь, что он на своём месте, наоборот, сулящее неотвратимость приближающегося фиаско. Цепь, что нужно порвать, но сваренная сталь никак не поддаётся, всё глубже утопая во тьме бездны и утягивая за собой подвластный ему молодняк. Вот и он — на краю обрыва, — И вы должны стать безжалостны.

Не этим ли оборвалась наша встреча, уважаемый князь Вуйцик?.. Не тем ли, что я поднялся с места, покидая приёмную, скрытую от глаз смертных, в холодной подсобке продуктового магазина? То был Веллингтон, мрачный и дождливый, оставшийся в воспоминаниях о всепожирающем Шабаше и разбитой чашке в горошек...

- Вы умеете думать, мистер... Йозеф, — горячо, затхло шептал он, — Но когда Вы окунёте лицо в нечистивую грязь под пыльным паласом справа, то вспомните, что я Вас предупреждал — когда "меч Каина", украшенный иероглифами и псалмами, войдёт в подставленную задницу. Поэтому давайте выясним этот вопрос прямо сейчас: Вы, если понадобится, на коленях будете ползать по обоим сторонам рук, и по кругу, собирая брюками песок, обшаривая каждый угол, чтобы найти нить паутины, которая распустит узор. Эта комната — аллюзия — и есть то, с чего стоит начать, потому что Веллингтон — увяз по уши и играть по старым правилам равно подписать себе смертный приговор.

...и я не собираюсь её склеивать. Я понимаю, как никто другой, почему мою проклятую кровь подпустил, так близко, безумный, нечестивый князь-Тремер, изуродованный и искалеченный, прослывший новатором и экстраординарным стратегом. Вы не терпите иллюзий. Но как быть с тем, что моему роду отвратительны колдуны-алхимики?.. Вы знаете, не скрывая, что стали жертвой изверга, местью, прошедшей сквозь века, за издевательство Вашего клана над нашим.

Простите меня, пан Ксандр. Я не хочу выправлять Ваш облик, превратившийся в образ гнойного Носферату, Вы — заслужили его. Помните о Горгульях?..

Я перечёркиваю всё крест-накрест.

У меня много забот.

Мой первый гуль — какая, всё-таки, прелестная женщина, — Меле, очень шумна и болтлива. Она любит рассказывать про своего бывшего мужа, от которого сбежала, будучи побитой. Меня это мало волнует, скорее утомляет, ведь сейчас, я предоставляю ей всё, как моей дорогой гостье, но... мне кажется, она лжёт о причинах своего наказания. А я не люблю ложь. Просто так ли, хоть кто-то, будет доставать плеть за провинность?.. Я помню, за что били меня. Епископ никогда не был несправедлив.

Мир так отличается от того, к которому я привык. Мою безграничную доброту принимают за слабость, не осознавая, как полярны бывают чувства Цимисха, как различны к любимым друзьям и тем, кто ворвался без приглашения.

Меле получила свою личную комнату, ключ и право владения. Я — радушный домовладыка.

Она помогала мне оформлять своё жилище. Я не могу не отметить этого факта, как абсолютный "плюс" её покладистого характера, свойственного прекрасному полу. Пока я мастерил мебель, избегая излишних метаморфоз, чтобы не вызвать отторжение у гулей, ещё не привыкших к обилию изменённой плоти, она — пошила шторы и постельное бельё.

Я не в силах нарадоваться её трудолюбию и заинтересованности, не рискну лишний раз уповать к Богу, восхваляя её страсть к затейничеству.

Конечно, Меле не молода, но её тело не утратило крепости мышц и не одряхлело, потому, что она, уже по привычке, не даёт себе расслабиться, загоняя себя, физически, по всему двору. Я не вижу практической пользы с того, что она тратит время на уборку снега в городе, где всё покоится в сугробах, но и воспротивиться будет дурно.

Её время остановилось. Моё — начало отсчёт.

Я оставляю ей пищу под хозяйской дверью, проявляя, тем самым, высшее благоволение.

И решаю вопрос собственной жажды, требующей крови, мерзкой мне и омерзительной в своей похожести на узы. Маркграф Владислаус, пользуясь шансом традиционного примирения извергов, приглашает меня в Грыфинский лес, на поиски волшебных, колдовских плодов, субстрата, заменяющего человеческую плазму. Увы, я нахожусь лишь жалкие, нежизнеспособные побеги.

Мне приходится питаться из шеи Меле, пусть это и противоречит убеждениям нас обоих. Мною руководят голод и брезгливость, ею — страх, поделённый на покорность, но недостаточную, чтобы заглушить инстинктивный ужас перед хищником.

Нестерпимо жаль, видит Бог, обижать невинную женщину, так расположенную к нашему — общему — дому, но что я могу противопоставить своей природе?..

Только принять себя, как тварь и раба, бесконечно отыскивая способ утратить слабости, делающие существование чрезмерно уязвимым и спешным. Мне так стыдно претворяться порокам, я каюсь и корю себя, перед каждым рассветом, выбивая слабые, шейные позвонки.

Моя тяга к дереву растёт. Я сколотил цветочные клумбы, чтобы суметь вырастить семена кровавых фруктов, когда они поспеют к весне. Набить руку. А пока, обыкновенные овощи, погребённые в землю Вышеграда, так удачно спрятавшуюся в горшке.

Я ухаживаю за ними сам, словно подданный, но получая истинное удовольствие, как и любой ремесленник. Я не желаю прослыть белоручкой, утратившим склонность к тонкому искусству, как маркграф или пан Ярослав, пустивший всё на самотёк, лениво руководящий полчищем гулей.

Компьютер даётся мне тяжелее.

Меле — тоже — плохо разбирается в технике. Что же, выходит, нам необходим кто-то юный и достаточно умный, чтобы понимать такие хитрые устройства. Мне приходится знакомиться с девушками в интернете, с целью пригласить их в свою вотчину, но только одна, за всё время, согласилась рискнуть. Её зовут Зои, она хороша собой, но мне трудно определиться, глупа ли она, раз повелась на приглашение незнакомца. Распутна, уж точно.

Не то, что моя дорогая Меле. С ней, у нас, договор об аренде и еженедельные выплаты, что идут на пользу благоустройству строящейся крепости.

Зои же не задержалась долго. А мне придётся подумать на её счёт. Ей не понравилось наше убранство, она обозвала его "страшным" и "безжизненным", сравнила с пыльным склепом, местом, где способны жить лишь бездомные. Это очень некрасиво. Гость должен держать язык за зубами, если не хочет стать частью свежей отделки.

Кроме того, её очень смутил мой гроб, нашедший своё место посредине прихожей комнаты. Моё упущение. Я изготовил его ночью, перед визитом Зои, и проложил песком, чтобы спать в комфорте и не знать слабости, но совершенно забыл, как лицемерны бывают люди, страшась ритуальной атрибутики. Пожалуй, нам пора расширяться.

Ведь, в моей спальне совершенно нет места, чтобы оттащить туда даже маленький ящичек. Надо больше работать, на пределе сил. Мои накопления злотых заканчиваются, а нам необходимы комнаты и второй этаж — неужели, я оставлю своих слуг в тесноте? Никогда!..

Да и сам, не готов ютиться, не зная покоя. Шум, создаваемый Меле, и её активность, иногда, раздражают.

Я нахожу отдохновение в окружающей нас природе, в прекрасных, магических лесах, пропитанных силой извергов, меня и до меня, живших в городах, неподвластных другим кланам, слишком никчёмным для того, чтобы завладеть польскими тирсами.

Она вдохновляет меня на свершения, дразня, что скоро будет моей. Я бы, будучи беспечней, конечно, посвятил себя полностью увлечению лепкой, поделкам из костей, но знаю, точно уверен, что это лишь соблазн, испытание, дарованное Богом, на моём пути к завоеванию и независимости. Не время, ещё совсем не время, предаваться праздным занятиям.

Я ставлю точку.

И я... пожалуй, я не отправлю это письмо.

Вы никогда не узнаете моей благодарности,
князь Александр Вуйцик,
воеводы Йозефа Вышеградского.

Баллы, etc.

 

[eisenfrau_]

Цимисхи — до крайности замкнутые существа, придающие большое значение неприкосновенности жилища. На самом деле, у клана разработан целый свод сложных правил, определяющих принципы гостеприимства. Гостей, приглашенных в убежище, хозяин будет защищать ценой собственной не-жизни; незваных посетителей ждёт утомительное преследование и долгая, ужасная гибель.

Цимисхи — существа территориальные, они обустраивают себе убежище, а затем, яростно его охраняют. Рядом со спящим Цимисхом должно быть, по меньшей мере, две горсти земли, которая при жизни имела для него особое значение — возможно, земли с места его рождения или с того кладбища, где он прошёл ритуал становления.

Наставление самому себе.

Всё очень хорошо.

Я предаюсь мечтаниям о задруге, набирающей численность в моём имении, и, чтобы не забыть, как благородна моя цель, я пишу. Это моё развлечение, в котором мне приятно коротать часы перед рассветом, самые сонные и бестолковые. Возможно, со стороны — мне не зачем спорить — я заигрался в негу и роскошь, отпустив кипучую ненависть. Это не так.

Мы, с моей Меле, трудимся каждый день, редко выискивая время для пустых занятий. Я посвящаю себя мебели, часть оставляю для будущих комнат, часть — выставляю на продажу. И меня пробирает злость, потому, что я помню богатства пана Ярослава и его безалаберность. Пожалуй, он и пальцем не ударял, ни до смерти, ни после.
Я учусь новому. Я взбираюсь по лестнице собственными силами.

Иногда, я позволяю нам вольность. Я слушаю музыку, и пусть она вся звучит слишком современно для меня, я жаден до всего, что пропустил. Меле проводит такие вечера со мной.

"...меланхолический ответ.
Как тени, исчезают те,
В пустой отель
"Ночной портье".

Моя кровь дарует ей мои черты: она жадно вдыхает аромат древесной стружки, повторяет слова и всё меньше говорит. Ура. Это похоже на печаль, если бы не уверенность в верности, приходящей рука об руку с привязанностью. Добровольная искренность — что-то, мне не известное.

Подобное встрече с пани Агнешкой, принявшей моё приглашение заглянуть в гости.

Она изменилась с тех лет, что я помню, поменялась внешне, сообразно веку, в котором мы живём, но ничуть не приумножила внутри, оставаясь такой же параноидальной безумицей. Блаженная Агнешка, как это всё привычно, словно я и не покидал владения пана Ярослава.

В её жилах бежит концентрат сумасшествия, дурная кровь Малкава, отравляющая разум и распространяющаяся, как болезнь. Она могла бы быть опасна, если бы не так глупа. Я не удивился, ни капли, успевший, разве что, подготовить любезное приветствие, когда она на меня набросилась, вереща, что я — мерзкое отродье, нарочно заманившее её в капкан.

К сожалению, пани, я намного сильнее.

К счастью, я придерживаюсь этики, чтобы не сбрасывать приглашённых со скалы, в бурлящую, ледяную реку.

...

Добро пожаловать, тысячу раз добро пожаловать! Я счастлив, что на эту ночь мы смогли позабыть о глупой вражде джихада, что Вы вошли под мой кров, невзирая на... что? Вы вздрогнули? Ах, этот шум! Пустяки! Вам не о чем беспокоиться, дорогой гость!..

Противоборство со слабыми утомительно, пресно. Во мне нет жажды муки, исключительно, безграничная страсть к изучению новых форм и мастерству. Побеждать сильнейших — это, тоже, часть искусства. Но в пани Агнешке нет ни капли отголоска того совершенства, что я в неё вкладывал. Я бы не стал пытать её даже со скуки.

Она права, разумеется, обвиняя меня в сломанном существовании, но лишь отчасти. Мне горько осознавать, что её привязанность к пану Ярославу очень сильна, сильнее моей, былой, и она никогда не подумает о нём дурно, обнаруживая крайним меня. Я спросил, по его ли просьбе она решилась на далёкую поездку?.. Да. Она не солгала. Призналась, в пылу схватки, с ненавистью сплюнув в лицо, что хотела убедиться, что я жалок и никчёмен.

Как комично.

Мой снежный шторм обрушивается на ночную землю, ранит кожу Блаженной, оставляя её вымотанной и потерянной, как после суровейшей из зим.

Я пренебрежительно бросаю, как последний шанс, напоминание о том, что мои двери — всегда открыты, стоит только попросить меня о помощи. И, вот ведь, как замечательно, но дома меня ждут. В прибавляющейся красоте нашего прелестного интерьера, Меле заявляет, что пригласила к нам Зои.

Намёк это или нет, я заставляю девушку выпить своей крови. Раз моей старшей слуге понадобилась помощница и подружка, то пусть будет. Среди круговерти творящегося, непрерывного потока дел, я уверен, мы прокормим и десятерых, если каждый отдастся идее с тем же рвением, как Меле.

Зои работает художницей. Всё так же распутна. В общем, непутёвая.

В устланном снегом городе, спокойно. Я знаю, как будто, куда разлетелись осколки моего разбитого сердца. Остались в Праге, на моей родине, и вгрызлись в Щецин, где я бывал, до этого, сотни лет назад. Тьма баюкает меня, окутывая ощущением уюта и тишины, щемящей душу своей ускользающей бесконечностью. Кажется, что солнце никогда не взойдёт, а я останусь, по колено в белых хлопьях, глядеть на жёлтые огни, оберегающие мирно спящие дома от нечисти.

В подлунном мире, очерченном берегом реки, нет слёз Кручины.

Моих подданных, — уже двое, и я готовлю для них полезную еду, чтобы не ставить под сомнение их здоровье, обязанное быть идеальным для реализации моего плана. Кривая деталь может загубить весь механизм, а что говорить о плоти?.. Я не хочу причинять им боль, не хочу делиться знанием того, как — когда отмирает твоя часть, гниёт и разлагается, отравляя весь организм, а ты вынужден волочить её следом, неспособный ампутировать.

Хуже, если речь идёт о разумной части.

Моя собственность растёт, как и моя власть, изверга, подчиняющего себе каменные стены. Я возвожу их своими руками, неустанно радуясь, какая же сила заключена в этих землях.

Возможность позволить, даже гулям, по своей комнате, доводит меня до истерической эйфории, до счастливой убеждённости в своей способности распоряжаться и руководить. Совсем недавно, у меня была одна, абсолютно пустая, лачуга, а теперь?..

Теперь, у меня не только самое необходимое, но и ерунда, для ублажения глаз. Прихоть, не нужная, но подчёркивающая привилегированность. Милая, человеческая слабость.

Обрисовывающая ценность труда, замешанного на крови, потому, что ничего другого во мне нет.

Даже печально знаменитому гробу, который попомнила мне Зои, моему спальному месту, без проблем нашлось новое место, где меня никто — в здравом уме — не рискнёт потревожить.

Я мечтаю ещё и о том, чтобы зима никогда не кончалась. Мне есть много, о чём мечтать, это нож по груди пана Ярослава, зацикленного на пошлых страстях, но отвергающего что-то между.

Но мне стало бы противно жить, стань я таким же... примитивным?.. В метелях, в непроглядной белизне, почти дневной, из-за деревьев выглядывают призраки прошлого, лаская и услаждая память, как дар, оставшийся после торпора. Дай Бог разглядеть, о чём они шепчут, дать им шанс быть услышанными.

Собор плоти?.. Нечто, из другой жизни.

Жизни, заслугами из которой, я не собираюсь спекулировать сам с собой, не вернув себе былого мастерства в моём священном ремесле. Многое, как вчера. Многое, уже поколения смертных людей назад.

И я признаюсь, оставаясь наедине, что это испытание — для меня большее, чем акт мести и свершения. Прежде всего, оно о моих природе и силе, о моей искусности и талантах. И я обязуюсь, конечной точкой первого пути, создать вождя, чьё явление перечеркнёт наивысшую планку, какую я только когда-либо брал.

Как, не солгавший себе,
воевода Йозеф Вышеградский.

 

[eisenfrau_]

Зверь живёт в каждом существе, от вшивой крысы до могущественного старейшины сородичей. Дисциплина анимализм позволяет вампиру установить тесную, глубокую связь с его первобытной натурой. Он не только эмпатически общается с низшими животными, но, также, распространяет на них силу своего воздействия, принуждая животных выполнять свои приказы.

Связь вампира со зверем крепнет до такой степени, что он может огласить призыв голосом определённого животного. Этот зов, мистически, вызывает животных выбранного вида.

Откровение первое.

Между Мирославцем и Валчем, по дороге из Щецина в Быдгощ, есть мост через заболоченную реку. Якобы, говорят смертные, увязнув в сладостной власти над металлическими каретами, — авто — чересчур нередко не справляются с управлением, и слетая в воду, тонут вместе с машинами.

Конечно, им невдомёк, что на территории, прилегающей к нашей вотчине, я дал вольную для друзей-Носферату, далеко, но родственных макграфу, покинувшему Польшу.

Так надо.

Они называют себя Вольси и я не смею спорить, предполагая старейших клана прокажённых. Ходят слухи, делимые среди каинитов, что они могут быть племенем, упоминаемым в саге о Вольсунгах.

Проклятое семя Рейна.

Несмотря на многочисленные предположения, учёные каинитов верят, что Вольси были среди первых поселенцев на Рейне и могли заставить местных смертных практиковать каннибализм. Они, так же, были теми, кто остановил римские легионы, наступавшие с Эльбы. Римляне настолько испугались их, что даже сам великий Юлий Цезарь запретил своим армиям завоёвывать земли к востоку от этой реки. Брат Тиберия, Нерон Друз, заявлял, что видел ужасного гиганта на берегу реки, который предупредил его не возвращаться и предсказал ему смерть.
Как говорится в легендах, Вольси являются гигантами клана Носферату и, по размерам, сравнимы с медведем. Их зубы и когти подобны железу, а их глаза горят диким огнём, некоторые, даже путают их с Гангрелами. Так как, Вольси спят в болотах, различные растения покрывают их, подобно разлагающемуся, зелёному плащу. Зловоние их, раздувшихся от воды, тел наполняет воздух вокруг. По цивилизованным стандартам, они воистину дикие и неграмотные.

И именно со смрада, пропитавшего мой выходной наряд после встречи, смрада тягучей тины и шуршащих, укрытых снегом камышей, — бесценной, мёртвой красоты спящей природы, — начался наш конфликт с Зои. Она, взбалмошная девица, устроила настоящую истерику, заключённую в чертогах моей крепости и отдающую душком камарильского маскарада.

- Почему?.. — кричала она, сотрясая моё хрупкое спокойствие, подорванное временным регрессом нашего с Меле труда и голодом, — Почему зима никак не кончается?.. — и ответы, на эту дурь, мне оказались недосягаемы. Как и первопричина, — От тебя противно пахнет! Как... как от трупа! Здесь так грязно, всё в пыли и паутине! Что за фигня?.. Ты такой бледный, слушай, и ты спишь в гробу. У тебя вся одежда в песке. Это, типа, вменяемо?! Божечки... это какой-то хоррор. Почему я не могу уйти, я не понимаю, я ничего не понимаю...
Я тоже. Для бестолковой пани, у неё — огромная воля, неподвластная, до конца, магической силе, связующей меня и Купалу. И видит Бог, как я добр, не подвергнув её унизительному, физическому наказанию, на потеху народу Щецина, а отправив избавляться от смутных мыслей работой. В самом деле, даже не столь уж тяжёлой, уместной для женщины.

Как известно, их разум шаток, слабже и ведомей, чем у мужчин, а скука и воля — развращают. Я не стану винить Зои, оставаясь радушным и понимающим во своих владениях. До поры до времени, не соглашусь, — сам с собой, — на лжи.

Примером безумия, разумеется, только обличённым в тело Венеры, для меня оказалась пани Агнешка, очередная встреча с которой не заставила себя ждать. Оставив подданных на шитье, с особым сожалением, мою дорогую Меле, я отправился в заснеженный парк, чтобы почтить вниманием — к традиции переговоров — Блаженную.

Наша битва, на утёсах, оставила кровавый рубец на моём замершем сердце. Что ей было нужно вновь, я не знал, ступая с тяжёлой душой, но без страха. Её сумасшествие — велико, я клянусь, настолько, что болит голова.

Сложно сказать, чем пани провинилась перед Богом, ведь речь её чиста, не лишённая лоска, а действия, хоть и агрессивны, но оправданы: все её мысли подчинены пану Ярославу, руководствующемуся собственной безопасностью и использующему дар Малкава, как оружие. Я чересчур строг. И я затруднился бы признать, знал ли я, когда-либо, настоящего Анжея Блаженного.

Пожалуй, всё суета, кроме веры.

И всё неизменно, как бы я ни пытался увидеть свет.

- За нами следят, — выпалила эта, с позволения, кричаще разодетая девушка, снова игнорируя всяческий этикет, взывающий начать общение с обмена дежурными фразами, — Они считают, что ты, всё ещё, ходишь под Яриком.

Сиюминутная мысль, помноженная на ничтожное упоминание моего имени в контексте с именем былого доминтра и сира, вызвали у меня приступ ярости, доселе не проявлявшей своего господства надо мной. Я, будто бы, ухнул во тьму.

- Постой. Не говори, — она нервно выставила ладонь, не давая произнести ни слова. Обернулась, — Ты слишком архаично выражаешься, Йоша, я утомлюсь слушать. Поэтому-то они и не лезут. Думают, ты — ошизеть какой мафусаил. Пожалуйста, не дай им усомниться. Я останусь здесь, я прикрою.
- С какой стати, пани, тебе помогать?.. — злоба, в моём теле, уступила раздражённой растерянности. Угадать мотивы невменяемой каинитки, всё равно, что баламутить воду, в которой кишит червие. Ещё недавно, она рвала глотки, чтобы отстоять своего хозяина, а сейчас — протягивает руку предателю пана Брынковяна.
- Ты... вы оба, это всё, что осталось от моей прошлой жизни, — и это я понял, как никто, — Знаешь, я часто вспоминаю Прагу, то время, когда ещё была человеком. И наши приключения. Ха, ну... мы же всегда тусовались втроём. А, теперь, ты так долго валялся в торпоре, Йоша, и работаешь, как телепорт. Всё изменилось. Глубже, чем ты уже увидел.

Отчасти, я согласен. Многое, мне, и вправду, тяжело. Мораль, возводимая при моей службе пану Ярославу, значила ничто для современных людей. Честь, потерянная поколениями, родившимися после, затерялась среди руин средневековых замков, забытая и погребённая на полях битвы. Вонзить в землю флагшток — несоизмеримая дикость для великой Европы. Пустить за, очерченные нашей кровью, границы откровенного неприятеля и пасть ниц — адекватная норма.
Я пропустил с лихвой.

Пани выпустила когти.

- Мы должны притворяться, понимаешь?.. — сказала она, в своё оправдание, вторя моим размышлениям. Уж кто, а она — приняла новый мир, — Иначе, они пережуют меня и выплюнут. И тебя, Йоша, но сожрут до последнего сухожилия. Ты же знаешь, извергов не щадят.

И тогда я решил, что единственным безопасным выходом, в этих обстоятельствах, для меня станет самостоятельный выбор. Я понял, что могу взять инициативу в свои руки: не просто реагировать, но действовать. Я мог сам — и не важно, согласятся со мной или нет — отказаться от всех привязанностей, моральных обязательств, ценностей, даже, продолжая существовать в рамках общества. Мой разум был бы свободен, и никакая сила во вселенной не заставила бы меня принять то, чего я не хочу.

Я держал почву старого света в своих руках.
Поначалу, она кажется холодной и вязкой. А затем, когда она просачивается сквозь пальцы, ты понимаешь, что она жидкая. Не такая жидкая, как грязь, которая протекает жалкой струйкой, но, как жёлто-красные комки гончарной глины, которую десять тысяч лет пропитывали дожди. Когда она рассыпается на кусочки, ты понимаешь, что перчатки у тебя промокли, а потом, они начинают пованивать гнилью. Эта почва похожа на наш клан. Она лежит под паром. Мы привязаны к ней.
Колдуны верят, что эта слабость — дань духам земли их родных владений, чья сила влияет на всё, что попадает под тень Карпатских гор. Там, где дело доходит до духов и мифов, сложно отыскать истину.

Правда в том, что я принял очередной бой, пусть и напрочь похожий на борьбу двоих, несмышлёных детей, разыгрывающих вражду. Не мне судить, насколько убедительны мы были. Мы играли не насмерть, но серьёзно.

На её стороне — передвижение по синапсам моего головного мозга, от одной нервной клетки до другой, беспощадно вызывавшее взрывную боль от нахлынувших воспоминаний. В этом и цимес прошлого. Невозможность вернуться, помноженная на остаточное счастье, лишённое негативной подоплёки... мой Бог...
И пусть мне, бок о бок, служили голодные рукокрылые, призванные с мест отдохновения, одной моей волей...

Глаза хаоса — это специфическая способность дисциплины помешательство, позволяющая вампиру воспользоваться преимуществом причудливой мудрости, кроющейся в безумии. Он может исследовать "узоры" чужой души, ауры, извивы внутренней сущности вампира или, даже, случайные явления самой природы. При помощи глаз хаоса, сородич может разглядеть самые глубоко запрятанные психозы или проникнуть в суть истинной натуры другого индивидуума. Владеющие этой способностью Малкавиане, часто обладают знанием (или утверждают, будто бы обладают) о ходах и ответных действиях в великом джихаде.

...я хотел разорвать лицо пани Агнешки. Никто не смеет знать, что в моей душе.

Я одержал победу.

Никто не владеет мной,
воеводой Йозефом Вышеградским.

 

[eisenfrau_]

Предупреждаю вас, Цимисхи!.. Во всех нас есть кровь самого великого предка. Она дарует нам чудесную изменчивость, которая совмещена с огромной ответственностью. Для нашего господина, мы — подобны троянскому коню, и если вам суждено будет найти новое понимание бытия, он может пробудиться в вас и обрести форму. Это не изъян, но благословение, ибо так вы возвращаетесь к целостному существованию единой плоти, что была до того, как старейший создал вас и всех нас. Вас благословили возвращением к целому. Прочие кланы распространяются подобно болезни, но мы все происходим от Цимисха. Поэтому, мы не храним истинной верности Каину, который лишь обрёк смертных на поцелуй.


"Ardan Chantry", VtM: Redemption.

Это проклятие Господа, но не дар Каина!

Старейший сам создал нас из своей плоти и наполнил всех нас своей сутью. Откуда, по-вашему, взялось искусство лепки плоти? Это Цимисх делится с вами своей мудростью. Может быть, именно из-за этого, некоторые из самых старых членов клана сошли с пути изменчивости. Они владеют искусством, но боятся его, ибо оно может потревожить спящего в их сердцах патриарха.

Откровение второе.

В чём-то, вероятно, права даже Зои. В своей борьбе за благополучие крепости, за её прирост, красоту и обустроенность, я не брезглив. Признаюсь честно, с непогрешимым сердцем, воеводе не пристало бы отовариваться на свалках и по урнам, но у меня — золотые руки, способные превратить мусор в полезную вещь. Моя дорогая Меле очень ценит наш, — общий, — практичный подход к делу. Не скупится на комплименты, восхваляя моё мастерство, называя толковым мужчиной. Конечно, мне приятно.

Я и не могу, да, пройти мимо занятных скульптур, — как дань увлечению, — оставленных на произвол судьбы.

Но есть вещи, обескураживающие меня своей непосредственной простотой. Мне ещё далеко, чтобы осознать местный нрав нового века. Например, как то, с каким бесстрашием Зои упёрлась во мнении, что я — дурнопахнущий неряха. Знала бы она, что является для меня — образцом зарвавшегося гуля. От кошки, поди, и то больше толку.

Я много думаю.

Я провожу время у зеркала, стремясь понять, изучить, что же отталкивает, в моём облике, изыскательных смертных. Но я не хочу измениться, пусть и будучи непривлекательным, я тот же, что и был рождён сотни лет назад: те же глаза, волосы, сухие губы и рыжие пятна на носу. Это мой крест, все мои пережитые невзгоды и боль, собранные воедино, как и жестокие издевательства, вызываемые, когда-то, странноватой, даже для светлой Чехии, внешностью.

Я наказываю себя, вылепляя из собственной плоти монстра, причиняю себе боль, но возвращаю тело назад. Метаморфозы — стезя одиночек. Кредо моего Бога — в страдании, и он видит, я знаю, насколько я ему посвящён.

Как дитя Цимисха, я прельщён красотой.

Мне отвратителен яркий, неуместный макияж, который малюет наша художница — всё ещё Зои — без него она лучше, такая естественная, похожая на итальянку с оливковой кожей, просоленной средиземноморьем и солнцем, блуждающим на осколках былого Рима, великолепного с точки зрения архитектурной мысли. Античная готика, прекрасная в своей яркости, составленная из мрака припыленных, полуразрушенных кладбищ и духа битв Колизея — да, это феномен. Это совершенно иной изыск, нежели мои родные земли, лесистые и промозглые.

Укрытые, сейчас, саваном снега. Как знать, быть может, навеки.
Холод — это... я. Он символизирует моё время, проведенное в суровых залах монастыря, где я служил. Кому я служил.

От Кручины, богини печали, которую изображали в виде постоянно плачущей женщины, до Лиха Одноглазого — тощей, одноглазой, старой карги, которая символизировала лишения и страдания, в пантеонах Восточной Европы полно божеств, символизирующих голод, страдание, неудачу, горе и смерть.
Нет ничего страньше, чем быть славянином. Быть христианином, конечно, без сомнений, и предаваться поверьям, пронизывающим нашим священные земли. Это честь.

- Ты так часто на неё смотришь, Йозеф, — Меле одёргивает меня, когда я за работой. Если же Зои, без обиняков, слишком вульгарна и глупа, чтобы осознать местоимение "Вы" в нашем общении, то с Меле мы перешли эту грань обоюдно и добровольно. Моя старшая слуга, не побоюсь громких слов, стала мне другом, — Иногда, мне кажется, я ревную. Зря я это говорю... столько проблем, — она вздыхает, отводит стыдливый взгляд. Я не готов ей признаться, будь на то моя воля, что любительница рисовать — шестерёнка моего плана.

Моя дорогая гуль, если бы ты только знала, поведала бы на мгновение, насколько дорога и ценна, то не маяла бы голову тщетными, характерно дамскими раздумьями.
Горе мне с ними, дочерьми Евы.

...

Если клан Ласомбра — это сердце Шабаша, то клан Цимисхов — это его душа. Мы зовемся "душой", потому, что обращаем внимание на более высокие, духовные стороны нашего долговременного бытия.

Поэтому, я приглашаю Мортимера, своего старого приятеля, на смотрины обновлённого жилища, чтобы похвалиться и оставить его при задруге. Как и обещал. Разумеется, мне давно известно, что дома его ждут молодая жена и дети. Но, увы для семьи Гот, я способен видеть куда больше, чем привычно живым людям.
Когда Цимисх научился видеть мир таким, каким тот был на самом деле, он стал провидцем, которого сам Каин удостоил вниманием. Кровь величайшего из пророков питает каждого Цимисха, и, когда я просыпался в последний раз, те из нас, кто наделён этим даром, получали видения так же, как и наш прародитель.

Я спрашивал, уже и не рассчитывая на ответ, каков ему наш дом, а он — лишь разглядывал очередную, юную красотку, коими, выходит, питается его потаённая страсть. Всё предрешено, задолго и до нас, таковы пути Господни, и не мне перечить судьбе, что манит заблудшие сердца в мою крепость.

Мы выделили ему новую, отремонтированную комнату. Постелили кровать чистым, приятным телу бельём, расшитым при мастерстве моих (особенно, я имею в виду конкретную) трудолюбивых девочек. Забота о комфорте гостя, уют — это всегда, как бы не менялся мир, положительно характеризует хозяина, как принимающего с искренним радушием.

По случаю появления первого мужчины-гуля, главного помощника в физическом труде и плотничестве, мною было решено закатить небольшой, но званый ужин. Немного побаловать всех присутствующих, имеющих возможность трапезничать и различать вкус пищи, блюдом, широко известным в Щецине — "żeberka wieprzowe". Всё-таки, хороший отдых и вкусная еда, необходимы для крепкого здоровья моих бесценных подданных. Я не простил бы себе халатность. И не прощу, клянусь, смерть — полную или частичную — моего будущего вождя.

Какая же горькая гибель, влачить за собой атрофированные, разлагающиеся фрагменты. Отвратительное зрелище, мне известное.

Но работа — идёт. Строительство, огорчившее меня затянувшимся перерывом, закипело, не останавливаясь и днём, когда мне положено спать. Жаль, но не всегда мне подвластно умиротворение, особенно, когда каменная кладка жаждет быть смазана кровью и воздвигнута, чтобы увековечить мой непоколебимый статус владыки тирсы и близлежащих деревень.
Мне хватило мозгов, чтобы получить это звание. Мне хватило глупости пожелать его.

Каждый, последний час перед восходом солнца, я, с добрыми намерениями, жду тех, кто осмелится переступить порог моего дома и остаться.

После же, отправляясь на покой, я сравниваю себя с упырём, крадущимся в ночи, обращающимся в летучую мышь и заглядывающим за занавеску. С таким, о которых читал, забавляясь. Вот смех, что моё окно, в ванной комнате, — соседствует со стекляшкой в спальней Меле. Должно быть, её оно смущает, но эта женщина излишне скромна и покладиста, чтобы задёрнуть шторы от своего домовладыки.

Как бы то ни было,
она — сразу за мной,
воеводой Йозефом Вышеградским.

Баллы, etc.

 

[eisenfrau_]

Острое отвращение к крови — это психоз, свойственный исключительно не-мёртвым, включающий страх того, что любой источник витэ может оказаться опасным. Этот феномен объясняют разными причинами: боязнью крови, в которой может быть наркотик или инфекция, гневом Господним, присутствием в крови патриарха. Острое отвращение к крови, обычно, приводит к циклам из голодания и впадения в безумие. Вампир не может заставить себя питаться до тех пор, пока не потеряет контроль. Вампир, также, может разработать сложные ритуалы питания, включающие навязчивое повторение произвольно выбранных действий, которые, якобы, надо совершить до того, как можно будет запечатлеть поцелуй на избранном источнике витэ. Например, он должен прочесть абзац из книги Нод перед едой или же пить только из одного, определённого человека.

Откровение третье.

Бывает, я завидую смертным, в их возможности питаться любым подножным кормом, что только найдёт отклик желания в их индивидуальном аппетите. Чтобы не прослыть брехуном, подчёркиваю: да, люди капризны. Имея шанс отведать всё, чего я не вкушал и при жизни, они умудряются воротить носом.
У меня, к сожалению, всё непросто.

Несмотря на неаскетичные натуры живых, окружающих меня и отказывающихся довольствоваться малым, я им, всё равно, потворствую. Готовлю каждую ночь (или, перед рассветом), чтобы слуги не отказывали себе в удовольствии перекусить, в перерывах, конечно, между трудом на благо моей нашей крепости. В прекрасные деньки, когда работа кипит, я в ударе — и не скуплюсь на сладкое. Мне бы хотелось его попробовать, но, увы, на моём языке, навсегда, останется воспоминание лишь о скупой, церковной еде: постном мясе и безвкусной каше с серым хлебом.

Впрочем, не кулинарией едины. Кроме прочего, мне приходится проворачивать дела он-лайн, то есть, по телефону или компьютеру. Зои помогает мне освоиться, а я, хоть и делаю успехи, но, пока, не до конца понимаю всех перипетий техники. Это известно.

Управляться с мобильным — ещё ничего. Нажал на картинку и готово. А ноутбук... признаться, мне делается дурно, какая же это грязная, нечестивая вещь. Я видел многое, я делал многое, но никогда не допускал упадка души и личной морали: а здесь есть всё. Пресыщенность и доступность. Пожалуй, это те слова, которыми я описал бы век, оказавший мне честь быть, когда я проснулся.
Девчонка, впрочем, без откровенного зла, смеётся, что я — заносчивый, высокомерный сноб.

Что нисколько не вредит, не мешает мне знакомиться с людьми, чтобы завоевать их доверие и пригласить на поездку в Щецин. Я очень избирателен, когда дело касается возможного материала для лепки. Кроме формы, не такой уж и проблематичной, если откровенно, мне важен взгляд человека и его мысли. Ещё, сила воли, помноженная на убеждения. Невероятно, невозможно быть за одной баррикадой со смертным ли или мёртвым, но отдающим свою душу для радикально противоположных идей.
Я ищу лёгких на подъём. Им бы поменьше думать своей головой.

Я предаюсь мечтаниям, что фундамент, возложенный моими руками, прослужит тысячи лет. Моё имение разрастётся — и гули, с позволения своего доминтра, образуют настоящую семью ревенантов, чтобы родить мне ещё слуг: чистокровных, породистых и преданных. Они станут яростнее Братовичей, талантливее Обертусов, всех этих шавок, оставшихся на задворках величия клана Цимисхов.

...

Братовичи — темпераментная семейка. Их вспыльчивость можно сравнить, разве что, с раздражительностью клана Бруха. Уравновешенных смертных их дикое поведение оскорбляет и огорчает.
Обертус — семья неуравновешенных интеллектуалов, большинство представителей которой страдает от синдрома навязчивых состояний или схожих психических расстройств.

Но всё это — не скоро. В реальность меня возвращает Меле, чьи хлопоты по дому не заканчиваются ни на секунду. Она так хороша в управленческих делах, что я доверяю ей деньги и позволяю руководить остальными жителями нашей вотчины.

Становление, даруемое Цимисхом, в некотором роде, меняет людей. Даже те, кого случайно обратили во время крестовых походов, обычно, вступают в не-жизнь, так или иначе, искажёнными. Что же превращает смертного — животное, которое использует религию и мораль, чтобы доказать себе, что оно не животное, — в купающегося в крови демона, ищущего развития через метаморфозы? Может быть, всё дело в крови, но скорее, причина в напряжённости образа не-жизни Цимисхов: даже если отвлечься от того факта, что они не-мёртвые, наличия прямолинейного сира, который рассказывает о войне с древними, одновременно, меняя тебе форму черепных костей, вполне достаточно для того, чтобы большинство неонатов, обращённых во время массового становления, запросились назад в землю. Страх перед потерей идентичности вполне понятен, но кое-кто предпочитает смотреть на не-жизнь глазами человека.

- Так, — заключает моя дорогая, — Я оплатила счета, купила продукты на неделю. Мортимер помог мне их донести. Твоё пальто, Йозеф, я сдала в химчистку. В четверг ждём гостей, всё верно?..
- Да, — мой добрый друг по сети, Маркус Флекс, решился навестить нас, пока его не хватятся на родине. То есть, никогда, — Нужно подготовить комнату.

Этот мужчина — придирчивый, в некотором смысле, увлечённый модой и роскошью, но он в отличной форме, поразительной для людского вместилища.

Поэтому, я не стал противиться его желанию детально осмотреть город. В конце концов, я имею в запасе, чтобы повременить и не спугнуть того, кто впишется в картину будущего шедевра идеально. Я очень доволен. Мой вождь будет силён, как ни один до или после. О моём имени, видит Бог, сослагают легенды, что взбудоражат кровь — даже древних — Цимисхов.

Мы коротаем свободные вечера с Меле. Как всегда.

Она вспоминает, порой, свою любовь много поболтать и травит шутки. Мне не смешно. Не скажу, что я юморист. Я, в пол уха, слушаю приятную музыку и строгаю запчасти для комплектов мебели, часть — на продажу, часть — для нас. Жаль, что добрую рутину всегда есть охочий нарушить.

Пани Агнешка, разумеется. Сразу же, как Маркус решился остаться, она заявилась, чтобы изучить залы крепости изнутри. Я не берусь судить о причинах, возникающих в голове потомка Малкава, себе же дороже, но помня наш уговор — не гоню её прочь. Мой статус, имя хозяина, велит быть понимающим и принимающим, чтобы каждый входящий получал сполна того, чего заслужил. А обделить в убежище Блаженную — это против законов божьих.

- Мне скучно и грустно, Йоша, — она пристаёт, отвлекая от столярного ремесла, — Они, всё ещё, идут по пятам. Мы могли бы сбежать вместе, ты и я, от Ярика. Почему ты не взял меня с собой?.. Я никогда не видела, чтобы ты проявлял чувств. В тебе есть человечность?..
Если бы она знала, бестолковая безумица, сколько во мне терпимости... но, конечно, куда бы ей догадаться, пока взашей не выставили за порог.
- Чего тебе, пани? — без разговоров, с ней, никуда. Она не прислуга, которую, с лёгкостью, можно проигнорировать, — Твой чрезмерно романтический склад — вредит. Сначала, ты соблазнила пана Ярослава, лишившись истинной формы, что же теперь? Отстань, покуда я не изуродовал тебя ещё хлеще.

- Да, больно ты нужен, рыжий, — она тянет губы в жутковатой улыбке, — Пошли, прогуляемся. Я покажу тебе места для охоты, пока ты не рехнулся, сидя в четырёх стенах.
- Я нужен здесь, пани Агнешка. И я не питаюсь с живых сосудов.

Цимисхи так территориальны потому, что их слабость усложняет передвижения, или же это наказание за их собственнический инстинкт?.. Знатоки книги Нод пересказывают мифы, в которых Каин проклинает всю линию крови за то, что её основатель склонен к феодализму.

...

Новых феодалов объединяют, скорее, эмоции, чем цели. К ним относятся те Цимисхи, которые хотят вернуться в прошлое, когда они правили стадом, как короли правят смердами. Они часто предъявляют права на обширные владения, дают становление многочисленному выводку детей и защищают свою территорию с яростью, которая заставила бы гордиться древнего. Для новых феодалов, умение полагаться на собственные ресурсы, а не на средства секты, является предметом гордости, в особенности потому, что с Шабашем они оказываются на ножах почти так же часто, как и с Камарильей. Некоторые изверги смотрят на новых феодалов, как на пережитки прошлого. Другие, считают их чуть ли не героями, вернувшими клану утраченную гордость. Но большинство архиепископов предпочтут нашествие люпинов на город поселившемуся по соседству новому феодалу.

- Ничего не станется, Йоша, если мы отлучимся на пару часов. Я знаю, как тяжело это тебе даётся, — она хлопает себя по карманам и смеётся, — И я привезла тебе земли из Вышеграда. Думаешь, после всего, что было — я забыла? Я никогда не забуду. Ни тебя, ни Ярика.
- Бог с тобой, пани. Пару часов — и я ухожу.

Я не признаюсь, даже на бумаге, нет, не признаюсь. Как же я хотел эту землю. Землю, окроплённую моей кровью. Землю, которая видела мою смерть.

Пани отвела меня в дешёвый кабак с танцами. Для меня, это неинтересное место, полное смертных, чьей кровью я бы побрезговал — даже!.. — поддавшись зверю. Всё равно, что пить скисшую брагу — смутит, стошнит и вывернет.
Я ощущал свою неуместность, начиная с манер и заканчивая внешним обликом. Для этого грешного века, каюсь, я понял, что смешон и чужд. Я никогда не танцевал, я не был пьян и не предавался плотским утехам. Всё, что развлекает поколение сегодняшних смертных — мне вздорно.

- Напомни, когда ты родился?.. — сквозь оглушающую музыку, я различаю вопрос Агнешки, заманивающей меня на дикие пляски, — Я не уверена, когда точно?
- В январе 1125 года от рождества Христова. Пан Ярослав обратил меня в 1141.
Она заходится в хохоте, да так, что пищит от восторга, прикрывая рот ладонями.
- Боже, я должна была догадаться, что ты зимний, это же так очевидно. Йоша, я старше тебя на 200 лет!.. Посмотри на меня! Что с тобой?.. — её тельце извивается в неоновых огоньках, а мне — стыдно. Я пытаюсь влиться, хоть ненадолго, ощутить, что же я упустил, но это не приносит мне должного наслаждения.

- Какая потрясающая музыка! — пани, визгливо, восторгается мастерством ди-джея. А мне уже наплевать. Всё тонет в ужасающем шуме, надрывая барабанные перепонки, — Давай, протанцуем всю ночь!.. Давай!

Нет. Меня ждут дома. Во мне нуждаются.

Гулям необходима твёрдая рука, иначе, весь проделанный труд пойдёт под откос, а этого, Боже, я не готов допустить.

Конечно, не всё успевается в срок. Где-то — не хватает отделки. Где-то — пустуют, ещё без мебели, готовые лишь на половину комнаты. Это не страшно, если каждый день приносит с собой маленькое, завершённое дело, будь то смастерённый стул или оклеенные обои. Разумеется, быт тривиален и безлик, в особенности, для тех, кто не привык мараться.

Например, для пани, оставшейся, пока, в Щецине. Мало того, но она внаглую поселилась бок о бок, так, что вынудила меня выделить ей жильё в своём имении. Толку от неё, окаянной, меньше, чем от Зои. Нонсенс! Отвесили бы мне сей факт раньше — ни в жизни бы не поверил. Как выражается Маркус: "эт труба, гайз".

От Агнешки один вред: когда я увидел, что Блаженная присосалась к шее Меле, меня охватил гнев. Тотальное, бесстыдное неуважение к боярину, — вот как это называется, и так, на мой взгляд, способны поступить только мерзейшие Малкавиане. Но Бог видит всё. Питаясь моими гулями, пани Агнешка, разумеется, не избежала проклятия кровавых уз.
У Цимисхов дурная кровь. Мне не жаль.

То, что наш клан несёт ответственность за величайшее нововведение в области использования уз крови, к мифам уже не отнесёшь. Когда молодые Цимисхи старого света восстали против своих старейшин, стаи мятежных юнцов, иногда, смешивали свою кровь в чаше, захваченной у богатого воеводы, или в черепе поверженного старейшины. Каждый член стаи пил из сосуда в знак единства с остальными. Стаи, практиковавшие этот обычай, отличались не свойственными вампирам качествами: верностью своим товарищам и, даже, желанием пожертвовать своими не-жизнями ради блага собратьев. Добавив к этой традиции колдовской магии и создав ритуал, предшествовавший шабашевскому братанию, эти стаи уничтожили узы крови, связывавшие их с сирами, и успешно противостояли попыткам заново связать их.

...

Убранство крепости Йозефа Вышеградского.

Не хочу показаться бесчестным, не упомянув, что, всё-таки, есть дела, за которые пани берётся с охотой. В целом, я охарактеризовал бы их мужскими, несвойственными хрупким женщинам. Она любит копаться с проводкой, чинить. Конечно же, что это ещё, как не невосполнимый плюс?..
Меня берёт тоска, когда я наблюдаю за её деятельностью. Плоть так слаба, разум — ещё больший предатель, но как его обмануть? Сколь угодно, я верю, прячься за маской и в чужом теле, но душу твою не перекроить и талантливейшему из метаморфов.

О многом, бывает, думаешь за работой. В ином смысла нет.

Возможно, у пани Блаженной есть шанс меня понять. Не то, что у Зои, но и от неё бывает прок. Она, от безделья, знакомиться с предполагаемыми мужьями, в приложении на телефоне, которые, разумеется, нацелены на спасение прекрасной дамы из крепкой хватки рабовладельца Йозефа. Забавно, не так ли?.. Да. Утомился, от такого актива, только Мортимер, — её слушать, — а может, расстроился, что без шансов завоевать молодую.

Не обошлось и без Агнешки с шизоидными планами, например, посадить кого-нибудь на цепь. Мне такие шуточки опостылели, если честно, но куда деваться. Тем более, если методика даёт свои плоды. Таким незатейливым образом, у нас появился Джей, юный гуль, охочий до девичьих сердец. Достаточно конфликтный тип, прости меня Господи, и тот, который умрёт первым. Не жалко.

Я, с лёгким сердцем, завещал его Блаженной. Пускай развлекается, доколе не гадит, и избавит мою меланхолическую сущность от пагубного влияния пылких извне. Благо, у них, ещё и с Маркусом, до кучи много общих интересов, мне противных: клубы, фешенебельные заведения и тусовки. Иногда, правда, говорят об искусстве.

Главное, чтобы не докучали мне,
воеводе Йозефу Вышеградскому.

Баллы, etc.

 

[eisenfrau_]

Цимисхи не выбирают для становления "достойных людей". Ничего подобного не практикуется. Имя, образование и статус по-прежнему подлежат рассмотрению, но больше они не являются непременными условиями, как было в ушедшие ночи. Изверги выбирают смертных, у которых есть потенциал в посмертии обрести величие — стать вожаком среди себе подобных, нанести урон Камарилье или открыть новый принцип метаморфоз. Изверги дают становление по тем же причинам, что и прочие каиниты: товарищество, помощь, престиж, — но большинству из них требуется некая искра, эго, свидетельствующее о предназначении. Одной гениальности недостаточно. Чтобы стать Цимисхом, человек должен быть способен на впечатляющие поступки. Некоторые изверги могли бы стать президентами, изобретателями, художниками или предпринимателями, если бы становление, раньше времени, не оборвало их жизни.

"W116th St." by Darkmind.

Но эго выражает себя и иным образом: например, в серийном убийце, который прикончил 13 человек, чтобы примириться с перенесённой в детстве жестокостью. Извращенец, которому хватило мужества наплевать на запреты общества и поддаться тяге к крови. Учёный, вопреки профессиональной этике, создающий новую болезнь, которая сметёт с лица Земли отдельные народности. Атеист, который в своих статьях обрушивается на чужую веру, чтобы подавить собственный скептицизм. Героинщик, ненавидящий мир за то, что тот подсадил его на иглу.

Откровение четвёртое.

Если и есть какая-нибудь выгода от пробуждения в эти вульгарные времена, так это поведение нынешних беззаботных отпрысков, незамысловатое и легко поддающееся изучению. Как я подозреваю, в ваше время масса была чем-то большим, чем просто слова, когда дело доходило до общения с другими каинитами. Уверен, вы знали, когда прикинуться волком, а когда — волчонком, а, древний?.. Но теперь, большая часть молодых Цимисхов, тех, кто не придерживается обычаев вашего времени, почти не уделяет внимания формальностям, решая свои проблемы. Те немногие, кто мог бы перечислить всю свою родословную, этого не делают, да и воевод, готовых принять клятву верности, давно не наблюдается.

Всё идёт своим чередом, так, как предписано законами божьими. Любой твари приятно хорошее отношение, будь то пани Агнешка или пауки, обосновавшиеся в гостиной. Я не ропщу. Мои владения растут колоссально. Ещё далеко до конца возлюбленной, ледяной зимы, — а мы уже разжились двумя этажами и комфортабельной обстановкой. Красиво, богато.

Если бы вы не впали в спячку и не исчезли из мира, то, почти наверняка, были бы уничтожены во время мятежа анархов. Такие старики, как вы, цепляются за прошлое, и, судя по вашим потомкам, вы скорее предпочли бы окончательную смерть равенству с вашими детьми. Но сон сберег вас, а затем, вы мудро приняли новые отношения в клане, хотя я сомневаюсь, что они вам понятны. Такая кровь, как у вас, слишком ценна для нашего дела, даже если она струится по венам создания, не способного включить компьютер или определить время по часам.

Меле, отрицая старение, с горячностью взялась за свой облик, добавив некоторой, этнический дикости, свойственной её островному народу. Распущенные, лохматые волосы, раскрашенное лицо — это всё, действительно, характеризует тропическую кровь. И, как ни странно, в её случае, оно органично и не распутно.

Частично, я её не узнаю. Но признаю, она хороша собой и сообразна статусу моей правой руки. Она не изменила пристрастию к яркой, жизнерадостной одежде, что прелестно. Больше всего, я боюсь, что мои гули превратятся в моё же искажённое отражение, утратив всяческую индивидуальность. Я управляю их чувствами, без сомнений, но душа... я не возьму такой грех, чтобы искалечить и порвать. Всегда, я верю, должно быть что-то, оставшееся маяком из прошлой жизни.

Только, пожалуйста, я бы мечтал, чтобы пани перестала быть настолько назойливой. Её очень много, той, от которой я — тоже — бежал.

Я теряюсь в её угрозах о неведомых "них", что готовы настигнуть мою вотчину и срубить голову Цимисха с плеч. Может ли быть, что вся опасность — выдумка беспокойного разума, расщеплённого, как зеркальная, космическая пыль?..
Пожалуй, мне нужен кратковременный перерыв, чтобы придать плоти совершенную форму и насладиться мукой, пока она заживает.

Я принял решение. Я взываю к Господу, чтобы не оказаться на месте пана Ярослава Брынковяна.

Покинув свои владения, я пригласил Меле, чтобы скрасить прогулкой последствия собственных действий. Это не так просто, оказывается, но моё доверие этой женщине — безмерно и отчаянно, как любовь сына к матери. Мы хорошие друзья. На неё я готов положиться и обязался защищать, как самый доблестный богатырь клана Цимисхов.
Она расспрашивала меня о вампирах, о моём клане. О Боге. Я отвечал. Конечно, я отвечал.

С незапамятных времён, Цимисхи жили в Европе, за рекой Эльба. Изверги селились на берегах Одера и Дуная, в Припятских болотах и на утёсах Карпат, бдительно охраняя свои логова и жестоко наказывая всех, кто осмеливался вторгнуться в их владения. Тысячелетия войн за земли превратили их в настоящих чудовищ, чья жестокость стала притчей во языцех даже среди вампиров. Рассказы путешественников, повествующие о жутких тварях с множеством ног, врыколасах и прочей нечисти, часто основаны на реальных фактах — встречах с каким-нибудь бедолагой, изуродованным раздражённым Цимисхом.

Из всех кланов, Цимисхи, возможно, меньше всех походят на людей. Это умные, отлично образованные существа, но их исследования заставили их прийти к неизбежному выводу: вампиры стоят выше людей, а Цимисхи стоят выше остальных вампиров. "Лучшие" люди достойны возвышения, остальные являются всего лишь скотом. В отличие от многих вампиров, Цимисхи не считают себя проклятыми. Если Бог проклял их, говорят они, так, быть может, пришло время для новых богов?..

Я выбрал её. И она согласилась.

- Что ты видишь, моя дорогая Меле?.. — единственный вопрос, что сорвался с моих губ, когда я предстал пред напуганной, человеческой женщиной в облике, дарованном мне изменчивостью.

- Мне страшно, Йозеф, — таков был её ответ. И тёплая, смуглая ладонь коснулась моей груди, охраняемой католическим крестом, — Но куда страшнее от того, что у тебя здесь. Твоё сердце искалечено, разорвано на куски. И может быть, мне нужна эта вечность, чтобы узнать, что случилось с твоей душой.

Конечно, Меле не могла знать, какое испытание, для меня, впиваться в чужую шею — пусть и смертного, значащего так много — горесть и ужас, что я чувствую, не сравнимы ни с чем. Мне больно и противно, даже зная, что для неё мой укус — эйфория.

Она мертва. Как и я. Насколько же интересно сложилась судьба моего первого дитя, даже не верится, совсем, что прожив около тысячи лет, я только теперь озаботился тем, чтобы продолжить генеалогическую ветвь Цимисхов Вышеграда. Из всех жителей Щецина, Польши, я избрал приезжую — вот уж, и вправду, неисповедимы пути Господни.

На моих плечах, отныне, не только благополучие задруги и создание вождя, но и воспитание новоявленного дитя, моей помощницы и верной соратницы, разделяющей мою страсть к труду и дисциплине. Сказать, что я недоволен — злостно солгать, потому, что я, действительно, счастлив. Мне хочется сплюнуть в лицо пану Ярославу, утверждавшему, что я ни на что не способен без его власти.
Я добился столького!.. Сам.

Моя месть будет свершена.

Улочки, уютные переходы, пересекающие здания на землях моих владений, возвращают меня на родину, в средневековые поселения близ Праги, знакомые с детства. Дают мне отдохновение.

Я жду, как будто, бравых крестоносцев, спешащих посетить наш монастырь для ночлега, я жду треска огня факелов, рассеивающего ночную тьму. Я жду, — пусть и безнадёжно, — что вернётся то время, когда стать праведным было достаточно для гармонии с самим собой. Меня достали излишества и напускной гротеск. И только мои владения отражают, в новом городе смертных, мои убеждения.

Здесь нет церкви. Куда же стремятся эти порочные люди?..

...

Фотографии крепости Йозефа Вышеградского.

Кстати, это ещё не все новости. Меле, после обращения, озаботилась проблематикой нашего питания. Что сказать, золото, а не подопечная. Она рассказала мне о таком предмете, как пакетированная кровь, хранящаяся в больницах для переливания. Уж в чём, а в современной медицине я слаб, поэтому, всецело доверился мнению дитя. Теперь, мне не приходится голодать, я без отвращения вкушаю продукт, собранный из людских организмов, без прямого, интимного вмешательства.
Моя не-жизнь стала проще. Мне не нужно, как доселе, бороться со своей верой. Только принять новую роль.

Меле — тоже. Её ревность до внимания возросла, как у избалованного ребёнка, после появления в нашем доме Беллы, жены Мортимера, отправившейся по его следу. Я бы не стал, право, оставлять её, очередную бестолковку, но убивать... нет, я не хочу. Довольно, на мой век, убийств невинных.

"Добрый вечер, странница. Приветствую тебя во владениях воеводы Йозефа Вышеградского, границу которых ты пересекла у форта в лиге отсюда. Тебе повезло: в нашем замке много свободных комнат и огромный выбор развлечений".

Белла... соблазнительна, но в плохом, худшем из смыслов. Лично у меня, она вызывает дрожь омерзения. Эдаких дворовых девок, по-обыкновению, используют в целях удовлетворения низших потребностей, по кругу и по многу раз. А после, они идут в храм, отмаливать несмываемую грязь и исповедоваться. Такого непристойного вида я не наблюдал очень давно. Хочется помыть руки.

Но моё право, владыки и землевладельца, — пресекать пошлость, установив дресс-код, адекватный для моих гулей и дорогих гостей, коим не пристало бы увидеть падение моральных устоев, тем более, в наших стенах. Где угодно, но там, где я — видит Бог — не просочится гадости.

Даже развлечения, и те, удостаиваются оценке на вменяемость. Благо, пани Агнешка знает, что я предпочитаю и, как мозговой паразит, распространяет благие намерения среди остальных приживальцев. Мне хорошо.

Я лишь наблюдаю, с открытыми помыслами, радуясь успеху, достигнутому так скоро. Ничто не стоит на месте. То, что было в начале зимы — утрачено, уступив бразды правления новому. Нет большей награды, чем прогресс, рост и осязаемый результат труда, к которым приложены руки и кровь.

Я расту. Со мной — за мной — меняется весь мир вокруг.

Ты явился в мой домен — в земли, где я есть закон, одинаковый для каинитов и смертных. Без моего благоволения здесь не восходит луна, не ползёт туман и не пробуждаются звери. Я не хозяин этой земли — я и есть
эта земля,
воевода Йозеф Вышеградский.

Баллы, etc.

 

[eisenfrau_]

Ты думаешь, что знаешь проклятых. Ничего ты не знаешь. И то, что ты сейчас усвоишь, — это не урок, это исправление ошибок. Забудь про опущенных карфагенян и имперскую славу Рима; им пришёл конец, и на то были чертовски веские причины. Окружающий мир почти не повлиял на нашу историю, зато, на неё повлияли сами Цимисхи. Нас недаром называют извергами. Посмотри правде в глаза. Братья и сёстры в Каине — вот кто мы такие. И тебе пора понять, почему это так.

Умереть молодым — это большое несчастье, поэтому мы молимся: "Да созреем мы до того, как смерть пожрёт нас..."


VTM: Redemption Theme.

Spowiedź.

Возможно, я был тщеславен. Конечно, я был. Я возгордился, излишне, обозримым успехом нашей, — с подданными, — деятельности, позволившей первым этажам моего прекрасного замка — уже — отбросить тень на город смертных. Ох, как же глупо я попался во грехе... прости меня, Господи, за невежество и самоуверенность, подводящие к сомнению твои власть и волю.

Я каюсь. Я принимаю своё наказание, пошатнувшее мир щецинской вотчины, только лишь, по моей вине.
Всё было хорошо.

Мои гули славно трудились, радуя меня достижениями, как на работе, так и дома. Их карьерный рост приносил прибыль, а прибыль — это чудесный вклад в обустройство покоев, принадлежащих моим гостям. Не поскуплюсь на слова похвалы, ведь мотив труда ясен, как солнечный, зимний день: каждая крупица, накопленная и потраченная с умом, используется во благо и для довольства вкалывающих. Таковы законы мира, который мне близок и которому я отдаюсь.
Я горжусь своими слугами.

Не понятными мне, порой, из-за своей ленной, человеческой натуры, мною утраченной.

Но — горжусь. И это то ощущение, что мечтал бы испытать каждый владыка, мелкий ли, на троих подчинённых, или продуктивный до сотен.
Плевать бы на эти сотни, когда есть те единицы, что стоят тысяч.

Моя дорогая Меле берёт на себя все хлопоты. Крутится, как озорная пчёлка. Она следит за чистотой, не покладая рук, отдаёт приказы женщинам, пока мужчины достраивают помещения жилой части здания. Она строга и уверенна, теперь, став дитя. А я не устану благодарить фатум за эту встречу, ценность коей, увы, я осознал так не скоро.

Даже с пани мы нашли общий язык. Пусть, всё не гладко, пусть... жернова поворачиваются вспять, но продолжают пережёвывать материал, добытый потом и кровью. Время, хоть его и много, не останавливается, отсчитывая песчинки-жизни и искореняя любое зло. Я, — не стану спорить с судьбой, — но замкнулся в себе ещё глубже. Обстоятельства, разумеется, не подкосили мою жажду отмщения, но ткнули носом туда, где я забыл думать.

Моё чувство приближающейся беды притупилось. И я — тысячу раз — каюсь.

В ту ночь мы выходим на променад. Вокруг простирается звенящий, белый простор, мир без горизонта, который отделяет землю от удушающей мглы плоской, польской тирсы. Я наслаждаюсь последним отблеском рыжего солнца, сбегающего за острия заснеженных гор, и — даже — хочу вздохнуть полной грудью, чтобы не упустить колкий аромат заиндевелого леса, опоясанного руинами.

Я знаю, что творилось здесь, на территориях, брошенных, но сохранивших энергию средневековых правителей. И здесь я, со страстью, обучаю неонатку, сдобренную моим витэ.

Быть извергом — значит пройти через сотню преисподних и претерпеть тысячу унижений, и всё лишь для того, чтобы обрести независимость.

После становления, отпрыски Цимисхов проводят много времени — иногда всю свою не-жизнь — под крылышком у сиров. Изверги-традиционалисты наставляют своих потомков во всех тонкостях проклятия Каина, а также, в обычаях Шабаша и клана. После первых, нескольких лет постижения этих нечестивых истин, большинство Цимисхов воспринимают треволнения смертной жизни, как незначительные воспоминания. Цимисхи считаются одними из самых беспристрастных наставников. Если большая часть каинитов рассказывает своим отпрыскам то, что посчитает нужным и лжёт обо всём остальном, то изверги предпочитают честность — жестокую честность.

Во мне нет должного удивления, когда — воротившись к дому — я обнаруживаю самого пана Ярослава, ожидающего со мной встречи, у просёлочной дороги, ведущей к моим владениям. Я по-разному, бывало, представлял этот момент: считал, что пребуду в тревожной ярости, испугаюсь (не хочу обманывать) или поддамся зверю. Ничего не было. Во мне поселилась пустота, которую я не в силах прогнать и сейчас. Моя зима, как будто, превратилась в весенний капель, отбивая по мощённой мостовой звонко, но отстранёно.

Отрёкшись, исключительно в его сторону, от хвалёного гостеприимства клана, я велел ему убираться прочь. Я побрезговал пустить его на порог.

Он же, не исказив мускулов холёного, искусно вылепленного — мною — лица, не последовал моей просьбе. Не уважил хозяйского желания. Конечно, он знал, что окончательная смерть не настигнет его этой ночью и на этой земле. Он не боялся и моих клыков, осведомлённый, как мой сир, постулатами, вбитыми мне в голову.
Мне противна его власть, поэтому, видит Бог, я не сдался, отстаивая свою, — вырванную с мясом, — свободу до конца.

Многие Цимисхи, если дело, вообще, доходит до амаранта, отказываются дьяблеризировать своих соклановцев. Это вызывает недоумение у остальных членов Шабаша, которые почитают дьяблери, как способ получить силу. По их мнению, такая внутриклановая преданность просто не может существовать.
Нелюбовь Цимисхов к дьяблери можно объяснить несколькими причинами. Придерживающиеся традиционных взглядов сиры, обычно, предупреждают своих детей, что, выпивая досуха каинита, они поглощают его душу. Сильные души могут задержаться после окончательной смерти, а иногда, и имеют своё мнение относительно того, как используется их могущественная кровь. Отсюда вовсе не следует, что Цимисхи никогда не совершают дьяблери. Некоторые, прислушиваются к поучениям своих сиров и пытаются избежать сложностей, уничтожая всё то, что поддерживает самооценку их предполагаемой жертвы; когда, в конце концов, они высушивают жертву, её душа, уже сломленная, мечтает лишь о покое забвения.

- Перестань, Йоша, — устало произнёс он, — Ты же, всё равно, принадлежишь мне. Ты — моё невинное дитя, мой раб. Довольно бунтовать. Мне пора бы и разозлиться, этого ты желаешь?..

Я не повиновался. Моя душа — кристально чиста, девственна, как и помыслы. А разум пана Ярослава, набравшийся скверны от Блаженной, лихо поразил меня там, где противодействующей силой оставалась лишь моя железная воля. Утверждение, что гений и безумие идут рука об руку, несомненно, принадлежит одному из несчастных, который пожелал изобрести оправдание для своего недостатка.

Он был с ним. Он появился из мрака, сразу после его призывных слов. Вышел из тени, как призрак, как часть самой ночи, таящей угрозу за каждым поворотом. В его правой руке был меч с массивным крестом вместо гарды. И он держал его как воин, как гладиатор в пылу сражения — наготове. Его левая рука тягала, следом, массивный моргенштерн, объятый пламенем; языки его не гасли даже в свирепой, морозной буре, а казалось, напротив, язвили и разжигали огонь. Его тяжёлая поступь сотрясала, звон цепи вторил бушующему грому, раздражая слух.

Он размахнулся. Быстро. Ловко. Словно силы в нём было поболе самого маститого сородича. Я едва успел уклониться и выскочить за спину врага. Моргенштерн прокатился по кирпичной стене, в щепки дробя камень и опаляя бетон.

Он заносил меч снова и снова, дробил камни за моей спиной и жёг, жёг, жёг!.. Я едва успевал спастись, но за каждой попыткой избежать удара, стояла новая серия атак, более мощная и изнуряющая. Зло, преследовавшее меня повсюду, наконец, явило свою мощь в телесной форме тевтонского рыцаря, карающего за грехи.

Последним шансом, я развернулся лицом к лицу, намереваясь сразиться уже не на жизнь, а насмерть. Если бы я воткнул когти в его глотку… до позвонков. До хрипа и скрежета. До хруста ломающихся костей…

Передо мной был только пан Ярослав.
Я, с позором, пал на заснеженную землю. Всё было кончено, вся возня, оказавшаяся иллюзией. Я стоял на коленях, перед паном, рядом со взволнованной Меле, с готовностью протянувшей мне ладонь.
И я отказался от её руки, поднявшись сам.

Поражение запятнало меня не столько стыдом, сколько запутало круговертью нескончаемых дум, не отпускающих и днём, в часы покоя. Меня начали преследовать кошмары, где явь перемежалась с образом вражины, унижающим все мои победы.

Повторюсь: я замкнулся. Занимался всем механически, без искры, а значит — плохо. Я допустил упадок мыслей, привлёкший собою и упадок дел. Стал безответственен. В любую, свободную минуту, я бросался к книгам, к Библии, чтобы предаться отдохновению от душевной боли.
Я нуждался в исповеди, ведь только Бог, и его совет, могли привести меня к истинному пути, указав, где же я оступился.

Там, где остальные встречали рассвет за вкусной трапезой, не чуждые сибаритству и привычные к непринужденности в уютной, домашней обстановке, я считал всё, кроме молитвы, необязательной роскошью. Не противился, конечно, чужим пристрастиям, но...

Так многое померкло, возвращая меня во мрак. Снова.

Но я не сдамся,
как не принадлежащий никому,
воевода Йозеф Вышеградский.

 

[eisenfrau_]

Цейтнот.

Я сделаю глупость, но...

Душа, самосознание, личность, эго — как ни назови, для Цимисха оно бесценно. Мало кто отказывается от драгоценного имущества, самой сути свободного существования, — ради тех преходящих сил, которые на этой неделе впаривают трюкачи из преисподней. Душа Цимисха не имеет цены. Изверг, в отчаянии ударившийся в дьяволопоклонничество, не достоин даже презрения.

Я не таков. Моя судьба — в руках Господа, и каждое из испытаний, мне предназначенных, всего лишь деталь в работе талантливейшего из скульпторов, коему я поимел честь бесконечно служить.

От семантики расставленных слов, — всё меняется.

- Знаю твои дела; ты ни холоден, ни горяч; о, если бы ты был холоден, или горяч!.. — пани Агнешка заливается сумеречным соловьём, преследуя меня за очередной поделкой. Я не могу сбежать от липкого дитя Малкава ни в покои, ни во двор, — Скоро весна, Йоша.

Это мне, и без неё, известно. Привкус жизнерадостного тепла, оседающий в рощицах, прилегающих к крепости, заставляет меня брезгливо сморщиться. Нет, конечно, я не тот, кто возьмёт на сердце греховный камень недовольства, уповая на несправедливость приближающегося владычества Лели. Я ей не перечу, не ропщу.
Просто, я не люблю весну.

В то время, как остальные обсуждают перспективы, открывающиеся с таянием снега (в основном, отдых на пруду и садоводство), я заинтересован только в претворении своего плана в жизнь. Что сказать, осознание того, что из-под моей руки выходят последние штрихи приготовлений — бодрит. В суете бессонных ночей, всё былое отходит на второй план. Всё — тщета.

Меня — теперь — не волнует ни что приземлённо-плотское из сферы чувств. И здесь, уж признаюсь, пани права. От проницательных глаз Блаженной не укрыться правде, впрочем, она, всё равно, потеряется в чертогах разума: больного, мёртвого и, увы, искалеченного...
...м н о ю.

В 1148 зиму Господа нашего, я, вооружившись мечом и щитом, отправился защищать Вышеград. Я верил, что сумею сражаться. Я верил, что понимаю всё, что есть под небом, и постиг все тайны мира и людей. Я был молод.

Мне повезло — я выжил. В небе кружили вороны.

Я возвращался домой, в Прагу, — на покаяние пану Ярославу, — и нёс с собой меч, который лишь однажды отведал крови, крови юноши, выскочившего на меня с копьём. Я устал, но мне ещё хватало сил для того, чтобы бороться за еду. Я нёс меч, как носят шрам, и мало кто на моём пути осмеливался бросать мне вызов. Вера моя ослабела, я стал старше. Мне казалось, что все испытания, отпущенные на мой век, остались позади. Я убивал. И я мог сделать это снова, поэтому, грядущие дни меньше страшили меня.

Разве — тогда — мог я знать, что Господь уготовил мне?..

У каждого, в доме, возведённом общими усилиями, своя роль. Добровольная, ведь до принуждения ещё не дошло, от него, всего-то, пара кирпичей, уложенных в фундамент будущего подвала. О нём, разумеется, после.

Как и о том, что никто не смеет жаловаться на мою радушность, оставаясь желанным, обогретым любовью гостем, угощаемым лучшими яствами Щецина и вовлечённым в изысканные развлечения в свободное, конечно же, время.

Я ловлю часы после заката, наслаждаясь последней изморозью, опускающейся с приходом ночи. К сожалению, я не могу предаваться праздности чрезмерно долго, удовлетворяясь лишь тем, что заряжаю тело энергией, прогоняя безжизненный, летаргический сон.

А моя дорогая Меле, всё ещё, зависит от солнца, не оставляя безнадёжных попыток позагорать, составив компанию Маркусу. Он, без обиняков, постарел. Но это обстоятельство не расстраивает ни его, ни меня. Нет того, что бы не исправила изменчивость в бренном теле. Нет того, что бы сломило дух этого крепкого мужчины.
Меня восхищает его сила.

И я беру пример. Знал бы пан Ярослав, как я добр к гулям, и немедленно предал бы меня огню.

Жаль, что ему и сейчас невдомёк, что власть надо мной лишь в руках божьих.

Я задаюсь вопросом, насколько же велик его гнев, если он рискнул покинуть владения в Санкт-Петербурге, отправившись — для Цимисха — так далеко?.. А может ли аура этой, так называемой, женщины-сумасшедшей быть настолько тлетворной, что развращает одним своим отсутствием? Я не знаю, за ней ли он прибыл или за мной.
Но каким бы ни был его мотив, я дам отпор. Снова и навсегда. Мне осталось пару шагов...

Мои лаконичные комнаты обставлены в том же стиле, что и утраченные, пражские владения: тёмные цвета, дорогая мебель, контрастирующая с современными компьютерами, нашедшим себе место в гостиной. Благородные, чёрные гардины плотно закрывают стены, за которыми, должно быть, спрятались окна, зашторенные до мглы.

В полумраке, облик обольстительной, яркой островитянки становится ещё более кинематографичным: тёмная кожа, пухлые губы, подчёркнутая лёгкой одеждой фигура, образцовая для идеальной женщины. Чёрные кудри собраны с плеч, в причёску, добавляя агрессивной загадочности, присущей дикими кошкам.

Кто бы поверил, что Меле — та самая несчастная, нашедшая у меня убежище от распустившегося мужа? Она расцвела. Пожалуй, сейчас, я и сам, в корне, изменил о ней мнение, от снисхождения к отеческой любви.

Мне хочется помогать ей в мелочах, проявляя заботу. Избавляться от мусора, к которому был привычен и равнодушен. Играть, немного, позволяя ей командовать.

Ухаживать за садом, которым она загорелась, когда, для меня, он утратил актуальность. Кровавые плоды накладно выращивать, куда легче закупаться донорской кровью, но моё дитя прельстилось на опеку деревьев, страдающих от затянувшихся морозов.

Смешить её, пусть неумело, — тоже. Разбавлять еженощную рутину, помноженную на привязанность к родной земле. Она наполнилась ею с той секунды, как моё витэ окропило губы. Такова уж главная страсть нашего клана.

Возможно, то, что мы на равной ноге, живя одним домом, чуть-чуть негативно для имиджа моей протеже. Я заставал, бывало, обрывки ревностных споров между слугами.

Никогда в них не участвовал, слава Богу, но сам факт заставляет меня чувствовать себя некомфортно. Я не из тех, как жаль, кто бы наслаждался чрезмерной привязанностью многих женщин. Мне это противно, омерзительно. Такие загадки, как желания и грешные прихоти, мною поняты от ума, но не от сердца.
Пани Агнешка же любит поболтать о девчачьих делах, убеждая, что внутри меня должно найтись место для светлого чувства. Смешно, как неверны её воззрения.

Я открыт для платонической любви, любви к верным подданным и друзьям, но ощущал её, в последний раз, очень давно. Теперь, душа моя холодна и никто её не достоин. Всё остальное, прелюбодеяние — грех. Отношения между мужчиной и женщиной созданы для рождения детей, а я — вампир и мой единственный ребёнок — Меле, которой я дарю все остатки ласки, скопившиеся за одинокие века.
Мертвец не достоин таинства, последующего женитьбе. Вот моя правда. И тут моими устами говорит Господь, ведь то, есть его закон.

Поэтому, я более падок на разговоры с Маркусом. Он, без умолку, обсуждает спортивные передачи, кулинарные шоу, что мы смотрим вместе, и одежду. Это, бесспорно, настоящее отдохновение. И как удивительно, когда в таком массивном теле прячется столь разносторонняя суть.
Я рад. Ему чудесно идёт стать самым поразительным из вождей.

Так или иначе, это произойдёт скоро. Отметив первый весенний праздник, — я и мои слуги, — мы перешли рубеж, отделявший старый хлев от настоящей крепости, названной моим именем, подчёркивающий превосходство Йозефа Вышеградского над Ярославом Брынковяном. Рубеж моих неприкосновенности и свободы.

Я, и вправду, останусь счастлив, в окружении шляхт и добрых гостей, не покусившихся на моё сдержанное молчание.

Прослыть странным, замкнутым, не так страшно, как оказаться в неволе, вновь пленённым. Особенно, если плен повязан узами крови, порабощающими разум, способными растоптать силы даже самой могущественной, от природы, плоти. Слепо подчиняться больно. Жаждать убить своего мучителя, но не сметь поднять и пальца — невыносимо.

На вопрос, что важнее, свобода или любовь, Блаженная ответила, мол, второе.

Так интригующе и непостижимо, учитывая, насколько ей ближе неосязаемое содержимое черепной коробки. А может, для себя, она и права. Её мысли мне неведомы и, не побоюсь, мало нужны для анализа.

В Щецине наступило время года, предрекающее новую жизнь.

Ту, что воплощу я,
воевода Йозеф Вышеградский.

 

[eisenfrau_]

"Окончу тем, с чего начал: судьба
И воля в нас всегда с собою в ссоре,
Все замыслы уничтожает жребий;
Мы думаем, а исполняет он".

О жилище.

Баллы, etc.

Отец шляхты.

Моя плоть холодна, как доспехи, которые я ношу, но я не испытываю никакого недомогания. Говорят, что только самоубийца решится покинуть город на ночь глядя. Но я прошёл немало лиг, под покровом ночи, и вопросы безопасности меня больше не волнуют. Я слишком устал, чтобы жить, но я не могу заставить себя лечь и умереть.
Ветер гонит надо мною чёрные тучи, подобно язычникам, завывая в темных низинах. Где-то, далеко отсюда, они смеются в освещённых факелами комнатах, барабанят пальцами, с острыми когтями, по каменным подоконникам и пьют нектар из разорванных глоток.

Я проклятый, желающий искупить грехи до того, как наступит судный день. Если будет на то Господня воля, я смогу попасть на небеса.

К Пасхе, мы управились со строительством подвала. Всё, что было необходимо мне для создания шедевра — стало моим. Конечно, укромное местечко не было непреложным правилом, но работать здесь мистически спокойно, как в могиле, вскопанной в карпатской земле, и приносит колоссальное удовольствие.
Я обставил его по своему вкусу, игнорируя предпочтения гостей. Слугам, и вовсе, нечего ошиваться в личных покоях доминтора. Что не указ Агнешке Блаженной.

Она захаживала на огонёк, облюбовав диван, прогоняемая лишь собственной, надуманной брезгливостью, когда мокроватый грунт (я оставил полы из чистой, освящённой почвы) устилал влажный, предрассветный туман. Он тяжёл для неё, мрачен.

И пусть. Мне было прекрасно в одиночестве, увлекаясь то резкой по дереву, то лепкой из мёртвых тел. Никто не мешал мне питать материал кровью, никто не воротил носом и не обзывал странным, экстравагантным даже для извергов. Ох, пани, если бы ты знала наш клан, кроме меня и пана Ярослава, то взяла бы в толк, что есть истинное извращение...

А я — до неприличия добр. Я любящий воевода для своих верных подопечных.

Для передышки, я посещал Грыфинский лес. Скучал по шуршанию воды во Влтаве, закрывая глаза и окунаясь в воспоминания, пока брожу. Стену шелестящего дождя успокаивали раскидистые ветки и его шум, прерываемый только хрустом веток под ногами и мерным бренчанием ключей в кармане, напоминал — отдалённо — бой барабанов.
Всё, чего я не дотрагивался, оставалось тенью на кожаных подушечках пальцев, от сырой земли до скользкой листвы.

Меле, тоже, приходила.

Её посещения куда приятней, но моя жажда, к скорейшему созданию вождя, смущала неловкие разговоры. К несчастью, это то время, когда мне некогда отвлекаться и попусту чесать языком. Я не хотел обижать моё дорогое дитя, расстраивать, но бывал груб, как и любой творческий индивидуум, схвативший музу за хвост.

Тем не менее, есть за что я ценю эту женщину: мы во всём приходим к консенсусу. Желая внимания, она умудрялась притвориться полезной, как медсестра хирургу, подавая инструменты, но не влезая в сам процесс операции.

Пока я трудился, менялась не только природа.

В доме кипели нововведения, вызывающие во мне тревогу. Мои любимые ковры, спасённые из монастыря, объедал робот-пылесос. Благо, он завёл моду давиться пылью и застревать под креслом. Всё-таки, Бог всё видит, и мелким вредителям, меня нервирующим, станется тошно портить дорогие вещи.
А выкинуть это чудо запретила Зои.

Да и в целом, обилие техники мне чуждо. Без неё, в чём я готов поклясться, проще и надёжней. Нет времени на баловство.

Нельзя отбрехаться, как Джей, мол, "я стираю" и играть с мобильным, пока стиральная машинка не запищит.

Но как я могу насаждать "новомодным" людям то, к чему когда-то привык... их мало привлекают расслабленные вечера, в компании густой тьмы, ласкового треска камина и поучительной книги. Им скучно от впечатляющей мелодии, что испускают клавиши церковного органа, и они не способны в ней раствориться.
Как всегда, я один. Изредка, мои устарелые хобби разделяют Меле или... или Мортимер.

Снаружи, поднимая лицо к пасмурному небу, я наслаждаюсь нескончаемым дождём. Я слабо ощущаю лёд его капель, застывающих на моих щеках, — и я плачу вместе с Нестречей, упиваясь болью, причиняемой смертными, колдовским землям западного Поморья. И всё не так, как бывало сотни лет назад...

"Все люди — грешники". Непрошеная мысль, всплывшая откуда-то из глубины не-живой души. "И те, кто грешит во имя Господа, самые большие грешники из всех". А они грешили во имя Господа, разве не так?.. Они преследовали меня, дитя Господа и Каина, лишь из-за моей природы. Природы, которой меня наделил сам Господь, желая раскаяния?.. "Осмелятся ли они восстать против дел Господних?" Это казалось немыслимым. Самый страшный из смертных грехов. Гордыня, явная и пагубная. Отвергать Бога? Как они смеют?
"Позволить им идти тем же путём, значит, согрешить".

По божьей, — и моей, — воле несчастным будет даровано спасение. Поэтому, я приступил к таинству, находя успокоение в привычных фразах и действиях. Затем же, ожидая, когда пан Ярослав проявит всю свою злую сущность.

С каждым моим шагом, в вотчину, возвращались снега.

Мы впускали прохладу, как званого гостя, открыв ей главные двери, ведущие во владения. Непривычная, пресыщенная цветами, картинка резала глаза, выбиваясь из былого монохрома, погружавшего окружающий мир в спячку. Зимой было тихо, белая пелена скрадывала каждый, неосторожный звук, отрезая островки кипучего быта от остального города.

Весна пестрила звонкими голосами птиц, контрастирующими со стонами, доносящимися из подвала. Мои руки так давно не касались чужой плоти... оказалось, то вульгарно и дико. Но, видит Бог, я сотворил всё так, чтобы ни одна капля крови не пролилась зря.

- А где остальные?.. — растерянно вопрошали слуги. Конечно, им не требовался ответ.

- Йозеф, — вторила им моя дорогая Меле, но с иной подоплёкой, — Я готова молиться кому угодно, лишь бы отблагодарить за то, что встретила тебя, — мы гуляем, в ту ночь, вновь посещая руины замка, и красивый парк, — Все мои мечты стали явью. Кто же ты, в самом деле?.. Ангел или демон?
Я улыбнулся.
- Не бывает однозначного зла, дитя, как и незапятнанного добра. Только ты решаешь, чьего кодекса чести держаться. И для тебя он — непреложный закон света.
- Да, наверное... — она провожает меня взглядом, тягучим, как патока. Роняет слова о том, что я восхитительно наивен для текущего века.

Она — е щ ё — знает так мало.

Я уже победил.

"Tzimisce", VtM: Bloodlines.​

- Я лгал тебе, пан Вышеградский, — это были последние его слова, обращённые ко мне. Он отрёкся от фамильярности, глядя на меня, как на ровню. За его спиной возвышался мой вождь, великолепный и грозный, — Клянусь ранами Христа, я часто лгал.
- Они уже рядом, Йоша, и я остаюсь с тобой, — Блаженная взяла меня за руку, свободную от ладони Меле. Мы — снова — были теми, кто замешал витэ Цимисхов и Малкавиан.

Затем, смеясь, мы ушли в ночь. В пыльной, залитой кровью комнате остался сидеть покинутый сир, лишённый веры на спасение.

 

[Леди_Лейн]

Челлендж не обновлялся в течение трёх месяцев. Закрыто. Перенесено в Архив.