Порой, вспоминая нашу первую встречу с Малькольмом, я пытаюсь разгадать загадку: как из того надменного и холодного незнакомца, что стоял тогда передо мной, получился мой любимый барон, с которым мы растим дочь.
За маской высокомерия скрывалось тепло, забота и готовность браться за любую работу. Он оказался неплохим поваром, стирал и развешивал пеленки дочери, не гнушался прополкой моего огорода и уборкой конюшни после Мага. Витус тоже не мог скрыть своего удивления: «Вот у тебя, долговязая, все не как у людей, – ворчал он, – и барон тебе какой-то нестандартный достался. Увлечение алхимией – это еще понятно, но то, что он не боится грязной работы – это нонсенс. По идее, он должен быть белоручкой».
На все мои вопросы Малькольм лишь отделывался шутками:
– Ох, это долгая песня, милая. Скажем так, в отцовском замке не было места для бездельников.
Но не зря же я – Мэлори Пейдж! Я настояла, и он уступил:
– Видишь ли, – начал барон свой рассказ, – Мой отец был убежден, что я должен беспрекословно ему повиноваться. А я, как назло, рос юношей своевольным. Не всегда внимал его указам, прекословил, заступался за слуг, когда он был несправедлив. В наказание меня отправляли чистить конюшни, готовить еду для всей стражи, полоскать белье в ледяной реке. И знаешь, это пошло на пользу моему нраву. – Он подмигнул мне. – Батюшка думал сломить меня, а вышло так, что... научил выживать. И теперь, когда нужно постирать пеленки нашей дочери, я делаю это с достоинством. Ибо знаю, что это не унижение, а проявление любви. И за это я должен быть благодарен отцу. – Он зевнул, готовясь ко сну. – Так что это последствия его воспитания. Никакой чертовщины, никаких проклятий. Лишь суровая правда жизни.
В тот знойный летний день Малькольм выскочил из дома, чтобы развесить пелёнки Ламики перед работой.
И в тот же момент мы с Витусом заметили перед нашим жилищем высокую, величественную женщину, источавшую ауру власти и аристократизма. Ее изысканное платье казалось нелепым среди окружающей дикой природы. "Пока не представляет угрозы", — констатировал Витус. И словно в подтверждение этих слов, из-за угла дома появился Малькольм и замер, пораженный ее появлением.
— Мама, что ты здесь делаешь? — вырвалось у него в изумлении.
Она же бросилась к нему навстречу и заключила в объятия, крепко, отчаянно, словно боялась, что он вот-вот исчезнет. Так они и стояли, в тишине, нарушаемой лишь сбивчивым дыханием, сплетенные в единое целое нитями невысказанной любви и долгой разлуки. Спустя мгновение, барон, смущенно высвобождаясь из объятий, пробормотал:
— Ну, перестань же, право. Чего ты хочешь?
– Малькольм, дитя моё, что же ты натворил? – начала она с печальной нежностью, – Ты разбил свою судьбу, и судьбы тех, кто тебе дорог. Одумайся, молю. Приди с повинной. Мы всё переживём, вместе.
– Матушка, но разве не ты сама помогла мне бежать? – он покачал головой, и, мне почудилось, в его взгляде вспыхнули недобрые искры.
– Тогда отец был слишком суров, и сердце моё сжалилось. Но я и помыслить не могла, что это приведёт к... этому, – она с гримасой отвращения обвела рукой убогое окружение. – И что ты сотворил с отцом? Он отказывается преследовать тебя, слышишь? Мортимер Гот в ярости. Это может разжечь вражду между двумя древними родами! Осознаёшь ли ты всю тяжесть последствий, Малькольм?
– Я представил отцу доводы столь неоспоримые, что он дал мне письменное слово прекратить это преследование, – голос Малькольма был полон гнева. – И не тревожься, войны не будет. Для Мортимера у меня тоже найдутся веские причины отказаться от вражды. Матушка, если это всё, я должен ехать. И запомни, прошу тебя, я люблю Мэлори и Ламику и никогда их не оставлю.
Барон свистнул, и словно из воздуха возник Маг.
– Но как же долг, честь? – воскликнула баронесса. – Любовь – удел немногих, Малькольм. Особенно когда на кону будущее нашего рода.
Не ответив, сын вскочил в седло и резко натянул поводья, разворачивая коня.
С Ламикой на руках, я уже какое-то время стояла в дверях, невольно слушая их разговор. Когда Малькольм вскочил на Мага и натянул поводья, он обернулся ко мне. Злые искры в его глазах мгновенно погасли, уступая место мягкой, ласковой улыбке. Черты лица смягчились, словно передо мной был совсем другой человек.
– Буду поздно, родная, – тихо произнес он. – Запри двери накрепко.
Я едва заметно кивнула в ответ, и он, пришпорив коня, сорвался с места в галоп. Повернувшись, я столкнулась с долгим, изучающим взглядом баронессы.
– Ты... необычная, – произнесла она после долгой паузы. – Теперь я понимаю, почему Малькольм потерял голову. В тебе есть что-то... нездешнее. И совершенно непохожее на этих деревенских простушек. Но этого недостаточно, чтобы оправдать его безрассудство.
Я хранила молчание, а она бросила взгляд на Ламику и тихо проговорила:
– Она красивая девочка. Но жизнь её будет нелегка. Вечно меж двух миров, не принадлежа ни одному из них... – затем она снова обратилась ко мне. – Ты должна понимать, Малькольм не так прост, как кажется. Он умён, амбициозен и даже жесток, когда это необходимо. Ты видишь лишь ту сторону, которую он тебе позволяет. Не забывай об этом, строя с ним своё счастье. И помни, твой побег дорого нам обошёлся. И, возможно, обойдётся ещё дороже.
С этими словами баронесса развернулась и, не прощаясь, направилась к ожидавшему ее экипажу. Он тронулся, и лишь клубы пыли, поднятые колесами, напоминали о ее визите. Лес вновь наполнился щебетом птиц. «Почему не сработали экраны?» – в моём голосе слышалось отчаяние. «Ошибка, – задумчиво отозвался Витус. – Генетическое сходство оказалось выше ожидаемого. В программу было внесено недостаточно данных биометрии Малькольма. И вероятно, она знала, где искать». Он тяжело вздохнул. «Исправь. Иначе нас обнаружит не только его отец, но и Мортимер Гот». «Уже работаю над оптимизацией алгоритмов», – последовал уверенный ответ. В тот вечер, убаюкивая дочку, я замерла под звёздным куполом, где шум еловых ветвей, словно колыбельная, нашептывал сказки, а взгляд мой тонул в нежной чистоте её личика, в зелёной глубине смыкающихся глазок.
В голове роились мысли, словно потревоженные пчелы. О жизни здесь, на этой чужой планете. О далекой Парии, которая с течением времени превратилась в туманное, неприятное воспоминание. О наших с Малькольмом отношениях... Тихо склонившись к спящей дочери, прошептала:
– Спи спокойно, милая. Тебе не нужен тот мир, откуда бежал твой отец. Ты создашь свой, где будешь счастлива и безмятежна.
А еще я надеялась, что Малькольм никогда не покажет нам свою темную сторону, о которой говорила его мать. Она представлялась мне чем-то очень жестоким. «Вот всегда мне твой барон казался каким-то двуличным", – прозвучал тихий голос Витуса, «А, по-моему, он тебе нравился» – улыбнулась я в ответ. «Да, – задумчиво отозвался ИИ, – Он способен на поступки... Но поступки бывают разные». Вдали послышался цокот копыт. Малькольм возвращался домой.
За маской высокомерия скрывалось тепло, забота и готовность браться за любую работу. Он оказался неплохим поваром, стирал и развешивал пеленки дочери, не гнушался прополкой моего огорода и уборкой конюшни после Мага. Витус тоже не мог скрыть своего удивления: «Вот у тебя, долговязая, все не как у людей, – ворчал он, – и барон тебе какой-то нестандартный достался. Увлечение алхимией – это еще понятно, но то, что он не боится грязной работы – это нонсенс. По идее, он должен быть белоручкой».
На все мои вопросы Малькольм лишь отделывался шутками:
– Ох, это долгая песня, милая. Скажем так, в отцовском замке не было места для бездельников.
Но не зря же я – Мэлори Пейдж! Я настояла, и он уступил:
– Видишь ли, – начал барон свой рассказ, – Мой отец был убежден, что я должен беспрекословно ему повиноваться. А я, как назло, рос юношей своевольным. Не всегда внимал его указам, прекословил, заступался за слуг, когда он был несправедлив. В наказание меня отправляли чистить конюшни, готовить еду для всей стражи, полоскать белье в ледяной реке. И знаешь, это пошло на пользу моему нраву. – Он подмигнул мне. – Батюшка думал сломить меня, а вышло так, что... научил выживать. И теперь, когда нужно постирать пеленки нашей дочери, я делаю это с достоинством. Ибо знаю, что это не унижение, а проявление любви. И за это я должен быть благодарен отцу. – Он зевнул, готовясь ко сну. – Так что это последствия его воспитания. Никакой чертовщины, никаких проклятий. Лишь суровая правда жизни.
В тот знойный летний день Малькольм выскочил из дома, чтобы развесить пелёнки Ламики перед работой.
И в тот же момент мы с Витусом заметили перед нашим жилищем высокую, величественную женщину, источавшую ауру власти и аристократизма. Ее изысканное платье казалось нелепым среди окружающей дикой природы. "Пока не представляет угрозы", — констатировал Витус. И словно в подтверждение этих слов, из-за угла дома появился Малькольм и замер, пораженный ее появлением.
— Мама, что ты здесь делаешь? — вырвалось у него в изумлении.
Она же бросилась к нему навстречу и заключила в объятия, крепко, отчаянно, словно боялась, что он вот-вот исчезнет. Так они и стояли, в тишине, нарушаемой лишь сбивчивым дыханием, сплетенные в единое целое нитями невысказанной любви и долгой разлуки. Спустя мгновение, барон, смущенно высвобождаясь из объятий, пробормотал:
— Ну, перестань же, право. Чего ты хочешь?
– Малькольм, дитя моё, что же ты натворил? – начала она с печальной нежностью, – Ты разбил свою судьбу, и судьбы тех, кто тебе дорог. Одумайся, молю. Приди с повинной. Мы всё переживём, вместе.
– Матушка, но разве не ты сама помогла мне бежать? – он покачал головой, и, мне почудилось, в его взгляде вспыхнули недобрые искры.
– Тогда отец был слишком суров, и сердце моё сжалилось. Но я и помыслить не могла, что это приведёт к... этому, – она с гримасой отвращения обвела рукой убогое окружение. – И что ты сотворил с отцом? Он отказывается преследовать тебя, слышишь? Мортимер Гот в ярости. Это может разжечь вражду между двумя древними родами! Осознаёшь ли ты всю тяжесть последствий, Малькольм?
– Я представил отцу доводы столь неоспоримые, что он дал мне письменное слово прекратить это преследование, – голос Малькольма был полон гнева. – И не тревожься, войны не будет. Для Мортимера у меня тоже найдутся веские причины отказаться от вражды. Матушка, если это всё, я должен ехать. И запомни, прошу тебя, я люблю Мэлори и Ламику и никогда их не оставлю.
Барон свистнул, и словно из воздуха возник Маг.
– Но как же долг, честь? – воскликнула баронесса. – Любовь – удел немногих, Малькольм. Особенно когда на кону будущее нашего рода.
Не ответив, сын вскочил в седло и резко натянул поводья, разворачивая коня.
С Ламикой на руках, я уже какое-то время стояла в дверях, невольно слушая их разговор. Когда Малькольм вскочил на Мага и натянул поводья, он обернулся ко мне. Злые искры в его глазах мгновенно погасли, уступая место мягкой, ласковой улыбке. Черты лица смягчились, словно передо мной был совсем другой человек.
– Буду поздно, родная, – тихо произнес он. – Запри двери накрепко.
Я едва заметно кивнула в ответ, и он, пришпорив коня, сорвался с места в галоп. Повернувшись, я столкнулась с долгим, изучающим взглядом баронессы.
– Ты... необычная, – произнесла она после долгой паузы. – Теперь я понимаю, почему Малькольм потерял голову. В тебе есть что-то... нездешнее. И совершенно непохожее на этих деревенских простушек. Но этого недостаточно, чтобы оправдать его безрассудство.
Я хранила молчание, а она бросила взгляд на Ламику и тихо проговорила:
– Она красивая девочка. Но жизнь её будет нелегка. Вечно меж двух миров, не принадлежа ни одному из них... – затем она снова обратилась ко мне. – Ты должна понимать, Малькольм не так прост, как кажется. Он умён, амбициозен и даже жесток, когда это необходимо. Ты видишь лишь ту сторону, которую он тебе позволяет. Не забывай об этом, строя с ним своё счастье. И помни, твой побег дорого нам обошёлся. И, возможно, обойдётся ещё дороже.
С этими словами баронесса развернулась и, не прощаясь, направилась к ожидавшему ее экипажу. Он тронулся, и лишь клубы пыли, поднятые колесами, напоминали о ее визите. Лес вновь наполнился щебетом птиц. «Почему не сработали экраны?» – в моём голосе слышалось отчаяние. «Ошибка, – задумчиво отозвался Витус. – Генетическое сходство оказалось выше ожидаемого. В программу было внесено недостаточно данных биометрии Малькольма. И вероятно, она знала, где искать». Он тяжело вздохнул. «Исправь. Иначе нас обнаружит не только его отец, но и Мортимер Гот». «Уже работаю над оптимизацией алгоритмов», – последовал уверенный ответ. В тот вечер, убаюкивая дочку, я замерла под звёздным куполом, где шум еловых ветвей, словно колыбельная, нашептывал сказки, а взгляд мой тонул в нежной чистоте её личика, в зелёной глубине смыкающихся глазок.
В голове роились мысли, словно потревоженные пчелы. О жизни здесь, на этой чужой планете. О далекой Парии, которая с течением времени превратилась в туманное, неприятное воспоминание. О наших с Малькольмом отношениях... Тихо склонившись к спящей дочери, прошептала:
– Спи спокойно, милая. Тебе не нужен тот мир, откуда бежал твой отец. Ты создашь свой, где будешь счастлива и безмятежна.
А еще я надеялась, что Малькольм никогда не покажет нам свою темную сторону, о которой говорила его мать. Она представлялась мне чем-то очень жестоким. «Вот всегда мне твой барон казался каким-то двуличным", – прозвучал тихий голос Витуса, «А, по-моему, он тебе нравился» – улыбнулась я в ответ. «Да, – задумчиво отозвался ИИ, – Он способен на поступки... Но поступки бывают разные». Вдали послышался цокот копыт. Малькольм возвращался домой.
0
4,75
Последнее редактирование:
