Поначалу я боялась прикоснуться к Ламике. Она казалась неправдоподобно хрупкой, беззащитной. «Расслабься, долговязая, – ворчал Витус. – Я проанализировал все биометрические показатели: у нее крепкий организм, уверен, выносливее, чем у многих местных. К тому же, я уже запрограммировал синтез необходимых иммуномодуляторов, они поступят в ее организм через твое молоко». Так что я кормила дочь грудью. Она забавно причмокивала, а насытившись, мгновенно засыпала. И я смотрела на это крошечное существо, дремлющее у меня на руках, и не верила, что она – моя. Моя дочь. Дитя любви, рожденной вопреки всем правилам. Запретный плод, сорванный в саду, куда нам, туинсам, вход был воспрещен. Я, Мэлори Пейдж, космический разведчик, бороздившая космические просторы в поисках висмута, теперь – мать.
Малькольм принимал всё это естественно. Он любил её какой-то безусловной любовью, ещё до её рождения. Не философствуя он просто брал дочь на руки, баюкал, напевал колыбельные. И Ламика всегда смотрела на него с большим вниманием, чем на меня. Я так не умела.
– Неудивительно, – смеялся он над моим недоумением, – У меня три младшие сестры, я знаю, чем завоевать девичье сердце.
Первые месяцы после рождения Ламики были дивной идиллией. Она сладко ела и крепко спала, не обращая внимания ни на что вокруг. Даже грязные пеленки не могли потревожить её безмятежный сон.
Зато мы спокойно могли заниматься своими делами. Я – посвящать себя саду и теплице, наслаждаясь тишиной и уединением.
Больше времени уделяла кухне, готовя что-нибудь особенное к возвращению Малькольма. Стараясь вложить всю душу в готовку
Почти каждый вечер Малькольм уезжал верхом, сопровождать караваны с грузом. Под утро, измотанный и перепачканный дорожной грязью, возвращался он с Магом обратно. И в любую непогоду, будь то дождь, снег или град, барон неизменно, прежде чем войти в дом, расседлывал коня, приводя его в порядок. Заботливо укрыв попоной, ставил в стойло, и только после этого спешил к домашнему очагу.
А дома Малькольма могли ждать мои незаконченные дела, и он никогда не отказывался помочь. Иногда из поездок он привозил деньги или продукты. И все равно они казались мне какими-то подозрительными, хотя думать об этом было некогда
И, конечно, наши сердца по-прежнему бились в унисон, согретые теплом взаимной любви.
И да Малькольму удалось не только выгодно пристроить излишки моего урожая, но и сбыть с рук кое-что ненужное, пылившееся в кладовке лесного домика, словно осколки давно ушедших дней.
Время шло, Ламика росла и характер её крепчал. На руках она была само воплощение безмятежности, но стоило опустить её в кроватку, как тишина взрывалась обиженным плачем. Дни тянулись в непрерывных заботах: одна рука держала её, другая отчаянно пыталась управляться с делами. Ни переноска, ни мягкое одеяло рядом не успокаивали её. Аппетит стал капризным: грудь брала неохотно, часто выплевывая с недовольным видом. Я начала всерьез беспокоиться о её здоровье. Но Витус, проанализировав данные, заявил: "Отклонений не выявлено. Скорее всего, это просто яркое проявление индивидуальности в столь юном возрасте. Намучаешься ты с ней, долговязая".
Малькольму тоже выпадала честь носить Ламику на руках, и это доставляло им обоим искреннюю радость. Уже лежа в кровати, пытаясь перевести дух от дневной суеты, я слышала, как он мерил шагами нашу маленькую кухоньку, что-то напевая дочке, а она отвечает ему вдохновенным воркованием.
И именно Малькольму чаще всего удавалось убаюкать дочку и, словно драгоценность, уложить в кроватку, не потревожив её сон. После этого он отправлялся сопровождать свои грузы, а я могла позволить себе роскошь выспаться до утра. Ведь как ни противилась Ламика расставанию с руками, заснув, она погружалась в крепкий и безмятежный сон.
Ламика не любила купаться. Каждое купание начиналось с нахмуренных бровей, поджатых губ и жалобного плача. Но под струйками теплой воды она постепенно расслаблялась, ручки разжимались, в глазах появлялось любопытство. Купание превращалось в маленький мир игр и брызг. Забавно, что когда приходило время вылезать из ванны, начинался настоящий концерт протеста с отчаянным плачем, и так было с самого первого её купания. «Твоя дочь, долговязая являет собой осторожный экземпляр, – как-то заметил Витус, – И это похвально: эволюция не любит беспечных, особенно в потенциально опасной среде». Я лишь покачала головой на его замечание. Моей Ламике явно удалось очаровать ИИ.
Как-то мой сон разорвал крик дочери, острый как удар. Сердце сжалось, и я, повинуясь инстинкту, бросилась вниз. Малькольм склонился над Ламикой, осторожно укладывая её на живот. Личико дочки горело, и каждый её крик причинял мне боль.
– Что ты делаешь?! – воскликнула я, кинувшись к ней.
Он отмахнулся от меня, словно от назойливого комара:
– Уймись, женщина. Не впервой мне с младенцами возиться. Понимаю, что творю.
Малькольм, не обращая внимания на мои протесты, шептал Ламике что-то тихое, успокаивающее, нежно массируя спинку. И вдруг, словно по волшебству, Ламика напряглась, приподняла головку и с любопытством посмотрела вокруг. «Да успокойся ты, долговязая - усмехнулся Витус,- Даже средневековый барон знает, что позиция лежа на животе способствует укреплению мышц шеи и спины младенца, а также стимулирует его развитие» Мне оставалось только вздыхать
Спустя несколько дней, Ламика, барахтаясь на коврике, с пыхтением и тихим ворчанием, вдруг перекатилась на спину. Ее личико озарилось сначала торжествующей улыбкой победителя, а затем взрывом чистого, неподдельного смеха. И словно утомленная триумфом, уже через минуту она погрузилась в безмятежный сон, словно после славно завершенного подвига.
Малькольм, наверное, и хотел бы больше времени уделять дочери, но на его попечении находился ещё и Маг, который всё никак не желал признавать во мне хозяйку. А конь требовал внимания, пусть и немногого. Самой большой проблемой оставалась изоляция: привыкший к просторной конюшне замка, здесь Маг тосковал в одиночестве, и барону приходилось развлекать его беседами. Удивительно, но Маг всегда внимательно слушал, словно понимал каждое слово. Витус как-то заметил по этому поводу: «Смотри, долговязая, какое удивительное взаимопонимание между бароном и его конём. Кажется, будто их нейронные сети сплелись в единый узор. Наверное, после стольких лет бок о бок они научились читать мысли друг друга...» И, вздохнув, добавил: «Эх, если бы и мне так повезло с партнером». «Ты чего, Витус?» – опешила я. «Это мои нервные клетки сплетены с твоими нейронами...» «А такого взаимопонимания нет», – вздохнул он. – «Вечно мне приходится тебе что-то доказывать». И И.И. обиженно замолчал.
Развлекал Малькольм Мага либо игрой в большой тряпичный мяч, либо прыжками через барьер. И они здорово смотрелись вместе, словно единое целое. Видимо, есть правда в словах Витуса
И конечно, Маг с большим удовольствием срывался в галоп, когда чувствовал, что нужно ехать сопровождать грузы.
Жизнь тихо журчала своим чередом, словно лесной ручей. Ламика, научилась сидеть, обзавелась первыми, как жемчужинки, зубками и смешно, по-лягушачьи, шмыгала по полу. Маленькие ручонки хватали все, что попадалось под руку, и тащили в рот, а изо рта вырывались невнятные звуки, слабые ростки будущей речи. Наблюдать за ней было умилительно до слез. И, что самое главное, она все реже просилась на руки, позволяя мне управляться по хозяйству с большей расторопностью.
Но порой во мне просыпалось неудержимое желание подхватить дочку на руки, подбросить в воздух, защекотать животик до звонкого, заразительного смеха. И вот, в тот день, подняв малышку с пола, я чмокнула её в щёку, дала попить водички из бутылочки и залюбовалась её сосредоточенно чмокающей мордашкой. В этот момент лёгкий укол пронзил мой бок, и Витус торжественно изрёк: «Ну вот, долговязая, вы с бароном опять доигрались». «Что?» – растерянно переспросила я. «Да ничего, – хохотнул ИИ, – Ты опять в положении, долговязая». Бедная Ламика чуть не выскользнула из моих рук.
Малькольм умчался на Маге, по своим делам, о которых предпочитает умалчивать. А я металась по нашей тесной кухне с дочкой на руках. Второй ребенок... Когда? Как? Неужели я успела отдышаться после родов Ламики? Найду ли в себе силы любить еще одного малыша? «Не волнуйся, – пытается успокоить меня Витус, – Твой организм полностью восстановился, вторая беременность ему не повредит».
"Что ты понимаешь?" – думала я с горечью. – "Всего лишь холодные цифры, бездушный анализ. Легко тебе рассуждать о моей бренной физиологии."
"Ну что ты, не кипятись так, у тебя давление подскочило как при перегрузках, молоко может пропасть," – тревожиться Витус. Ламика дергает меня за прядь волос, лепечет что-то неразборчивое на своем птичьем языке. А я тону в её огромных, изумрудных глазах, и чувство вины разрастается во мне ядовитым плющом. Как же она похожа на Малькольма... Бедняга, он надрывается, лишенный из-за меня титула, земель и состояния. Теперь сопровождает торговые караваны, рискует жизнью. Возвращается домой изможденный, с тенями под глазами. Несколько раз я находила его спящим прямо здесь, на кухонном полу, обессилевшего настолько, что не хватало сил доползти до постели. Как я ему скажу? Как признаюсь, что наше бремя станет еще не посильнее?
Цокот копыт возвестил о возвращении Малькома. Дочка, утомленная моей кухонной беготнёй, уснула прямо у меня на руках. Я бережно уложила её в кроватку и бросилась переодеваться. После метаний по кухне я была насквозь пропитана потом. У меня было около десяти минут, пока Мальколь приведет Мага в порядок. Когда он вошел на кухню, я уже ждала его, лучась свежестью и источая тонкий аромат. Он же, напротив, казался измученным, понурым и каким-то взвинченным. Но барон улыбался – он умел скрывать свои истинные чувства под маской невозмутимости. Встретившись со мной взглядом (а я, увы, не умела прятать свои эмоции), он спросил:
– Родная, что случилось?
Я замялась, переминаясь с ноги на ногу. Его усталый вид заставил меня решиться. Тихо, почти шепотом, я произнесла:
– Прости, родной, но я снова беременна...
— И ты из-за этого расстроилась? — удивился Малькольм, в его голосе звучала нежность. Он бережно коснулся моего плеча, заглядывая в глаза. И в его усталом взгляде, вдруг отразилась внезапная радость, словно солнце выглянуло из-за туч. — До чего же глупая женщина мне досталась... Но это же просто восхитительно! Я чувствую, в этот раз у нас будет сын...
Его нежный поцелуй в щеку обжег меня, и вдруг я с ошеломляющей ясностью осознала собственную глупость. Беспросветную, всепоглощающую глупость. Как я могла хоть на мгновение усомниться в любви к своему малышу? Ощущая тепло сильной руки Малькольма на плече, я внезапно ощутила прилив уверенности, словно волна смыла все сомнения: мы непременно справимся, все непременно наладится.
"Ума не приложу, долговязая," – как всегда, бесцеремонно вторгся в мои мысли Витус, – "Как только тебя, такую паникершу, в космические разведчики определили. Стрессоустойчивости тебе у барона учиться надо." Раздражение вскипело внутри, и я процедила сквозь зубы: "Сейчас я тебя с шеи своей сниму." В ответ лишь прошелестело примирительное: "Ладно, ладно, умолкаю," – и он исчез.