Рем.
Уже давно перевалило за полдень, когда я наконец вернулся домой. Сегодняшний день можно было назвать удачным: по крайней мере, домой я вместе с гитарой нес авоську со всяким съестным. Горожане нынче были щедры на деньгу, оно и понятно - воскресенье, погода солнечная, на улице максимальное количество зевак, у меня в чехле от гитары максимальное количество денег.
Правда, черная кошка, перебежавшая мне дорогу поутру, несколько расстроила: я не то, чтобы очень суеверный, но всякая примета, встретившаяся на пути - некое обещание чуда для меня. И неважно, какого рода чудо это будет. Но пока ничего сверхъестественного не случилось, не считая заработка и того, что в магазине наконец-то появились мои любимые сосиски.
Впрочем, это было моей единственной проблемой сейчас.
Конечно, не считая ежедневных, тех, которые уже считаешь неотъемлемой частью своего существования.
Еще не вечер, сказал я себе. Уж до вечера для меня какое-нибудь завалящее чудо найдется. Вот приду - а Арон блинчики на плите жарит.
Ха-ха. Не смешно. Арон давно уже ничего не жарит. И уже почти месяц выходит из комнаты только чтобы поесть, ну и по нужде. Зайдешь к нему сам - сидит в углу и смотрит куда-то невидящим взором, аж жутко становится.
Я вздохнул, чувствуя, что мое хорошее настроение стремительно тает. Вот так всегда. Думать вредно, от этого умирают.
- Есть кто дома? - крикнул я, переступив порог своего обиталища. Ответом мне было молчание, но это значило только, что Ника опять ушла погулять - Арон на подобные призывы никогда не отзывался, даже когда был вменяем, а это страшно подумать, когда было.
Я прошествовал на кухню, не разуваясь, и сгрузил покупки на стол. Стол тут же заскрипел, объявляя всем, кто готов слушать, что он вот-вот испустит дух и рухнет к моим ногам.
- Ну, ну, старина, рано тебе умирать, - пробормотал я. И пошел обратно в прихожую разуваться, по пути положив гитару на диван в гостиную. Можно было и не менять обувь, лето, сухо, как-никак, но мне нравились мои сравнительно новые тапки с кошаками. Морды у них были до ужаса ехидные, но это было даже хорошо.
Поприветствовав кошаков и пообещав им увлекательнейшее путешествие на кухню, я побрел в указанное место - надо было приготовить ужин, ибо в животе у меня уже бурчало, Ника вечно возвращалась с прогулок голодная, а Арон был готов есть всегда, когда скажут.
Пока варились макароны и сосиски, я успел рассказать им об одной смелой птичке, что просидела рядом со мной весь день, и даже иногда подчирикивала моим завываниям. Не знаю, что ей было такого интересного в моей работе. Может, своих птичьих дел не нашлось.
- Просто она решила поучиться у тебя ремеслу, - сначала я испугался, что это макароны мне ответили (одно дело - когда ты говоришь с вещами, и совсем другое - когда они отвечают тебе), но потом понял, что фантазия моя слишком разыгралась, и что всего лишь незаметно пришедшая Ника. Поймав мой все еще слегка ошарашенный взгляд, она улыбнулась:
- Ты так увлеченно рассказывал об этой птичке, что я не решилась тебя отвлекать.
- Голодная? - спросил я и получил в ответ активные кивки головой. Что значило - "еще как!".
Получив порцию пищи, Ника плюхнулась на табуретку и с набитым ртом стала рассказывать про некое празднество, которое намечалось сегодня на городской площади.
- Пойдешь? - спросила она с надеждой.
- Нет, - мотнул я головой, - мне гитару надо поднастроить, да и устал сегодня. Народ все время вокруг был, никакой передышки.
- Ты свое горло в могилу сведешь такими темпами, - нахмурилась Ника.
- Сведу, - кивнул я, - а ты не задерживайся там, а то обряжусь в костюм смерти и пойду тебя искать. Зачем портить праздник людям?
- Действительно, - вздохнула она, - ладно, спасибо, - девушка поднялась, а затем застыла с виноватым видом, - я... там это, начинается уже...
- Беги, беги, - усмехнулся я, - все равно воды нет.
Ника кивнула и убежала, пожелав мне еще хорошего вечера. Спасибо, добрая девочка. А посуду я и без тебя помою.
Ника, Никуша. Невысокая, смуглая девушка с детским лицом, обрамлённым рыжевато-светлыми локонами. Глаза её цвета шоколада были немного раскосыми. Не знаю, как насчёт красоты, но как минимум милой она была.
Я не уставал удивляться ее жизнерадостности. Кажется, в свои девятнадцать Ника ни разу в жизни не задумывалась о чем-то печальном, тягостном. Все наши невзгоды пролетали словно мимо девушки. Хотя слово «девушка» применительно к ней казалось нелепым и неуместным. Девочка, вот это было бы вернее.
Впрочем, её жизнерадостность была ей на руку. Я порой завидовал, ибо здорово не хватало самому этого оптимизма.
Меня Ника, кажется, боготворила.
И это мне совсем не нравилось. Я не бог, я даже в младшие помощники старшего дворника при Небесной Канцелярии не гожусь. А она... ей нравилось мое окружение, мой заработок. Вся эта компания бродяг, в которой не брезговали ни кражей, ни убийством. Не то, чтобы я сам чурался их, но я боялся, что Ника рано или поздно вольется в этот коллектив. И уже не выберется.
Я пробовал устроить ее куда-нибудь учиться, я сводил ее с хорошими людьми. Но все мои попытки завершались сокрушительным поражением. Каждый раз я неизменно заставал ее дома, а не на занятиях, с улыбкой на лице. На все вопросы, почему она так делает, она отвечала, что лучше послушает мою игру, чем будет сидеть и скучать на уроках. И что с такой будешь делать?
Я вздохнул, тряхнул головой, чтобы отвлечься от невеселых мыслей, наложил еды в чистую тарелку, прихватил с собой вилку и пошел в комнату Арона.
Эта комната встретила меня затхлым запахом и привычной картиной - мрачным Ароном в углу кровати. Если Ника была весела, аки солнечный зайчик, то этот тип являл собой образец мрачности. Если она, не считая смуглой кожи, была светлая, то Арон был не только смуглый, но ещё и черноволосый. Я жил словно среди полюсов, плюса и минуса.
- Чего невесел? - делано бодро поинтересовался я, чувствуя, что мое хорошее настроение отказалось идти со мной в эту комнату и осталось за дверью. Арон промолчал, подняв на меня тяжелый взгляд из-под сальных прядей порядком отросших волос. Вытащить его в парикмахерскую не представлялось возможным, а сам я за ножницы боялся браться – вот и ходил парень лохматый. Я пытался подколоть его тем, что он, верно, за мной повторяет, но тот, как и на многие вещи, на эти подколки не обращал внимания.
- Я принес тебе поесть, - наконец вспомнил я, зачем пришел, и поставил на прикроватную тумбочку тарелку. Арон послушно придвинулся к еде, взял вилку и принялся ее поглощать.
- Приятного аппетита, - пробормотал я и сел рядом на койку.
- Спасибо, - на автомате ответил он, но я и этому был рад.
Доев, парень посмотрел на меня. Обычно я забирал тарелку и уходил. Однако сейчас продолжал сидеть и смотреть на него.
- Что? - спросил он, устав играть в гляделки.
- Расскажи мне, что ты думаешь, Харон, - попросил я, - у тебя на размышления предостаточно времени. Расскажи. Пожалуйста. Мне интересно.
Да, я его порой зову Хароном. По старой памяти, была у него одно время такая кличка.
- Это словами не выскажешь, - заметил Арон.
- А ты попробуй, - я склонил голову, - а я попробую понять.
Он замолчал, но я видел, что парень собирается с мыслями. Этому процессу я мешать не собирался и терпеливо ждал.
- Ну, - начал он, - я по большей части вспоминаю. Нашу жизнь. Что было. Чего не было. Что могло бы быть. Это достаточно увлекательные игры разума. Не могу описать. Так, чтобы ты понял. Там порой открываются поистине увлекательные картины.
Никакой конкретики.
- Ну, например? - спросил, не надеясь на внятный ответ. Но Арон встрепенулся, заволновался, заерзал на месте. Так-так...
- Помнишь, - словно с трудом выговорил он, - помнишь, у нас была сестра Мэй?
- Помню, - кивнул я.
- Помнишь, - с облегчением выдохнул он. И замолчал, уставившись в одну точку.
Подождав минут пять, я тронул Арона за плечо:
- Ну, а что из этого?
- А? Из чего? - спросил он, недоумевая.
То ли он меня дурил, то ли окончательно свихнулся. Я бы предпочел первое, хоть оно и обидней.
- Я помню, что у нас была сестра Мэй, - терпеливо повторил я, - что из этого следует, Арон?
Мэй... Да, была у нас сестренка. Она десять лет назад куда-то уехала. Помнится, тогда была страшная буча: она не назвала ни адреса, ни цели, мы даже подумали сначала, что ее похитили, но потом Мэй сама позвонила нам, сказала, что все у нее замечательно. Попросила не искать ее. Я решил, что лучше ее и правда не трогать (ну захотел человек стать абсолютно самостоятельным – и хорошо), и убедил в этом Арона, хоть это было непросто.
Но зачем он о ней вспомнил сейчас?
- Она исчезла, - заговорил он, - куда-то непонятно куда, растворилась. Она была настоящей? Я не могу разобраться. Вот ты помнишь. И я помню. Была?
- Была, была, - я потрепал его по голове, видя, что смятенный взгляд бедняги мечется по комнате, а сам он словно в горячке, - десять лет назад уехала. Думаю, она до сих пор где-то живет.
- Уехала... - Арон замолчал на пару секунд, но потом продолжил, - вот ты говоришь - уехала. Десять лет назад. Но это не так! Ведь она появлялась. Появлялась не раз. Ветром прилетала и улетала, когда вздумается. Она не исчезла... Или исчезла? - вид у него был глубоко несчастный.
- Я думаю, тебе стоит успокоиться, - я приобнял брата за плечи. Он кивнул, - воды принести? - спросил я и снова получил в ответ кивок.
- Во дела, - сообщил я кружке, будучи уже на кухне, - Мэй у него, значит, не исчезала. Что же она тогда меня не навещала? Свинство какое-то получается. Я же ее мороженым постоянно кормил. Может, она его объелась и меня теперь стала бояться?
Я, конечно, не верил в то, что говорил. В конце-концов, у кого разум помутнен, у меня или у Харона? Может, привиделась ему Мэй.
А вообще ее хорошо бы найти, раз такие дела.
Арон практически вырвал кружку у меня из рук. Вырвал и припал к ней губами.
- Ты бы с ней поосторожней, - предупредил я, - она дама деликатная.
- Мэй?
- Кружка!
- Скажешь тоже, - мне кажется, или он улыбнулся? Нет, верно, глюки, Арон не умеет улыбаться, разучился сто лет назад. Да и до этого не особо активно практиковал данное искусство.
Допив, он протянул мне кружку. Я решил, что достаточно на сегодня его мучить. И так много рассказал - ну, по сравнению с тем, что обычно.
Да. Я уже долгое время безуспешно пытаюсь понять, что творится в его голове. Он практически ничего не говорит. Я точно знаю, что он ведет дневник, но, во-первых, бережет его как зеницу ока, во-вторых, я не хочу лезть в его личные вещи. Доверие совсем потеряю, и фиг он вообще будет со мной разговаривать.
Я помыл посуду и пошел к гитаре. На старушке давно не играли для себя. Того гляди, сойдет с ума от такого графика, и что мне делать с безумной гитарой?
А если я свихнусь от всего, что вокруг творится, что мне делать с безумным собой?
Не надо.
Я сел на диван, взял гитару. Настройка пролетела быстро, и вот я задумался, что бы мне сыграть. Надо бы что-то веселое. Оживить немного дом, да и самому взбодриться после беседы с Ароном, которая оставила после себя тяжесть на сердце. Но пальцы, перебирающие струны, выдали совсем не веселый мотив. Повинуясь ему, я запел:
Он сегодня дома, он сегодня один,
Он немного болен, немного устал.
Сам себе трубадур, сам себе господин,
Он коньяк с кагором зачем-то смешал.
А за окном темно, плачет в форточку ночь,
И с какой это радости парень напился?
А ему, бедняге, уж ничем не помочь -
Он устал быть тем, кем сегодня родился.
Краем глаза я заметил, что Арон спустился со второго этажа и застыл в дверях, слушая меня. Удивительно просто. Не заболел ли он сегодня?
Решив не прерывать песню, я продолжил:
Он забыл, как люди включают на кухне газ,
Он чужую боль заглушил цитрамоном.
Он глядит на стены и видит родной Прованс,
Где когда-то он звался графом Раймоном.
Он вернулся на землю сквозь дни и года,
Семь столетий назад безвозвратно ушедший.
Вспоминает об этом Раймон иногда,
А друзья говорят про него: сумасшедший!
И снова битва идет для него каждый день,
Только ныне масштаб поражений не равен.
От былого осталась лишь зыбкая тень:
Там Тулуза сдана, здесь завален экзамен.
И Раймон седьмой допивает остывший чай,
И срывает морфином незримые узы,
И идет поутру он молитвы свои читать
В католический храм альбигойской Тулузы
Возвращаясь назад, он неспешно идет,
Игнорируя огненный взгляд светофора,
Ибо знает, что знамя его упадет,
И растопчут его крестоносцы Монфора.
И отбывает он вновь в летний свой карантен,
Заблудившись в сети бесконечных тропинок,
Ищет отдыха в россыпях телеантенн,
Веря в грустную ложь разноцветных картинок.
И Раймон седьмой печально глядит в экран,
Матерится на поздний звонок телефона,
И болят на погоду призраки старых ран,
Что получены им под стеной Каркасона.
И Раймон седьмой печально глядит в экран,
Заполняя время нестертые лузы,
И болят на погоду призраки старых ран,
Что получены им на полях под Тулузой.
Подняв взгляд на Арона я понял, что он... плачет?
Так и есть, слезы текли по лицу парня. Я прямо растерялся. Плачущая Ника - это было, если не в порядке вещей, то вполне приемлемо. Ее следовало утешать, вытирать слезки, подсовывать конфетку. А вот что делать с рыдающим Ароном, я понятия не имел.
- Ты чего? - спросил наконец я. Он, конечно, не ответил. Но зато отлепился от косяка и подошел ко мне. Сел рядом.
- Что с тобой? - мягко переспросил я.
- Этот Раймон, - наконец сказал он, - это я.
Вот так заявление.
- Ты у нас вернулся на землю сквозь дни и года? - видит небо, я старался говорить без насмешки. Но вышло плохо.
- Нет, - он замотал головой, - не понимай буквально. Но я тут - как Раймон. Я не тут должен быть.
- А где? - мда, в тихом омуте черти водятся. Сейчас мне скажут, что дескать его ниспослал Бог просвещать непросвещённых. И начнёт с меня.
- Ты не понимаешь, - неожиданно рассердился он, - смеешься только. А еще говорить просишь, - а потом он внезапно притих и сказал еле слышно, - спасибо за песню, - поднялся и ушел. Я не стал его останавливать. Если предыдущая попытка вызвать его на откровенность была более-менее успешной, то сейчас она с треском провалилась. Позорище.
В следующие часа три меня никто не тревожил. Я успел поиграть, проделать кучу домашних дел и уже начал подумывать над тем, чтоб претворить в жизнь свою угрозу Нике, но тут явилась она сама. Румяная, счастливая, а в руках у нее был... котенок?
- Ты кого притащила, мать? - грозно спросил я ее.
- Это Рыжик, - она ответила мне безмятежной улыбкой, - смотри, у него шерстка такого же цвета, как твои волосы! Он будет с нами жить.
- "Мама, это мои дети, они будут у нас жить", - закатив глаза, продекламировал я. Ника недоумевающе посмотрела на меня, и я счел нужным продолжить, - а кормить его кто будет? А если это она? Ты котят пристраивать будешь? - ну правда, вот не было печали, завела теща порося.
- Я буду, - кивнула Ника. Да, так я и поверил. Но, кажется, шансов уговорить ее положить птичку на место у меня нет.
- Ладно, - кивнул я, - но почему Рыжик? Меня же, например, так не зовут, хоть и тоже рыжий.
- А как ты хочешь его назвать? - Ника явно поняла, что добилась своего и, кажется, теперь была согласна на любое имя.
- Навуходоносор, - буркнул я.
- На... кто? - рассмеялась девушка.
- На-ву-хо-до-но-сор, - повторил я, - его будут звать так.
- А домашнее имя?
- А оно и будет домашним, - зловеще пообещал я, - и лучше тебе не знать, как будет звучать полный вариант.
- Ну скажи, как! - окончательно впав в детство, Ника дернула меня за прядь волос.
- А кто сказал, что я его знаю, - удивился я, - тебе лучше не знать, а я что, хуже?
- Давай лучше Рыжиком будет, - жалобно попросила девушка.
- Нет, нет и еще раз нет. Только не Рыжик, - воспротивился я. Нет, ну что за банальность? Неужели Нике сложно придумать что-то пооригинальней?
- Хорошо, - расстроилась в итоге она, - на-кто-то-там так на-кто-то-там.
- Не на-кто-то-там, а Навуходоносор, - поправил ее я, чувствуя, что мне еще аукнется это имечко.
- Да, да, - Ника кивнула и пошла на кухню, - пошли, Рыжик, молочка тебе дам.
Ну и что с ней будешь делать?
моя бы сестра сейчас запищала от восторга