Тот же промежуток пути сама Олеся с трудом прошла бы за...да боже мой, не прошла бы она его: рухнула где-нибудь в снегу и благополучно протянула ноги. Однако громадина-лесник, кажется, даже вовсе не обращая внимания на свою ношу, срезал эти километры - именно, что километры, Олеся считала, чтобы отвлечься - в какие-то жалкие полчаса. Даже псам пришлось перейти на рысь, чтобы не отстать от хозяина. Тот между делом успевал остановиться, оглядеться, по-птичьи вертя головой, что-то пробормотать на своём языке под нос и, вдруг резко сменив направление, рывком двинуться дальше. Вообще, хоть Олесю и нельзя было назвать великим знатоком человеческой личности, но сейчас даже она могла поклясться, что эта громадина отчаянно стесняется. Конечно, это вполне возможно и нормально - по нему нельзя было сказать, что он часто общается со своими, так что некоторые странности можно было спокойно отпустить ему. Однако в том-то и дело, что странностей не было. Были...были глупости. Обычные человеческие глупости.
Если бы Олеся знала, куда они идут, то её, несомненно, насторожило бы, что лесник уже четыре раза перепутал тропинку, чего с ним не случалось с тех пор, как ему разрешили ходить в лес без родителей. Несколько раз он чуть не споткнулся. Один раз запутался в собственной собаке - той тут же перепало несколько крепких словечек и символически пинок, хотя хозяин сам был виноват: если заводишь маламута, то следи, чтобы он держался позади, иначе тот подумает, что ему уступают место вожака, и уж тогда будет весело всем.
Да и много ещё прочих мелких и не стоящих упоминания, но досадных для лесника недоразумений успело произойти по пути до маленькой полянки, ровно в центре который светились окошки в уж совсем маленьком, но зато двухэтажной домике. Было темно, и Олесе было сложно разглядеть, но ей показалось, что рядом к нему пристроено что-то ещё, но «что-то» пока что представлялось ей лишь в виде невнятного сгустка темноты.
Когда они начали спускаться с холма, откуда девушка и увидела домик, она покрепче ухватилась за шею лесника - и ей показалось, тот вздрогнул. Вообще, чем больше тот выказывал признаков нервозности и беспокойства, тем смелее становилась и в обычное время робкая, как лесная лань, Олеся. Сама она чем-то напоминала мышонка - всё время в чём-то сереньком и незаметненьком, с испуганно распахнутыми большущими глазами и чуть приоткрытым ртом, будто она услышала какую-то страшную новость. И такой несчастной и стеснительной она всем казалась, что было невозможно смотреть на неё и не улыбнуться, не подойти и не сказать что-нибудь хорошее. Этим она, сама того не замечая, покупала людей со всеми потрохами - особенно мужчин. А уж одинокий бирюк, который от силы раза четыре в год появляется в соседней деревне, чтобы закупиться тем, чего ему не может дать лес, и не привыкший к безмолвным ментальным сражениям Личности и Обаяния, и подавно сломился перед этими громадными серебристыми, как туман, глазами, как только увидел их. И даже Олеся, наверное, больше понимала, что с ним происходит, чем он сам. Единственное, что он осознавал совершенно чётко - нечто новое и незнакомое кололо живот, трясло руки, затуманивало мозги и мешало идти. И это надо было прекратить, сей секунд!
Ну-ну...
Отпихнув дверь коленом, лесник протиснулся в маленькую шестиугольную комнатку. Она была самая, что ни на есть лесничья и самая, что ни на есть холостяцкая. В сочетании эти два составляющих давали почти идеальный порядок и минимум вещей, отсутствие которых немного угнетало, но не напрягало. Справа в стене за решёткой в довольно крупном каменном камине разгорелись, надо понимать, не так давно подкинутые свежие поленья. Напротив, на большой коричневой шкуре, похожей не медвежью, стояло кресло, также обитое мехом и явно точно, почти до сантиметра рассчитанное под своего владельце: с высокой и широкой спинкой, но немного узкое в сиденье, что показалось Олесе слегка странным для стандартных мужских габаритов. У противоположной стены стояла грубоватая, но даже на вид сделанная на совесть длинная кровать, на спинке который был даже какой-то намёк на резьбу. На кровати, вопреки ожиданиям, была не шкура, а толстый шерстяной плед, бежево-коричневый и на вид такой мягкий, что так и тянуло в него закутаться. Помимо этих предметов в комнате ещё было несколько чисто лесничьих капризов: лук и колчан со стрелами, которые хозяин дома сразу же бережно снял со спиныи поставил у входа, перед этим осмотрев; небольшой деревянный ящик на каминной полке, откуда очень характерно пахло травами и лекарством, однако цвет некоторых вылезающих за край субъектов сильно настораживал; плетёная квадратная корзина, в которой поблёскивало что-то железное - и Олесе совсем не хотелось знать, что именно. Но в первую минуту девушка ничего этого даже не заметила.
Просто она была поражена, увидев, что даже в таком мизерном жилище хозяин дома целых три стены выделил под книжный шкаф.
У неё было достаточно знакомых, у которых даже потребности в чтении как таковой не было - к счастью, это были лишь знакомые из рода «знакомые знакомых знакомых», и общаться с ними достаточно было через родственников. И её приятно удивило, что человек, живущий почти как дикарь, столь увлечённый библиофил. Впрочем, чему тут удивляться - ведь пять языков помимо собственного с бухты-барахты не даются. Да и даже по состоянию обители знаний, слегка напоминавшей огромную детскую книжку-открытку, было видно, что книги у лесника не для красоты собраны в таком количестве: с той полки торчит кипа растрёпанных бумаг, там не хватает штуки - а, вон она, из-под подушки краешек виднеется - , здесь строй покосился, тут какая-то самодельная папка из странной коричневой бумаги, эта книжка выглядит так, будто недели не проходит, чтобы её не перечитывали...
Олеся чуть голову не свернула, пытаясь поглядеть на книги ещё чуть-чуть, пока лесник разворачивался, чтобы сгрузить её в кресло. Через несколько секунд она заметила, что хозяин тоже с любопытством глядит на неё из-под низких узких бровей, застеснялась и опустила реснички. Вообще, ей в какой-то степени очень даже повезло. Хозяину леса не слишком льстит столь пристальное внимание, да ещё и от незнакомого, и, как правило, обычно он даёт об этом понять наиболее доступным способом. Вот только сейчас он, к своему большому удивлению, не рассердился, а сам смутился до невозможности, едва ли не больше своей гостьи, и, бросив короткое «я сейчас», поскорее откинул ногой кусок ковра, дёрнул невидимую до этого момента крышку погреба и поскорее нырнул в неё - позорище будет, если эта маленькая и перепуганная леди увидит его, раскрасневшегося, как спелая черешня. Вообще, довольно забавное зрелище: на таком вкусном, почти бардовом оттенке его ярко-голубые глаза как будто светятся, а волосы, и без того почти белые, и вовсе отливают в серебро.
Оставшись одна, начавшая оттаивать Олеся снова завертела головой, стараясь рассмотреть как можно больше, пока стесняться некого. Но тут её ждало разочарование: комната лесника была настолько маленькая и настолько скупо обставленная, что всё, что могло приковать к себе взгляд, рассматривалось в первые же секунды прибытия - что Олеся и сделала. Поэтому, убедившись, что в комнате больше нет ничего интересного, она перевела взгляд на единственное украшение дома.
Шкаф был очень высокий, до потолка, довольно старый и широкий. Наверняка книги в нём стоят в два ряда, а то и три. И он был не очень далеко, так что девушка смогла различить названия некоторых самых больших фолиантов - благо, их она только взглядом уловила не один десяток. Ну, то есть, как различить - только различить их она, собственно, и смогла, так как все названия были иностранные. Большинство - финские и норвежские, очень много французских, несколько немецких, одна была на испанском, ещё две Олеся даже не смогла идентифицировать - сплошные палочки да закорючки, произнести язык узлом завяжется - , к радости своей на парочке корешков девушка различила знакомый ей русский алфавит...
Олеся вздрогнула и резко повернула голову. Она так погрузилась в отыскивание на книгах различных языков, что не заметила, как хозяин дома поднялся из погреба, и очнулась только когда об пол тяжело грохнула его крышка. Девушка смутилась ещё больше: узнав, что ей посчастливилось находиться в одном помещении со столь убойным полиглотом, она, с одной стороны, испытывала восхищение новым знакомым (подумайте только, не перевелись ещё умные люди!), но, с другой, и ещё большее смущение (боги, да он со мной, амёбой, и разговаривать-то побрезгует...). Однако это очень скоро прошло.
Лесник принёс в охапке ворох одежды и какой-то непонятный большой куль коричневой бумаги. Последний он поставил на здоровенный стол слева от камина, а второй вывалил на колени Олесе. В первом кульке девушка различила огромный, явно с хозяйского плеча, свитер из очень тонкой и мягкой тёмно-бежевой шерсти, таких же габаритов и консистенции носки и ещё более толстый, чем всё это вместе взятое, плед. И это всё, конечно, было бы просто замечательно - будь за дверью часа за три-четыре до этого градусов, эдак, на двадцать потеплее. Но всё было как было и есть как есть, поэтому сейчас в распоряжении несчастной и растерявшейся Олеси были лишь две малоподвижные культи, в обиходе называемые руками, с наглухо задубевшими пальцами - девушка даже большой палец с мизинцем свести не могла, не то что взять что-то в руки или самостоятельно переодеться. Но она даже не успела жалобно посмотреть на своего спасителя - тот, не прервавшись ни на секунду, озаботился всем сам.
Сначала у Олеси была только одна инстинктивная мысль - зарядить мужику, стоящему рядом с ней, пяткой в грудь. Ну а как ещё среагировала бы нормальная женщина, если бы с неё вдруг принялись срывать одежду? Но, к своему счастью, Олеся этого не сделала - только испуганно пискнула и съёжилась в комок. Но и возмутиться она тоже толком не успела, так как уже через секунду после этого на неё грубо, но торопливо напялили тот самый великанский свитер, приятно и тепло прильнувший к окоченевшей коже. Критически осмотрев ветошь, которая около месяца заменяла Олесе кофту, лесник брезгливо поморщился и отравил эту допотопную обветшалость прямо в камин. Огонь в нём сразу же недовольно зашипел, получив на горячие поленья мокрую тряпку, но скоро успокоился. Туда же в течение последующих тридцати секунд последовали и валенки, и совершенно жуткие и изношенные до ужаса портянки - вообще всё, в чём пришла Олеся, было предано огню. Но горевать о ней девушке не пришлось. Вскоре она уже благополучно оттаивала, по самый нос закутанная в плед и свитер, ноги ей грели тёплым клубком свернувшиеся псы, а руки быстро растирал лесник, то и дело горячо дыша на них. И ладони, и ноги аж до колен больно покалывало, но сейчас Олесе это казалось самым приятным ощущением, которое только может испытывать человек. Но и на сей раз она ошиблась.
Ей показалось, что она прикрыла глаза всего на минутку (ну, с кем не бывает?) - на самом деле она проспала почти час, когда её разбудил какой-то запах, вкусно защекотавший ноздри. Следом за ним - легонький толчок в плечо. Резко вздрогнув и распахнув глаза, девушка проснулась.
- Сколько ты не ела? - резко спросил её лесник. Чуть поморгав и вспомнив, что это всё не сон, Олеся ответила - два дня.
Хозяин кивнул, отвернулся от неё к камину и присел перед ним на корточки. Олеся попыталась заглянуть ему за плечо - но это всё равно, что попытаться заглянуть за шкаф. Она поняла только, что пока она спала, хозяин успел что-то приготовить - по комнате полз одурманивающий голодную голову запах чего-то жаренного и запечённого, а вокруг лесника аккуратным кружком расселись маламуты, громко и требовательно стуча по полу хвостами и то и дело облизываясь.
Наконец, когда девушка была готова удавиться от умопомрачительного запаха, лесник обернулся - псы аж с мест повскакивали: ну что за издевательство, нюхать и не есть! - и всунул ей в руки небольшую деревянную тарелку и алюминиевую вилку.
Целая волна пара и запаха с силой ударила Олесе в лицо.
Олеся сглотнула набежавшую слюну.
Хотя порция была и небольшая, но зато девушке показалось, что она в жизни не ела ничего вкуснее. Несомненно, тут сказалась и месячная голодовка - конечно, формально Олеся ела пару дней назад, но только формально, так как вообще за всё то время, что она была в бегах, она ни разу нормально не поела, ни разу нормально не отдохнула и ни разу нормально не поспала - , но и хозяину ужин действительно удался. Просто когда живёшь один и только для себя, хочется, чтобы уж всё, даже самое простое и обыденное, было самое лучшее. Поэтому простую картошку он научился готовить так, чтобы даже звери от неё нос не воротили, а за мясо, приготовленное им, могли бы внушительно заплатить даже в хорошем ресторане. И хоть картошки (сначала варёной, а потом обжаренной) было не так уж много, а кусочек оленины,приправленной незнакомыми специями, был довольно мал, Олесе на ум начали медленно приходить мысли, что она, наконец, умерла, и именно так и должен выглядеть воздавшийся ей за мучения рай.
Но ведь в раю голодных нет, верно? Тогда в чём же дело? Девушка не могла нормально есть: каждый кусочек, исчезающие в человеческом рту, провожали три пары голодных глаз, прямо-таки молящих: «Ну хоть кусочек!.. Ну самый маленький!..»
- Не корми их, - Олеся вздрогнула: она даже подумать толком не успела, как за её спиной раздался суровый, но незлой голос; эдакий удачный метис божьего гласа и любимого дядюшки. - Они уже поели.
Олеся послушно кивнула, вздохнула, глядя на собак - те, словно уловив смысл слов, повесили хвосты и, насуплено и укоризненно глянув за спину Олесе («Эх ты, она ведь уже почти потянулась к тарелке!..»), развернулись и снова тёплыми клубками улеглись у её ног.
И, хоть и мучили её ещё немножко угрызения совести, Олеся всё равно очень скоро невольно вернулась к мыслям о рае, и подумала, что на земле человеку не может быть так безбожно хорошо...
...
Разговорить молчаливого хозяина Олесе так и не удалось. На не смелые вопросы он отвечал с убийственной прямотой и ещё более убийственным акцентом, так что Олеся вскоре оставила попытки завязать беседу - она всё равно никогда не была сильной стороной девушки, и первую же возможность отделаться от обязательной вежливости она использовала с торопливостью и радостью. Леди вообще была ярой приверженицей теории, что слова только мешают общению. Но, увы, почти всю жизнь ей не везло, и на всём её протяжении она встречали лишь людей, одним своим естеством опровергающих эту теорию накорню.
И кто бы мог подумать, что ей придётся преодолеть три страны и одну войну, чтобы встретить человека, подтвердившего бы её.
К пяти часам утра огонь в камине прогорел, и в его жерле теперь лишь жарко тлели большие угли, иногда подрагивая последними, почти белыми от жара, языками пламени. Псы, совершенно разомлев, распластались по шкуре-ковру кверху пушистыми брюхами, как ленивые коты. В кресле, вытянув длиннющие ноги между обленившихся собак, в обнимку с собранной в охапку Олесей, сидел лесник. Оба пребывали в таком же полудрёмном блаженном состоянии и были полностью довольны жизнью. Безмолвно выяснив отношения и расставив всё по полочкам, они больше не напрягались в присутствии друг друга, не стремились не встречаться глазами и не краснели. Даже скорее наоборот. Оба они укутались одним пледом. Лесник уткнулся новой знакомой в макушку и, похоже, дремал. Олеся тоже сонно моргала, давно уже уронив голову ему на плечо. В доме царила полнейшая идиллия и тишина. Только угольки в камине иногда потрескивали.
Лесник медленно и глубоко вздохнул.
- Можешь остаться, если хочешь, - тихо проговорил он, словно боясь произнести это слишком громко и резко, спугнуть.
Олеся это почувствовала, тихонько улыбнулась и кивнула.
Даже на вид разом напрягшийся великан вмиг расслабился, словно только что для него решилось нечто, по свои масштабам не меньше вселенского.
Но теперь Олеся подняла на него свои серебристые глаза.
- А зовут-то тебя как?
Лесник сонно моргнул.
- Я не сказал?
- Я и не спрашивала, -курлыкнула Олеся. - А сам ты лишний раз и не вдохнёшь, если не намекнуть.
Лесник тоже тихо хохотнул в ответ. А затем, помолчав, наконец ответил:
- Харальд.
Олеся кивнула.
Потом подумала, откопала его ладонь и пожала её.
- Будем знакомы.
.
