Бытует мнение, что те, кто говорят, будто самое холодное место на Земле - Южный полюс, никогда не были в Норвегии. В общем-то, до какой-то степени эти слухи даже правдивы. Ровно настолько, насколько правдивы слухи, что эти же люди, что болтают про полюс, помимо Норвегии, забыли посетить ещё и Исландию, и Канаду, и Аляску, и север России, да и вообще ничего не смыслят ни в холоде, ни в странах, ни в географии. Впрочем, каждое из этих мнений положительно бытует как раз в одной из этих стран - в том числе и в самой Норвегии. И, конечно, если поискать, на севере этой лютой и задубевшей до сосулек на бороде страны имеются такие обитаемости, где вам за слова, что, мол, есть место ещё холоднее, чем всеми любимая страна в форме электрогитары, могут пустить в источник исторгаемых непотребств топор. Посему всякий разумный человек должен оставить отчаянного патриота в покое; будет не глупым в таком случае просто вежливо промолчать, покивать и постараться сохранить свои мысли при себе. Ведь через определённый промежуток времени станет совершенно очевидно, что собеседник, собственно, тоже не является великом путешественником, и не был он ни в Исландии, ни в Канаде, ни на Аляске, ни на севере России и не посетил ни один из полюсов, и сравнивать иностранные степени обморожения со родными ему не доводилось.
С другой стороны, разве нуждается в убеждении собственной правоты человек, который, выходя на улицу обычной, среднестатистической зимой, должен учитывать, что, например, целоваться с девушкой за пределами четырёх стен ему не стоит - не из чувства целомудрия, конечно; просто чтоб не смёрзлось.
Меня трогает мысль, что мы имеем право простить такое праведное невежество.
...
Едва ли найдётся хотя бы один мало-мальски образованный человек, который даже мельком ни разу в жизни не слышал про страшные зимы Тех Сороковых. Говорили, будто бы было так холодно, что птицы не могли летать, а если плюнуть на землю, то плевок застынет в воздухе; что от холода деревья трескались и крошились в мелкую щепку, которая даже не топилась; что пальцы на руках и ногах смерзались так, что отдирались потом только вместе с кожей - в лучшем случае.
И все эти слухи ходили только на территории России, в этом обычно относительно тёплом и комфортном климате. А теперь перенесёмся подальше, на север, а потом западнее, и почти до северного побережья Скандинавского полуострова - и вниз, резко вниз. Ветер несётся нам навстречу, сквозь облака показываются острые и неровные горные пики, густо покрытые самой глухой лесной чащей, нетронутой ни человеческой рукой, ни его орудиями; сейчас всем не до них. Почти.
Мы всё ближе. Уже можно различить отдельные деревья, хоть это и не так легко: солнце давно сорвалось с крутого горного утёса, и фиолетовые сумерки захватили безграничные лесные просторы в своё временное пользование; да ещё и буран поднялся нешуточный. Такой, конечно, глыбу с земли не поднимет, и дерево не свалит, но убить, заморозить насмерть может даже приспособленного к таким жестоким зимам лесного обитателя, он в состоянии. Не говоря уже о том существе, чью тоненькую и кривуюцепочку следов он сейчас с такой яростью и торопливостью старается разметать по снегу.
По следам, дальше, дальше, ещё...
...вот. Маленькая тёмная точечка идёт нетвёрдым шагом, шатается, сгибается и то и дело падает под ударами ветра, но снова встаёт и идёт дальше. Она даже не до конца потеряла надёжду и всё ещё пытается ускориться, хоть и сама чувствует, что смысла в этом уже нет: ещё чуть-чуть, один лишний шаг - упадёт и больше не поднимется.
Ещё ближе.
Точечка - девушка. Правда, поверить в это сложно. Уже темно, фиолетовые сумерки сменились чёрно-синеё безжалостной зимней ночью, и черты едва различимы. К тому же предполагаемая одета во что-то совершенно невразумительное и не поддающееся описанию: длинная латанная-перелатанная юбка, сшитая с несколькими такими же (потому что каждая из них уже заношена до состояния паутинки, и разве что в прочности они бы уступили паучьему материалу), совершенно не по плечу большой, тяжёлый и, увы, уже совершенно бесполезный мужской овчинный тулуп (он как раз чуть ли не единственный из всего, с позволения сказать, гардероба несчастного существа, сохранивший ещё какой-никакой ноский вид, но он уже не поможет: несколько часов назад по пути было озеро, и девушка в спешке не разглядела прорубленной кем-то проруби, едва затянувшейся ледком; просушиться или хотя бы отжать одежду времени не было, единственное, что могло бы не дать ей умереть от холода сразу - движение, и на какое-то время оно и правда отсрочило ей последнюю минуту, но лишь до того момента, когда силы покинут её окончательно; это случится уже скоро); что-то странное, некогда бывшее валенками, теперь же дырявое во всех местах, откуда ни посмотри, перемотанное где и чем только возможно - тоже едва ли выполняющее свои первоначальные функции обуви; с головы раньше то и дело срывался платок, похожий на решето или вершу, но сил и времени поправлять его у бегущей больше не было, и он теперь просто болтался вокруг шеи, едва держась на узелке под подбородком, позволяя страшному ветру трепать длинные белые волосы во все стороны. И даже будь эта одежда новая и не похожая на рыбацкую сеть, она бы и тогда не спасла несчастного существа от уготованной ему участи. Даже на её прежней родине, где девушку также ждало целое разнообразие смертей, это была совершенно бесполезная куча ветоши, ничуть не помогшая бы ей выжить; то здесь, почти на семидесятой параллели, где воздух настолько холодный, что почти задыхаешься, это и вовсе было совершенно бесполезным грузом. Одежда и раньше ничуть не сохраняла своих греющих свойств; после купания же в ледяной проруби, намокшая, отяжелевшая и покрытая коркой льда, только прибавившей веса, стала бесполезной и очень тяжёлой ношей.
Как эта несчастная только шла ещё...
...никак, очевидно. Силы покидали её вместе с теплом, побыстрее стремясь покинуть скоро исчерпающее последние ресурсы тело. Споткнувшись о сугроб, девушка, сломившись, как тростинка, рухнула на одно колено, едва успев выставить перед собой его и руки. Она знала, что если упадёт совсем, то сил заставить себя идти дальше у неё не хватит.
С полминуты она сидела в снегу, не шевелясь, позволяя ветру грубо метать на себе остатки одежды, рвать волосы и сечь льдинками и без того иссечённое лицо.
В это время девушка успела чуть-чуть отдохнуть и прийти в себя от бега и спешки. Она уже давно перестала чувствовать холод в ногах и руках, довольно равнодушно отметив про себя, что, скорее всего, пальцы и на ступнях, и на ладонях, отморожены, и если она пробудет на морозе дольше, их придётся отрезать. Она поглядела на ладони. Пальцы действительно уже не сгибались и не шевелились, хотя всё ещё самую малость покалывали. Но это не утешало: они уже даже были не красными, а белыми; значит, скоро они посинеют, потом почернеют, а после - пиши пропало. Ещё сохранив способность хоть как-то разумно мыслить, несчастно существо попыталось подуть на руки - но сильно дыхнув один раз, она чуть не потеряла сознание. Осознав это, она приняла решение идти дальше.
Девушка упёрлась руками в землю и постаралась медленно и глубоко вдохнуть носом.
- Ещё, - приказала она себе, почти шёпотом: большего выдавить из себя она не смогла. Оскалившись от напряжения, она из последних сил оттолкнула себя от земли и рывком поднялась на ноги. Но сразу упала. Чуть не плача, она повторила своё требование. На второй раз удержалась. Шаталась, дрожала, но держалась. И вовремя.
Она содрогнулась всем телом от страха. Если бы она услышала ночью посреди леса, совсем недалеко от себя рёв медведя, волчий вой или даже заунывный напев злого духа, она бы не испытала того неописуемого ужаса, какой в ней вызвал этот звук.
Собачий лай.
Казалось, она выжала из себя всё: и первое, и второе, и третье дыхание, и последние внутренние ресурсы, и самые последние, и самые-самые последние - вообще всё. Адреналин, приняв бедняжку за токсикоманку, должен был бы уже давно плюнуть на неё и поискать себе более спокойного тела. Однако он всё ещё работал на своего возбудителя, и, задав последний залп искр, заставил внутренний огонь её тела полыхнуть ещё раз. Девушка сорвалась и побежала со всех своих онемевших ног в сторону чащи, проваливаясь по пояс в снег, заплетаясь ногами, спотыкаясь, падая и снова поднимаясь, не понимая, на чём вообще ещё работает её тело. Она прекрасно понимала, что уж теперь она скорее умрёт здесь, в лесу, окоченев насмерть, чем попадётся им в руки. Только не теперь, не после того, что она прошла ради того, чтобы избежать этого.
- Die Spur! Der Hund hat die Spur genommen!
- Dort! Hinter den Bäumen!
Наступившую ночь то и дело разрывали крики немцев, собаки выли и бесновались от восторга, что взяли, наконец, след и, опьянённые погоней, понеслись за добычей словно обезумевшие, рвя поводки из рук и словно позабыв про царивший вокруг них ледяной ад.
От их лая, от криков «орлов» беглянка, в первые секунды едва не впав в ступор, овладев собой, теперь же помчалась так быстро, что едва ли не уступала собакам в скорости. Погляди в этот момент она на себя сама, то наверняка не поверила бы, что это она и есть. Но сути это не меняло: бедняжка устала до смерти, промокла и замёрзла, не ела уже почти двое суток, и долго не продержится против свежих взбешённых собак и немецких солдат с оружием, притом, что и те, и другие с одинаковой яростью жаждут загнать её.
За пятнадцать минут непрерывного бега несчастная и совершенно обезумевшая от страха беглянка покрыла практически то же расстояние, что с трудом преодолела за полдня. Ей удалось на немного оторваться от погони и углубиться в лес. Бежать дальше было сложнее: под снегом повсюду были ветки и коряги, она почти через каждый шаг падала, едва не рассекла ногу, и наконец, найдя огромную рухнувшую сосну-исполина, по размерам соперничавшую при жизни с секвойей, рухнула в её чудовищных корнях, насколько могла быстро разгребла снег и забралась в небольшую норку-шалаш, оказавшуюся под снегом. Земля там была холодная, но зато относительно сухая, да ещё на ней оказалась примятая куча прошлогодней сухой травы; всё лучше, чем снег. Девушка подобрала под себя ноги, обхватила колени руками, стараясь стать как можно меньше и плотнее, укуталась в заледеневший тулуп и затихла.
Первые несколько секунд после этого показались ей страшно тихими. Да, вокруг выл ветер, и под его ударами так стонали и трещали деревья, что, казалось, у них жуткий приступ ревматизма, и они костерят всех и вся так, как умеют это делать лишь самые глубокие и наглотавшиеся жизни взахлёб старики; но не у неё внутри. Теперь даже собственное дыхание казалось ей слишком шумным, а его облачко, она думала, могли заметить - она уткнулась ртом в колени и дышала на них, пряча видный в ледяном воздухе горячий пар и грея ноги одновременно; ей казалось, что сердце у неё бьётся слишком громко, и его могут услышать; льдинки с оглушительным треском сыплются на землю при малейшем движении, и она старалась шевелиться как можно меньше. Она даже пыталась не дышать вовсе, но это уже получалось плохо: после такой погони ей было просто необходимо отдышаться, но, жадно глотая воздух ртом, она чувствовала, что он слишком холодный и обжигает ей горло, она начинала кашлять и задыхаться. И опять же ей казалось, что она слишком много шумит...
Чтобы не вскрикнуть от испуга ей пришлось со всей силы зажать себе рот совершенно не слушающимися её ладонями: собаки! Где-то совсем близко ищейки буквально взорвались страшным, лишающим способности мыслить лаем. Как же они успели добраться так быстро?! Как так точно шли по её следу?! Ведь ветер заметал его буквально в считанные секунды, так же быстро уносил её запах...и вдруг девушка увидела то, что случайно не заметила в первые секунды, и едва не заплакала от паники, обиды и отчаяния. В темноте на сером снегу отчётливо виднелась цепочка чёрных пятнышек - кровь. Видно, ногу она всё-таки разодрала, но от страха и спешки просто не заметила, а сейчас у неё уже просто не осталось сил на то, чтобы чувствовать боль в уставших ногах.
Девушка уже не могла справиться с дыханием, ставшим слишком частым, сердце у неё колотилось так быстро, что было трудно дышать, в глазах помутнело от едва сдерживаемых слёз. Беспомощно всхлипнув, она торопливо отёрла их рукавом - она уже имела неосторожность заплакать на таком холоде, и у неё глаза смёрзлись, что, разлепляя их, бедняга лишилась нескольких ресниц. Девушка сидела, дрожа от холода, страха и слёз, силясь снова не заплакать, чувствуя, как смерть быстрыми собачьими лапами и уверенными широкими шагами меховых унт приближается к ней, быстро и неотвратимо.
Она прекрасно понимала, что теперь её уже ничто не спасёт. Она забежала слишком далеко и глубоко от прочих людей, чтобы кто-то мог услышать её отчаянный крик, даже если каким-то чудом ей удастся перекричать бурю. Помочь ей могло только чудо. Но у беглянки уже было множество возможностей убедиться, что чудес не бывает, и она в них не верила. В хорошие - так уж точно. И в бога она не верила, ни водного из всех тех, о которых ей доводилось слышать. И смысла возносить хвалу или мольбу тому, кто всё равно её не услышит, а даже если и услышит, так не ответит, она не видела.
Но сейчас она сидела и своим тихим дрожащим голоском шептала, молилась.
Не богам, как уже понятно, конечно нет. Она молилась тому, кому есть до неё дело. И ей было всё равно, кто это окажется. Дерево, которое вдруг рухнет поперёк дороги немцам. Буря, которая усилится настолько, что солдаты не решатся продолжить путь и повернут назад. Одна из давно не евших собак, которая не выдержит и с голоду набросится на одного из своих хозяев, так нещадно понукавшего её бежать вперёд, когда у неё уже льдинки наросли между когтями, а язык пересох. Случаю. Авосю. Всё равно, кому. Лишь бы помог.
- Пожалуйста, пожалуйста... - шептала она срывающимся тоненьким голоском.
В ответ она услышала...скрип снега...чьи-то медленные, но уверенные шаги...затем тишина.
Девушка медленно подняла голову.
В «шалаш» осторожно просунулась большая белоснежная голова с волчьими пастью и ушами, сплошь облепленная снегом.
Собаку могла бы сбить со следа ветер и заметённый след - но запах свежей крови, такой сладкий для голодного зверя, она учуяла бы и за сотню миль.
Девушка замерла. На секунду, только на секунду, ей показалось, что овчарка раздумывает, поднять ли тревогу, что она нашла добычу, или... Но человеку не дали повода сомневаться в ответе. Никаких «или».
Овчарка до дёсен оскалилась, обнажив большие чуть желтоватые клыки, а затем залаяла. При первом же гавке девушка содрогнулась всем телом и в панике шарахнулась назад.
- Тише, тише, замолчи, пожалуйста!.. Ну замолчи же! - она уже не в силах была сдерживать слёзы, катившиеся по её щекам и почти сразу же застывающие на морозе. В отчаянии она было попыталась протянуть к овчарке руку и зажать ей пасть, но это лишь усугубило и без того плачевное положение: собака увернулась, а в следующую секунду вцепилась в рукав стальной хваткой и потащила её наружу. Тулуп хоть и был толстый, но зубы чувствовались и сквозь него, и очень хорошо - на несчастье девушки руки у неё сохранили чуть большую чувствительность, чем остальное тело. Девушка уже не могла кричать, чувствуя, что от крика холод может разорвать ей грудь, но она продолжала отбиваться, выворачиваться, сколько сил было. Но большое мускулистое животное было гораздо сильнее своей ослабевшей и перепуганной жертвы, и даже весило, наверное, больше её. Одним мощным рывком собака вытащила мышку из норки, вторым тряхнула её так, что даже если и оставались ещё у той хоть какие-то силы, то хищник вытряхнул их совсем, а третьего и не понадобилось. Послышался лай остальных собак и торжествующие крики. Скоро девушка была окружена скалящимися пастями. Никто не помог ей подняться и не отнял собаку, продолжавшую рвать и мотать её за руку. Хищники, так долго преследовавшие жертву, теперь получили право немного поизмываться над ней напоследок.
Она попалась.
«Охотников» было пятеро, с ними четыре большие немецкие овчарки, натасканные на след. И они было куда лучше подготовлены к погоне, чем девушка - к побегу. Видимо, у кого-то из местных жителей «позаимствовали», как они любят говорить, одежду, предназначенную для таких температур - плотные меховые куртки и штаны, меховые унты, наверняка все в тёплых свитерах и толстенных вязанных носках. Вон, у них даже лица раскраснелись от бега, не то, что у их жертвы. Эти все были хоть и по-германскому скуласты, бледны и довольно узколицы сами по себе, как чистые немцы, но лица у них были относительно здоровые - конечно, насколько здоровым может выглядеть лицо у человека во время войны.
Вообще-то, они не были такими всегда. В смысле...такими. Вон тот, самый высокий, который скалится от удовольствия - он учился на врача и хотел открыть больницу для малообеспеченных. Ему всего один год оставался, и он уже проходил стажировку. Тот, что рядом с ним, рыжий, как подосиновик, и весь в веснушках - он простой кинолог, пуделей в цирке дрессировал, и уж кому, как не ему должна быть привычна жизнь в самом разношёрстом окружении. Ещё один, тот, у кого на лице написано желание спустить с поводков рвущихся псов - обычный фермер, с обычной семьёй, и он разводил коз. И остальные такие же. У всех у них была обычная жизнь, и почти все они были нормальными и далеко не такими злыми людьми. Но потом их забрали - в армию, которая «делает человека свободным»; такая надпись висит на входе в каждую часть. И там из них калёным железом выжгли всё человеческое, до чего добрались, вытащили раскалёнными добела щипцами душу и бросили в огонь горнила. И повезло тем, у кого у сердца в латанном кармашке завалялась старая фотокарточка с портретиком друга или подруги, родителей, братьев и сестёр, памятная монетка или камешек, кулон, хоть что-нибудь. Тогда у него есть шанс не превратится в хищника и охотника, и он может быть выживет. Не важно, пустят ему пулю в лоб в первом же сражении, или он доберётся до конца и встретит смерть в постели десятки лет спустя - он до конца останется человеком и выживет. Это почти бессмертие.
Но эти пятеро уже мертвы. Давно, не меньше трёх месяцев прошло с тех пор, как их сердца перестали биться. Это было несложно определить - сейчас эти ходячие мертвецы вздумали играть с жизнью живого существа, как речной поток - брошенной в него щепкой. Но ни один Человек не смог бы даже допустить мысль о том, чтобы распоряжаться жизнью создания, и без того едва живого, дрожащего в снегу, у его ног, такого беспомощного, с лицом, перекошенным до неузнаваемости от страха и страдания. Тем более её.
По правде, эту девушку и в обычно время никто не решился бы обидеть. Это всё равно, что пнуть самого большого в мире щенка. Когда-то раньше у неё, которую все вежливо и с доброй улыбкой называли «леди», были огромные серые совиные глаза с длинными и прямыми, будто спичками, ресницами и аккуратными, хоть и не слишком тонкими, бровями-мостиками. На длинном и остреньком лице очень забавно примостился немного деревенский округлый на конце курносый нос, торчавший, как сапожок, но который, как ни странно, только прибавлял очарования и подчёркивал красоту и аристократичную изящность небольших и очень аккуратных губ. При этом на худеньком личике с сильно очерченными скулами ухитрились затеряться две ямочки. Высокий красивый лоб обрамляли несколько прямых русых прядей, которые всегда выбивались из длиннющей косы до попы. И самым последним штрихом была горсточка самых маленьких веснушек, высыпавшихся на носу летом. Кожа в такое время на их фон казалась беле молока и походила на мрамор.
И сейчас всё это было вроде бы и на месте, но...что-то изменилось. Никто бы не узнал красавицу-леди в этом несчастном, загнанном до полусмерти создании с затравленным взглядом, побледневшими глазами, серым лицом и голубыми губами...
Наглядевшись - или поняв, что интересной схватки между бешенным псом и полумёртвой девушкой не получится - , рыжий оттащил овчарку, а длинный подошёл к искусанной и растрёпанной жертве, опустился рядом на корточки и за волосы приподнял ей голову до уровня своих глаз.
- Вы только посмотрите, - проговорил он мягким кошачьим и даже почти приятным голосом, но жутко исковерканным теми эмоциями, которые он хотел и которые у него столь удачно удалось передать. - Такая маленькая крыска - а сколько из-за неё проблем!
В ответ ему неприятно захихикали остальные. Девушка, испуганно сжавшись в руке громадного офицера, дрожала, как осиновый лист. Уже в который раз она слышала это голос со страшным акцентом так близко от себя. Немыслимо даже предположить, как ей удалось ускользнуть от него целых три раза. Она и сама толком не поняла, как ей это удалось. Но зато сейчас она совершенно ясно осознавала: больше такого не будет.
Однако она ошиблась. Впервые за столь долгий период неудач что-то неожиданно остановилось и обернулось на неё. А потом развернулось и кинулось ей навстречу. Кое-кто действительно услышал сегодня в завывании бури жалобный плач, молящий о помощи. Не в прямом смысле, конечно. Но именно сегодня кое-кто вдруг решил обойти лес вблизи предгорья - в последнее время там стало подозрительно шумно. Кое-кто именно сегодня решил взять с собой своих помощников, которые до этого отлёживались дома после переломов и истосковались по бегу. Именно сегодня он решил не обходить Сломленного Атланта, а перелезть прямо через него, чтобы сократить путь и добавить разнообразия в обычный обход. И именно сегодня, увидя кровь на снегу и мигом намётанным глазом сообразив, кому она принадлежит, он решил положить посягательствам на его дом конец.
Обычно Герхард - девушка уже знала, как его зовут - успевал немного «поговорить» с ней, прежде, чем что-нибудь случится.
Сегодня он даже раз ударить её не успел.
Чуть только поднявшись и замахнувшись, Герхард вдруг резко вздрогнул всем телом и замер. Несколько секунд он стоял неподвижно, с занесённой рукой и выпученными от изумления глазами. Со лба по его лицу быстро побежал чёрный ручеёк, заструился по лицу, добрался до подбородка и закапал на снег. А затем офицер пошатнулся, упал сначала на колени, и потом рухнул лицом в снег, едва не придавив ошарашенную девушку. Она во все глаза пялилась на немца. Его убила не пуля. Из затылка...из затылка у него торчала громадная стрела.
Дальше всё произошло очень быстро. Ещё три стрелы нашли свои цели так быстро, что жертвы даже выстрелить по разу не успели. На тех местах, где загавкали собаки, вдруг резко взвизгнуло, потом хрустнуло и затихло.
Минуты не прошло, как девушка снова осталась одна - мертвецы, наконец, ушли туда, где им и полагается быть. Ветер всё так же выл и бесновался, стараясь заморозить единственное оставшееся в живых существо, перепуганное до такой степени, что и оно уже холода не чувствовало, точно и само не живое.
Но что-то зашевелилось впереди. Девушка напряглась и задрожала ещё сильнее. Она попыталась отползти назад, но тело уже не слушалось её, и она лишь неуклюже отшатнулась, едва не упав в снег совсем.
Первыми перед ней появились три громадных маламута, на ходу облизывающихся от крови. Собаки были гораздо больше овчарок, да и в мордах у них было что-то такое, отчего сразу становилось понятно, что родство с серыми предками они не только не утратили, но и, кажется, поддерживали. В метре или двух от девушки они одновременно, точно по команде, остановились и принялись настороженно тянуть носами и поводить ушами. Один из них, после некоторых колебаний всё же сделал нерешительный шаг навстречу - но почти сразу же отпрыгнул назад, виновато улыбаясь, поджимая хвост и уши, повинуясь чьему-то резкому голосу позади.
Источник голоса не показывался ещё с полминуты. А затем...
То ли голова у неё кружилась, то ли снег разметал чёткие очертания, но только девушке показалось, будто дерево вдруг ожило и шагнуло ей навстречу. Потому что не бывает таких высоких людей. Она и сама была, мягко говоря, не маленькая, и из-за своего роста у неё всегда была масса проблем (особенно когда надо было вести себя прилично со старшими - но вы когда-нибудь пробовали изобразить покорность, глядя при этом на собеседника сверху вниз?), но то, что нечётко обрисовывалось впереди, даже её было выше не меньше, чем на голову.
При этом гигант с пугающей проворностью и быстротой, ничуть не страдая от ударом ветра и секущих лицо льдинок, не глядя на собак быстро подошёл к девушке, опустился рядом и что-то торопливо, но отчётливо спросил на норвежском. У окоченевшей леди уже давно мозги переморозились и шевелились лишь постольку поскольку, а события последних минут окончательно вышибли из неё способность мыслить и говорить. Она даже не догадалась помотать головой в знак того, что не понимает, о чём речь.
Гигант подождал пару секунд и перешёл на шведский. Потом финский. То же вопросил на немецком, французском и, наконец, с жёстким и отрывистым акцентом спросил:
- Русская?
Что-то щёлкнуло в неотвратимо отключающемся мозгу и девушка быстро, будто боялась, что забудет, о чём её спрашивают, кивнула.
Незнакомец кивнул в ответ.
- Как зовут? - спросил он.
Несколько секунд понадобилось, чтобы осмыслить вопрос.
- ...Олеся... - несмелым, ломающимся голоском пискнула девушка. Лицо великана плыло у неё в глазах, черты размывало, снег вокруг перемешался с деревьями, небо стало неотличимо от земли.
Она вскрикнула от неожиданности. Великан резко со всей силы сжал её за плечи и нещадно встряхнул, как мокрого котёнка.
- Тихо. Не спать, - беззлобно, но сурово проговорил он.
Картинка чуть прояснилась, и Олеся, хоть и по-прежнему плохо различала лицо стоящего перед ней человека, но общие черты она уже разглядеть смогла. В том числе и две льдинки, самые яркие пятна на лице. Глаза у незнакомца были яркие-яркие, казалось, что эти два зрачка, лазурнее самого чистого неба, даже чуть светятся в непроглядной темноте, служа единственным пучком света и не дающим впасть в уныние. И Олеся поверила этим глазам.
Человек быстро оглядел её с ног до головы, потрогал за ладони, ничуть не стесняясь стянул с неё размокшие валенки и те же манипуляции провёл со ступнями; потом, замерев на секунду, быстро соскрёб с неё примёрзший тулуп, который тут же отправился далеко в сугроб, снял с себя свою куртку и почти целиком закутал в неё окончательно ошалевшую девушку. Затем свистнул собак. Те радостной трусцой и со свесившимися набок языками подскочили хозяину, навострив ушки и вперив в него умные волчьи глаза. Услышав короткий приказ «охранять», псы тут же завертелись вокруг Олеси - и через несколько секунд из огромного мехового шара торчала только одна её голова. Тёплые бока с плотной шерстью сомкнулись так плотно друг к другу, что даже малейший сквознячок не нашёл бы для себя лазейки.
Перепуганная и плохо осознающая ситуацию Олеся только сейчас поняла, что уже почти забыла, что такое тепло, и каким оно вообще бывает, и сейчас испытала такое невероятное блаженство, с которым можно сравнить только пятидневную жажду, которую удалось, наконец, утолить, как раз тогда, когда ощущение смерти стало почти физически ощутимым.
По всему телу начало приятно потрескивать, в голове у неё немного прояснилось, и теперь девушка осмелилась поднять голову и посмотреть на своего спасителя.
Тот в нескольких метрах от неё разбирался с трупами. Взвалив на каждое плечо по двое с такой лёгкостью, будто они были мешками перьев, он быстро понёс их куда-то вглубь леса. Это заняло у него около пяти минут. Затем он пришёл за последним человеком и собаками и с ними сделал то же самое. Вернувшись, он прямиком направился к Олесе. Она всё это время неотрывно следила за ней, и, когда он перехватил её взгляд, смутилась и отвела глаза. Он поглядел себе за спину, потом снова на неё и спокойно пояснил:
- В моём лесу на людей не охотятся.
Сама не понимая, зачем, Олеся кивнула в ответ.
Покончив со своими делами, незнакомец подошёл к ней, отогнал собак, сгрёб инстинктивно пискнувшую Олесю в охапку и быстро зашагал в сторону прерванного пути девушки.
