Она бежала ко мне. Казалось, от нее исходила некая аура, заполняющая все. Старушки, сидящие на скамейках, улыбались и перешептывались, видя ее. Они как будто возвращались в свою юность. Мой ангел. Ее улыбка и добрые глаза. Моя дорогая подруга - мое солнце. Ее рыжие пряди развивались на ветру и иногда, когда дуновения ветра становились сильнее, били по лицу. Из глаз бежали маленькие серебряные капли. Они бежали по скулам, подбородку, губам и пропадали в проталинах. А в этих слезах отражался мир, как в мыльных пузырях. Этот дождь ее глаз был наполнен смехом. Я раскрыл руки, а ангел летел в мои объятия. Только ее руки коснулись моей талии, я начал ее кружить. А она смеялась, звонко, будто тысячи колокольчиков. Слезинки летели в разные стороны, орошая траву. Ее запах поднимался к небу. А счастье, которыми искрились ее глаза, заполняли меня полностью. И не было болезни. Не было заборов. Были бесконечные просторы и крылья, уносящие нас куда-то туда, далеко в небеса, в бескрайний космос. Я нуждался в ней, поэтому прижимал ее к себе каждый раз когда мог. Что произошло? Мы просто попали в вакуум. Наш вакуум, где перехватывало дыхание, где были только мы. Ее мягкие губы, касающиеся моей щеки и задорный голосок. Она всегда была рядом. Помню, как мы познакомились. Было ли это давно. Да нет вообщем-то. Или нет. Как интересно... Когда мы спешили за временем, время ускользало. А когда мы изначально сдавались, время останавливалось. А она всегда оставалась такой.
Flashback
Эйнштейн, изображая Наполеона, шествовал из одного угла в другой. Мы называли его так не за большой ум, которого у него кстати вообще не имелось, а за большую голову. Последствие болезни. Говорите издеваться над больными нельзя? Он был не против. Все были не против. Так мы скрывали свое уродство. Свою неполноценность. здесь было слишком тихо, а нам, детям, требовался шум. Я был вообще прозван "Хрипиком" за хрип, который часто вырывался из легких. Рядом сидел "Шашлык" и "Бон Бон". Шашлык получил свое прозвище - из-за того, что при пожаре так обгорел, что стал черного цвета. А Бон Бон был невероятно толстым. Мы не верили что он сможет похудеть, по этому иногда его подкармливали. Он на все был готов пойти ради еды. Так вот, Эйнштейн изображал Наполеона. (Наполеон тоже заслуживает чтобы его писали с большой буквы) Шашлык кидал в него крошки хлеба. А Бон Бон не выдержал и, отобрав хлеб, стал его есть, забившись в угол. Как только он не рухнул?
Дверь открылась и в комнату вошел Доктор и девочка. Она была самая обычная. Невысокая, худенькая, зеленоглазая, с рыжими смешными косичками. Не приживется здесь...
- Мальчики, это Вестфалия. Прошу любить и жаловать.
И доктор ушел. Я был первый кто к ней подошел. Она улыбнулась и крепко меня обняла. Странная... А дальше она обняла Эйнштейна с его огромной головой, обняла Бон Бона (Ну как обняла, и три таких девочки не смогли бы его обхватить) А потом она обняла Шашлыка. Фууу, он такой противный. И пахнет от него подгоревшим мясом. Запах этот как-то не смывался с него.
End Flashback
Даа, мы даже не заметили, как сдружились с рыжей. Мы играли в фанты, убегали от санитаров, а потом, через месяц, Эйнштейн умер, завещав мне свои сладости. Не помню, как я отреагировал на его смерть, помню лишь, что отдал все сладости на следующий день Бон Бону. Через несколько дней после этого Вестфалию забрали из больницы, впрочем через несколько лет она вернется. Тогда я уже с прерывистого стационара перееду в больницу навсегда.
Не прошло и года с отъезда рыжей, как у Шашлыка погибли родители. Мальчика прогнали из больницы, и я больше ничего о нем не слышал, как и Бон Боне, которого через года три забрали родители.
Белые ручонки Веи расположились между моих. Я их слегка сжимал. А она смотрела мне в душу. Признаться, меня до сих пор немного пугал взгляд прямо в душу. Рыжая опустила голову на мое плечо. Спать что ли собралась? Тяжелый вздох превратился в пар. Холодный, не по-весеннему, воздух резал легкие. Ангел трясся на моем плече. Волнуется?
- Не бойся. Что же ты боишься? - прошептал я,гладя девушку по голове.
- Зато теперь я на зайчика похожа,- так же тихо ответила Вея. Вроде, она ничего не сказала такого. Такая взрослая вроде, а такой ребенок. И это было прекрасно. Я все понял. Иногда это заслуживало медали. Ну вот любила Вестфалия говорить загадками. Как же я неавидел загадки...
- Операция пройдет хорошо, прекрати, - прошептав это, я зашелся кашлем.
- Я не этого боюсь Итачи, - она оттопырила ворот моей куртки и продолжила. - Я пришла попрощаться
- Да ладно тебе, родители же не сразу после операции тебя заберут!
- Итачи, - я не дал ей закончить.
- Может ты заболела? - коснувшись губами ее лба, я попытался определить температуру. Или я ее обидел, или еще что-то, но она вырвалась из моих объятий и отошла от меня.
- Боишься меня? - я был удивлен, возможно раздосадован. Что я сделал не так?
- Скорее твоей реакции.
И прежде чем я успел что либо сказать, она скрылась, неумело скользнув губами по моим. Это значит "пока"? Пройдясь несколько кругов по парку, и поняв, что я ни черта не понял, позвал Дэна. Всю дорогу он что-то говорил, вроде про свою очередную девушку я слышал только обрывки, но и так было понятно, что она - просто чудо, уже 5 за месяц. В этот раз мы поехали на лифте, и мне оставалось только молится, только бы мы не застряли. Дэн конечно хороший парень, но болтливый. Повезло, доехали быстро. Мой сопровождающий галантно открыл дверь, пропуская меня. На моем подоконнике сидел один из пациентов соседней палаты, в его руках были карты, как и на моей кровати. Стейн был со странностями. Если по-честному, то его должны были отдать в психушку, но ведь его родители большие шишки в правительстве, так что он у нас числился больным ангиной.
- О Итачи, а ты когда ушел? - сказал Стейн. Его глаза, казалось, могли светиться в темноте.
- Полчаса назад, - ответил я, пока Дэн помог мне раздеться и подключить аппарат.
- Врешь, - протянул сумасшедший, - мы разговаривали пять минут назад!
- Может быть.
Он говорил что-то еще, я отвечал на все "да". Его это устраивало. Через минут десять Дэн забрал у нас карты, а через пятнадцать увел и Стейна. Устал. Надо отдохнуть...
Что за шум? Опять что ли? Я приподнялся на локтях, пытаясь определить время. Двенадцать. На столике стоял завтрак, любезно принесенный Дэном. Шум все надвигался. Каталка медленно двигалась по коридору. Мы ненавидим этот звук. Можно спать под звук сирены, под звук взрыва, но не этого. Звук смерти. Мы не были друзьями в этой больнице, но каждый раз ловили у какой палаты остановится эта каталка. Она было зелено-желтая, низкая и скрипучая. На ней вывозили мертвецов. И там было лишь три пути: либо на руки родственников и в могилу, либо на кремацию*, либо на криома́цию*. Она остановилась напротив меня. Я умер? Странно, я не чувствую иглы. Нет, нет, я не мог умереть! Я же не сказал ничего ни Маме, ни Саске, ни Вее. На Каталку упало тело. Жив... Но кто тогда? Неужели Марк? Если так, то все отлично. Хотя как может быть отлична смерть, даже если он этого хотел? Дверь приоткрылась и заглянула медсестра.
- Еще один! - возмутилась крашенная блондинка, - Снотворного?
Я кивнул. Линди всегда была недовольна тем, что мы просыпаемся из-за этой каталки и ей приходилось всех укладывать спать.
- Кто сегодня?, - прошептал я, пока мне протирали руку ваткой
- Наконец-то черт этого Марка взял, - торжественно возвестила женщина и приготовила шприц.
Я отвернулся. Никогда не любил уколы, она заметила, засмеялась. Повернув мою голову в сторону шприца, она прошептала мне в ухо:"Страшно? А умирать еще больнее. Ты будешь гореть, долго и мучительно". И вколола снотворное. Говорят, она раньше была сатанистка, похоже... Хотя с этими вытатуированными бровями она сама похожа на сатану. Как я устал... А когда я умру, я увижу Его? Не бога, Сатану. Вот он точно существует. Увижу, или нет. Жаль, что его увидит и...
На улице смеркалось. В глаза бил свет от фонаря. Хорошо, тихо... Скоро придет Вея и мы будем разговаривать до десяти, а потом придет доктор Джеймс, отправит Вею к себе. В одиннадцать выключат свет, я буду думать о чем-то. Утром мы снова встретимся и поговорим. Кстати, сколько сейчас времени? О, уже восемь. Она придет минуты через две...Дверь приоткрылась и в палату вошла Линди. Она прошла мимо меня, не забыв щелкнуть меня по носу, и забрала поднос с едой. А, я так и не поел...
- Линди, а вы не знаете, Вея придет?
Она посмотрела на меня, задумалась.
- Ну если только приедет из крематория, - она пожала плечами и вышла
- Линда! - закричал я, крик отдался болью в легких и я закашлялся.
- Да, принцесса? - пролепетала медсестра, высовываясь из-за двери
- Операция прошла успешно? - последняя надежда не хотела покидать меня
- Чушь! - бросила она и скрылась.
Это не может быть правдой! Кто превратил мою жизнь в сопливый сериал. Она не могла умереть. Не могла. Она должна была жить. Нужно же было просто заменить кость железкой! Почему она умерла? И сразу же стало слишком тихо. И вся ярость переросла в апатию. Слезы потекли, потекли, потекли. Я подполз к окну. Не хочу ходить... Не хочу дышать... Хочу видеть ее! Подтянувшись к окну я стал смотреть в небо. Может ты там. А на улице все тоже. Тоже солнце. Таже улица. Тоже сердце. Только вскользь. А внутри. Все ни так. Кажется, что все тоже. И небо, что ты так любила, было голубое. Такое чистое. Только тебя уже со мной не будет. Ты не придешь. Не согреешь улыбкой. Не сядешь на подоконник. И не станешь меня развлекать. Больше твои духи не принесут новость, что ты идешь. Почему земля забирает только сокровища. Теперь я уже не мог понять кто был прав. Я или она. Не имеет значения. Я остался один. Мне стало ее так не хватать. Она иногда надоедала, но только сейчас я понял. Как мне нравились ее ехидства. Ее койку теперь отдадут другому. И он тоже сгниет в этой чертовой больнице. Отсюда никто не убежит. Никто не уйдет. А ведь она была права.
- А смерть идет теперь за мной
Мысли сорвались с губ. Сердце ломало ребра. Легкие разрывались и испускали последний запас воздуха. А вместо всхлипа сорвалось какое-то шипение и рык. Я терял дар речи. Терял мышление. Терял жизнь. Я умирал. Она ушла. И наверное она улыбалась. Смеялась над этим миром, когда уходила. Наш костер задули. Нити разорвали. Все исчезло. Все пропало. Все, все, все...Только ее имя срывалось с губ. Я царапал стены. Разбивал руки. Кричал от бессилия. Только эти дьявольски белые стены, не пропустили и не проронили ни одного звука. Я был один. Один на всю вселенную.
Рядом с моим карцером завыла сирена. И замелькали белые халаты. Суетились, жужжали как стаи пчел. А я сжимал челюсти. Они немели. Но я не мог проронить звука. Они его не услышат. Я не дам им увидеть, как я закричу перед смертью. Обойдутся. В комнату вбежал мой лечащий врач. А ведь он лечил нас обоих. Он делал операцию ей. Он виноват. Он. Он. Он. А по бокам только было и слышно
- В операционную. Срочно! Срочно!
Доктор поднял меня с пол, пытался уложить на тележку. Я брыкался, кусался.
- Что ты творишь дурень?
Что я делаю? Действительно, зачем я это делаю? Может просто ничего не делать.
Они положили меня на тележку и бросились в операционную, казалось я на формуле один. Все несется. Мелькает. Говорят, перед смертью ты вспоминаешь все. Ложь. Я видел лишь Её. Подернутую туманом. Такую далекую и уже холодную. Иногда всплывали Мама и Саске. Доктор протер мне руку и вколол мне снотворное. Я терял тактильные ощущения. Голова переставала работать. Я слишком устал. Устал от этой жизни. Пора бы отправиться на покой. Вечный покой. В уха ударил горячий воздух.
- Держись парень ты сильный. Справишься. Ради нее.
И темнота. Везде и всюду. Опять вакуум. Наверное, последний в моем существовании.
Голова болела. Плохая новость. Похоже я жив. Жить тяжело. И я снова жил. Вкатывал тяжеленный камень на гору, и кажется, вот она смерть. Но камень катился вниз. Кто-то специально его ронял, а я хотел дойти. Закончить. И раствориться. Во времени, в памяти. Я ничего в своей жизни не сделал. Так говорили стереотипы. Не посадил дерево, не построил дом, не вырастил сына. Зато я был богаче. Я видел настоящую дружбу, чистую любовь и подноготную жизни. Это дорого стоит. Но время платить упрямо отходит. За окном рассвело. А в палате витал запах лаванды. Мамин запах. Запах ее слез. Она была здесь. Пока я спал. Воздух застоялся. Он был пропитан маминым безутешным горем. Сметанием отца. И испугом брата. На тумбочке стояли цветы. Три лилии. Тигровые. Спасибо хоть еще не похоронили. Хорошо что я их не видел.
- Открыть окно?
Доктор был здесь. Сидел на стуле. Он мне сейчас напоминал мыслителя. Та же поза. Голова почти касалась коленок. На лице появилась щетина. Очки почти падали с носа. Его черные волосы разметались. Все выражало горечь и смирение. Не знаю как он понял, что я встал. Возможно шелест одеяла выдал меня. Я молчал. Он поднял глаза. Они выражали все: грусть, боль, разочарование, сожаление.
- Я скоро умру?
Голос был хриплым. Внутри все засопело. Как будто зверь внутри меня проснулся. Прорычал. И повернулся на другой бок. Хотя зачем я задал этот вопрос, знаю же ответ.
- Да
Он сожалел. Жалел. Ненавижу это. Мне не нужно его сожаление.
- Доктор...
- Джеймс, Итачи. Джеймс
Прервал он меня. Все для меня, да? Все для меня.
- Джеймс, вы со всеми сидите, кто умирает?
- С особенными.
Он встал и открыл окно. Сделал все сам. Решил за меня. Все всегда решали за меня. Неужели за всю жизнь я не принял ни одного самостоятельно решения. В комнату ворвался свежий утренний ветер. Такой зябкий. Он пробирал до костей. Залезал в душу. Рвал сердце. Этот холод, он напоминал смертельный.
- Мама знает?
- Еще нет. Но кажется она все поняла. Материнское сердце такое чуткое, - Джеймс запнулся, - твоя мать очень эмоциональная. С ней может что-то случиться.
- Джеймс. Почему вы не спасли ее. Она достойна жизни, не я. Не вы!
Она засмеялся. Горько и тяжело. Так, что мне стало на секунду его жалко. Смех покойника или висельника, ледяной смех, мертвый смех, последний смех, сумасшедший. Он сел ко мне на койку и взял за руку. Переборов желание вырвать свою руку из лап этого зверя, я замер. Он молчал, смотрел в стену. Так продолжалось несколько минут.
- Говорят, только тот кто дал жизнь, может ее забрать. Скажи мне все, я пойму. Она тоже мне была дорога.
- Вы всего лишь врач! Что вы можете знать
- Я ее врач. Я ее и отец.
Мне стало стыдно, по настоящему. А ведь они были так похожи. Одни и те же глаза, веснушки. Но их отношения...
- Знаешь, Итачи. Я ведь не сдержал обещания, не извинился. Тогда, когда умерла ее мать, я пообещал, что хотя бы моя дочь не умрет. Но кто-то сверху распорядился иначе. Я не верю в бога, Итачи. Да и не верил никогда. Но кто-то ведь это придумал. Кто-то все испортил. А знаешь что потом, а потом я узнал о ее болезни. Помнишь ее улыбку. Улыбку ангела. Ее добро ко всем. Одинаковое. А я, а я был идиотом. Я решил, что раз я ее отец значит больше любить она должна была меня. Тогда я и понял свою ошибку. Но я боялся подойти. Извиниться. Страх - ужасная вещь. Он все и оборвал. Знаешь почему у нее была операция?
- Ей должны были заменить кость на железку?
- У нее был синдром ангела. Она любила всех одинаково. Дарила всем счастье. Но платила за это не умением писать. И своей смертью. Синдром перешел в рак головного мозга. И ничего с этим сделать нельзя было. Но я попытался. Но она сразу знала, что умрет. И попрощалась. И с тобой. Вот.
Он протянул мне конверт. Я его взял. Трепет охватил меня: от конверта пахло ею. И чуть-чуть алкоголем, который выпил ее отец. Я аккуратно открывал конверт, никогда не получал от нее писем. И судя по словам Джеймса, она не умела писать. Я мог ожидать многого, но не того, что я увидел. Внутри лежало перо орла и засохший листок лилии. Я взял их в руки. Что могло это значит? Я не мог понять. Ее отец уловил мое настроение и сказал
- Ты сам должен понять что она хотела этим сказать.
- И что он вам передала
- Перо цыпленка
- И вы поняли
- Наверное она хотела сказать, что я навсегда останусь для нее отцом. Здесь ничего нельзя сказать точно.
Повисло молчание. Оно не давило. Нам надо было о многом подумать. За это мы и взялись. На улице гудели машины. Часы тикали, отмеряя такое условное понятие - время. Мы не знали сколько нам осталось, могли лишь предположить. Вскоре погас свет и дежурные вернулись к просмотру сериалов. А мы так и сидели. Шли часы. Джеймс встал.
- Джеймс, я знаю что умру. Но я хочу помочь другим. Отключите меня. А то что от меня останется отдайте тем, кто нуждается в этом.
И опять молчание. Он так и остался стоять, обдумывая слова. Где-то завыла собака. И в сериале произнесли имя убийцы.
- Ты благороден, Итачи. Я отключу тебя вечером. Если разрешат родители
- Можете позвать моих родителей. Разрешите сходить к Ней. Я хочу попрощаться.
Мне показалось, что он улыбнулся.
- Конечно. Но только через час .
И он ушел, оставив меня одного. Теперь это был не просто доктор, отец, который пришел утешить друга его дочери. Он сделал все, я уверен. Медицина не может сделать все. У всего есть срок, и он обязательно придет. Медицина лишь помогает до него дожить. И верить, что все будет хорошо. Впереди был целый час. Вечность, если правильно его использовать. Я посмотрел на ее "письмо".
- Ты говорила, что если не думать. Ответ придет.
Я вспомнил маму в фартуке, когда она хлопотала на кухне. Вспомнил строго отца, который по утрам пил крепкий кофе и читал газету. И маленького Саске, веселого, глупого младшего брата, который кривился от каждой ложки каши и всегда провожал меня до двери. Маленький и наивный. Надеюсь, завтра мы не встретимся. Я не смогу просто посмотреть тебе в глаза братик. Ты будешь свободен от воспоминаний, ты будешь лучше меня, будешь орлом в небе. Перо орла... Перо орла, перо свободной птицы... А лилии - это мои любимые цветы. Это значит любимый? И от этого становилось тепло на душе. Мы полюбили друг друга, чисто, по-детски. Так красиво, без пошлости, вечная любовь. А потом я заснул. Что бы попрощаться с этим миром, с родителями и с ангелом. Моим любимым ангелом.
Я проснулся через полчаса. На часах, залитых рассветом, было время 6.45. Рассвет. Сегодня он такой долгий, даже странно. И вот, на заре жизни я наблюдал рассвет. Казалось, какой - то неумелый художник разлил все краски по небу. А потом тщательно красил поверх них. Пахло так не обыкновенно. Даже лучше чем пахнет озон после грозы. Была свобода, полная свобода. Наверное, я летел. Я чувствовал силы закончить все, сказать им все. И не надо было готовить речи. Я понял что я скажу. И эти слова будут литься из души. В комнату зашел Джеймс. Он сел рядом и положил свою руку мне на плечо.
- Пойдем?
- К Вее?
- Да
Он подключил устройство и мы пошли. Шли долго. И под конец подошли к подвалу. Железная дверь и сухая надпись "Крематорий". Там лежала она. Ее кожа приобрела голубоватый цвет. Но знаете, он ей шел. Вся в белом. Казалось от нее исходил свет. Еще секунду и она взлетит. Расправит крылья и взлетит. Мой ангел, моя..
- Вестфалия...
Больше я не мог ничего сказать. Не было слов, чтоб ее описать. Она была выше всего. Она летала над нами всеми.
- Она просила развеять ее прах над морем. Чтобы она летела. Она всегда мечтала летать и именно над морем. Пусть будет так.
Я мог долго смотреть на нее, благодарить за все: за ее любовь, за радость, которую я пережил с ней. Она была великой. Герой. Герой, который умирает. Трагедия. Огромная. Для всего мира. Но люди? Знали ли они об этом? Нет. Люди забывают, уходят, бросают, обижают, оправдываются. А вот она была ангелом. Я не слышал как всхлипнул отец. Я лишь почувствовал его объятья. И я обнял его в ответ.
- Плачь Джеймс. Сейчас можно
И он расплакался. Он потерял многое, но он улыбался для всех. Не плакал и когда умирала его малышка, он не хотел ее расстроить. Это горе сплотило нас. Говорят, перед смертью бог показывает тайный смысл жизни. Он мне его показал. Я был готов к смерти. Джеймс ушел. А я стоял, стоял статичной статуей. Пытался запомнить каждую черточку, каждую веснушку и унести их в могилу. А на губах играла улыбка. Такая красивая. свойственная только ей. Становилось дурно. Я в последний раз провел рукой по такому родному лицу.
А потом я наклонился и коснулся пальцами ее губ. Не верю... Коснулся губами ее губ, холодных и безжизненных, и стало страшно. Но ее улыбка, я хотел запомнить ее. Чтоб перед лицом смерти вспомнить, и смеяться над стереотипами. Чтобы победить смерть! Я накрыл Вею одеялом, закрыл и лицо. Как перед смертью не надышишься, так и не на смотришься, наверное. И ушел, не поворачиваясь, иначе бы не смог. И на прощенье прошептал.
- До встречи.
Знаю, сейчас, пока я шел, ее поджигали, а через несколько часов, Джеймс возьмет урну, отправится на корабле в море и развеет ее прах. И где-то, на просторах больничного кладбища будет стоять ее Кенотаф. Джеймс всегда будет ее навещать, и даже когда уйдет на пенсию...
Странно... Я считал, что мое счастье железное, что в этой белой тюрьме, его ничто не сломает, не погнет. А оказалось, оно может так легко заржаветь, если его не оберегать. Это и случилось. Но у меня есть второй шанс, и сейчас, я уверенно двигаюсь к нему, я не отпущу свое счастье. За этот день все мои убеждения упали, вся моя жизнь оказалась такой глупой и бессмысленной. Зато сегодня, я наконец сам выберу, и этот выбор верен.
Я пришел во время. Мама с папой были здесь, спасибо, что не взяли Саске, он не должен этого видеть. Не должен слышать. Мама сразу вскочила и обняла меня. Я чувствовал ее горячие слезы на плечах, чувствовал ее боль. Она прижималась ко мне, вдыхала запах. Я больше не мог это слышать, взяв ее лицо в свои руки и посмотрев в глаза, я улыбнулся
- Мамочка, Пожалуйста не плачь. Я чувствую что умираю, но я хочу помочь другим. Разрешите им меня отключить, пока я могу помочь другим.
Отец нахмурился, а мама прижала меня к себе.
- Нет сынок, никогда! Ты будешь жить!
- К сожалению мы не сможем ему никак помочь.
Джеймс появился так неожиданно.
- Мы платим вам такие деньги, а вы нечего не можете сделать! - отец смотрел на доктора сверху вниз, готовый разделаться с ним. На лбу выступили "гневные полоски". Именно так называла их Вестфалия.
- Это он вбил тебе такую дурь сынок?
- У него недавно умерла дочь. Не кидайтесь так на него. Я все сам решил.
Повисло молчанье.
- Итачи, собирайся. Мы найдем другую больницу.
Это прозвучало как гром, а ведь действительно, потом прогремел гром и начался ливень. У меня была последняя попытка. И я нашел подход.
- Мама помнишь, как Саске сбила машина. Ему нужен был донорский орган. Что было бы если бы его не было
- Итачи...
- Я хочу помочь другим.
Отец сплюнул и покинул больницу. А мама, она меня крепко прижала. Поцеловала в макушку.
- Хорошо Итачи. Будь по твоему. Ты ангел, ангелы долго не живут.
Я был ей благодарен. Я не мог передать всего горя. И всех шести океанов было бы мало по сравнению с ее слезами. Дверь хлопнула.
- Ангелы сгорают, - прошептал я.
- Ложись Итачи.
Отец медленно вошел в палату и, вручив конверт доктору, попросил его выйти. Он сел напротив меня. Закат озарял осунувшееся, небритое лицо. И я наконец понял, что он волновался не меньше матери. Со всей его напускной холодностью, он любил меня. Я никогда не видел что б он плакал. И сквозь слезы, улыбаясь, он пожал мне руку.
- Ты вырос, а я и не заметил, - сказал отец дрожащим голосом и притянул меня к себе.
- Я люблю тебя, папа, - прошептал я.
Эти слова его отрезвили. Он оправился, встал и пошел к выходу. Я отвернулся. Может я ошибся? Но когда я услышал дрожащий, еле различимый шепот я понял, я все сделал правильно.
- Я тоже люблю тебя, сынок.
Сегодня я видел начало дня, теперь я видел и конец. Снова те же краски заиграли с новой силой. Это были самые красивые несколько минут. Я был счастлив. Своим уходом она помогла мне прожить все жизнь за один день. Я готов был помогать другим. Значит так будет лучше для всех. Только что Джеймс пожал мне руку и снял браслет. У меня есть полторы минуты. Я вспомнил друзей. Их улыбки. Наше детство. Уже чувствовался дискомфорт. И на небо появился месяц. А ливень так и шел. Я вспомнил строго отца. Чувствовалась скованность. Сверкнула молния. Я вспомнил Маму. Все внутри зашипело. Ливень за дробил сильнее. Я вспомнил Саске. Стало не хватать воздуха. Сверкнула молния. Вспомнил Вестфалию. Глаза закрылись. Пульс пропал. И грянул гром.
Ночь, неожиданно тихая и звездная. По коридорам вновь ехала каталка, будя пациентов. Липкий страх заставлял всех сжаться в комочек. Они забывали о своей боли, всем казалось, что они мертвы. Но стоило только каталк проехать мимо, пациенты чувствовали себя живыми,и прислушивались, пытаясь угадать, кого они потеряли. Каталка остановилась у 173 палаты. Доктор помог уложить тело на тележку.
- Куда его?
- В морг
Каталка поехала к лифту, а больные все строили предположения, втайне надеясь, что забрали Стейна.
Пахло озоном. Ветер ворвался в раскрытое окно и пробежал по пустой палате. Все то же: идеально белый потолок, белые лампы, белые стены, белое все. Лишь за окном темно, хоть глаз выколи. На полу лежала так и не дочитанная книга. Тикающие часы. И все эти контрасты сохранились, кроме контрастного владельца. Остался и аппарат, которому уже было нечего делать. Все также дежурные смотрели сериалы. С тем же сопливым сюжетом. Ничего не изменилось. Мир слишком огромен, что бы поменяться от смерти нескольких человек. Но они поменяли трех человек, а это уже достойно награды.
В этом мире все сплелось, нигде нет границ. Между смертью и жизнью, между злом и добром. Все это объединяла судьба. Судьба - путь от колыбели до могилы. Возможно его строят сами, возможно нет. Никто не знает какая она изначально. Она ветвиста. Зависит от многих. Это прекрасно. Жить прекрасно.
Мы живем в четырех пространствах: высота, длинна, глубина, время. Последнее - самое условное и самое значимое. И в то время, когда время стремиться к бесконечности, жизнь стремиться к константе. Страшно умирать? Нет. Перед смертью об этом не думают. Перед смертью пустота или счастье, но не страх. Страх рождают мысли, а если не думать? Мы же не боимся засыпать. Какая разница на 8 часов или на вечность?
В комнату вошла медсестра и сменила белью. Посмотрела поверхностно и ушла. Совсем скоро сюда придет другой больной. Будет жить? Если захочет. Это зависит от него. Любую болезнь надо воспринимать как должное. Ведь жизнь феерия красок. Не только рыжего и зеленого. А всего спектра, даже черного.
Небо прояснилось. Воздух стал чист и свеж как эти двое. Кто их связал? Зачем? Никто не знал. Может это сделал бог. Или кто-то другой всевышний. Жизнь скоротечна. Слишком скоротечна чтобы тратить ее на всякие глупости. Никто не знает когда истечет наш срок годности. Ведь жизнь мы взяли в залог. Ее придется отдать. Отдать другим. Возможно, мы будем жить в памяти близких. И именно так становятся бессмертными. Если помнят. Если любят. Тогда смерти нет. Есть лишь вечный покой от всего. Ветер сдует слезы, солнце согреет души. Все будут дальше жить. Вся наша оболочка вернется в землю, станет ее частью. Мы станем прошлым, по которому будут ходить наши потомки. Будут другие люди, другие кумиры, другие правители, другие ситуации, другие Ромео и Джульеты, другие Офелии и Гамлеты. Но они будут. Будет счастье, будет и смерть. От нее не уйти, ее надо принять как дар. Желтые листья будут покрывать наши могилы, серые дожди омывать их и цветы будут расти, как мир на костях.
Кто-то сказал, очень правильные слова. Запомните их, запомните.
Когда ты рождался, ты плакал а мир улыбался. Так проживи же жизнь так, чтоб когда ты умирал, ты улыбался а мир плакал.
