– Умри, Патрисия! Сдохни, тварь! – кричал обезумивший мужчина, в который раз разрывая нежный девичий стан кухонным ножом. Начищенная до блеска сталь лезвия легко распарывала плоть и скользила внутрь, уродуя ставшее уже давно мертвым тело, раз за разом оставляя на нем отвратительные рубцы, из которых слабо, но все же продолжала сочиться кровь. Некогда белоснежный ковер мог теперь похвастаться оригинальным цветовым и композиционным решением, вот только Эдгара перестало волновать все происходящее вне его мыслей.
Вдруг он замер. Пальцы расслабились, и нож выкатился из занесенной для очередного удара руки. Он медленно обвел взглядом комнату, где они вдвоем некогда подолгу лежали в обнимку за просмотром очередной глупой мелодрамы или же захватывающего дух боевика, кидались остывающим попкорном, застревающим во всех неудобных щелях внутри дивана и в ворсинках ковра, и любили друг друга до умопомрачения.
Да, он ее любил. До безумия, до волнительного трепета сердца и занятых одной лишь ею, ее гордой красой и чуть прищуренным взглядом, смотрящим будто бы свысока на окружавших ее людей, мыслей. Эдгару нравилось, что ее лицо не было полностью симметричным, а форма прекрасных серых глаз несколько отличалась: левый был чуть более сужен. Он знал каждую ее родинку и намечавшуюся тоненькую сеточку морщин в те редкие моменты, когда она улыбалась. Он знал и любил ее всю, а она, его законная жена, всегда была холодна и неласкова с ним. Не отдавала всю себя их отношениям, как это делал он. Не была предана ему, не стеснялась говорить, что этот брак душит ее, что она хочет свободы и права выбора, ведь где-то далеко ее ждет тот, кому она еще в далекой юности подарила свое сердце, тот, без которого оно зачерствело и перестало биться в полную силу. Оно, бедное, только и делает, что ждет чуда, да только возможно ли оно? Эдгар купил ее деньгами и связями. Патрисия угодила в ловушку, из которой никогда бы не выбралась. Любовь – страшная сила, которая, очутившись в недобрых руках, способна одним-единственным взмахом разрушить все, что было построено до этого.
– Ну и что ты молчишь, Пат? А? – ядовито зашептал он, схватившись за волосы и с ужасом глядя на обескровленное лицо своей молодой жены. Смертоносная лавина осознания содеянного уже надвигалась на него, а он, глупый, замер в нелепой позе, продолжая злобно шипеть не то на обезображенный труп, не то на самого себя, осмелившегося убить человека. – Сказать нечего?
Эдгар уже давно был на грани. Ему не нравилось, что жена подолгу прихорашивалась перед зеркалом, но не для него, а для других мужчин, которые видели ее на улице! Часто, обижаясь, она демонстративно уходила спать на диван в гостиной и яростно сопротивлялась, когда ее пытались насильно вернуть обратно в спальню или же намеревались лечь рядом, а потом еще и игнорировала мужа по нескольку дней. Пат была так близко, но в то же время невыносимо далеко, ведь мужчина получил во владение ее тело, но не душу с тысячами улыбок и забавных бытовых моментов. Он хотел получать от нее тепло, а не изредка мелькающую голую страсть, которая и не нужна была ему вовсе без всего, что может быть сокрыто за нею.
Финальной точкой, которая и привела к неизбежному, стало известие об ее аборте, который она пыталась скрыть от него, но Эдгар обладал достаточными возможностями, чтобы постоянно следить за женой и узнавать о каждом ее шаге если не сразу, то уж точно в кратчайшие сроки. Когда же мужчина взял в руки документы с историей болезни, вместе с даром речи он потерял и выдержку.
– Пат? Ты чего молчишь, Пат? – расширившимися глазами посмотрел он на хладный труп, прошелся пальцами по ставшей непривычно ледяной щеке. Теперь ее тело, как и душа, стало холодным, и ему это решительно не нравилось. – Просыпайся, Пат!
Она молчала.
Он медленно осел на пол, рукой уткнувшись во что-то твердое. Посмотрел – а там оказался ее оброненный телефон, где на загоревшемся экране мелькнула заставка с их общей фотографией, сделанной несколько дней назад в ванной. Они собирались выходить в театр.
Больше они никуда вместе не пойдут.