Резвилась я недолго. Внезапная нестерпимая боль пронзила мой живот. На лбу выступила испарина, а я согнулась пополам, присев на корточки. Мне не хватало воздуха, словно рыбе выброшенной на берег, и я жадно хватала его ртом. Приступ был настолько сильным, что вызвал помутнение сознания. Ощущение было, что меня ударили чем то тяжелым и тупым по голове. Думать ни о чем было невозможно. В конце концов, я оказалась на корячках, и стала со скоростью черепахи ползти к дому, искренне надеясь что вездесущая соседка нынче окажется на боевом посту. Обычно, я тщательно старалась избегать старушку Мидолтон, но не сегодня. Мне казалось, что это последний день моей жизни, так к чему соблюдать приличия. Может, миссис Тереза хоть священника позовет, чтобы я могла причаститься перед смертью.
Но внезапно боль отступила так же неожиданно, как и пришла. Я расположилась на траве, собираясь с силами, чтобы продолжить свой путь. Теперь, когда опасность миновала, я устыдилась желания раскрыть свою страшную тайну округе. Не знаю сколько я просидела там в полнейшей растерянности, но когда собралась вернуться домой, то меня снова настиг новый приступ. Он был ужаснее. Хотелось выть от боли. Чтобы не сойти с ума, я закричала громко и страшно. На удивление это помогло, и даже отвлекло меня от моих ощущений. Я пыталась сконцентрироваться лишь на мысли о том, что нужно ползти к дому. Лежа на боку, цепляясь за траву, которую я выдирала с корнем, я медленно преодолела несколько метров. Потом снова наступило облегчение. Я пыталась отдышаться. Пот тек с меня градом, отчего волосы на лбу слиплись. Полагаю, в тот момент я походила на мокрую грязную бродяжку.
Несколько придя в себя, я вознамерилась непременно добраться до своей хибары. С твердым намерением это сделать я поднялась на ноги и тут же пожалела. Меня снова настигла тянушая боль внизу живота. Схватки чередовались с просветлениями сознания. Но постепенно они стали короче, а периоды безумия длиньше и ужаснее. Неимоверными усилиями я почти добралась до дома, когда новый приступ настиг меня у самого порога. Вдруг нестерпимо захотелось в туалет. От натуги вступило в голову, да и во все части тела. Полубезумная, словно в бреду, я молила лишь о скорейшем избавлении от этого ужаса, почти просила о смерти, призывая на помощь маму, Бога и даже дьявола.
И вот оно долгожданное облегчение наступило. Возвестило о нем громкое детское:"Уа!" Перерезав ножом пуповину, я взглянула на своего маленького мучителя. Попыталась подняться на ноги и не смогла. Силы окончательно покинули меня, я перестала сопротивляться внезапно накатившей на меня слабости, и распластавшись посреди травы, окровавленная и измученная уснула.
Сон был недолгим. Меня разбудил настойчивый и требовательный плач моего чудовища. Оказалось, что девочка замерзла. Она жадно жалась к моему теплому телу, смотрела полуслепыми глазенками.
Я с трудом забралась на порог моей хибары, показавшийся мне неприступной горой, чтобы спасти нас от холода. Дочь пыталась найти крохотными ручонками грудь среди складок платья. Я ей помогла в этом, и дочь довольная принялась ее сосать. У меня появилось молоко.
Покормив своего монстра, и, найдя теплое стеганное одеяло, замотала в него ребенка. На радостях девочка, разомлев, тут же заснула. Я не стала от нее отставать и тоже погрузилась в объятья Морфея.
Нас стало двое. Забот у меня в связи с этим тока прибавилось, как и страх, что кто то все же прознает о моем позоре. Теперь я старалась работать на поле ночами.
Словно вампир я выползала из своего укрытия лишь с заходом солнца и, положив свое чудовище в корзинку, шла с ней работать на плантацию. Нужно ли говорить, что я стала совсем нелюдимой и шарахалась от соседей, как от чумных. Ужас одолевал меня при мысли, что я не смогу скрывать сию тайну вечно. Но сделать что то с крошечным беззащитным существом столь доверчиво смотревшим на меня я не могла: руки не поднимались.
Так мы и жили пока одно радостное событие, обещанное джинном во сне, не нарушило привычный ход событий.
Наступили сумерки и я, как всегда, собралась на плантацию, даже уложила дочь в корзинку, но заслышав чьи то шаги у крыльца поспешила унести ее вглубь дома. Выглянув из окна, я остолбенела от счастья. Я не верила собственным глазам, и пару раз больно ущипнула себя за ногу. Но это было правдой: вернулся мой любимый кузен Дональд. Живой и невредимый. Он на несколько минут замер, увидев то, что осталось от дома, но потом поднялся на крыльцо дома и постучал в дверь громко и требовательно.
Я надеялась увидеть его снова, в глубине души всегда верила , что так и будет. Но боялась даже думать об этом. Ведь мои мечты не имели обыкновение сбываться. Не помня себя от радости, поправ все приличия, я бросилась ему на шею с бесстыжим криком:
- Дон! Ты вернулся!
Я не могла на него насмотреться и шептала бессвязные глупости, гладя его лицо:
- Любимый...родной...
Он же не пытался остановить меня, как прежде, а лишь крепко прижимал к себе и еле слышно повторял:
- Живая, живая..
Мы могли бы обниматься вечно, но внезапно начавшийся ливень нарушил наши планы.
Пришлось отправиться под своды моей хибары. В доме снова запахло сыростью, как и всегда во время дождя. Неудивительно, ведь в некоторых местах из-за дырявой крыши вода беспрепятственно попадала внутрь, прямо на остатки паркета. Кузен слегка поморщился от затхлого запаха, но ничего не сказал. Мы молча стояли друг напротив друга, не решаясь начать разговор. В голове толпились сотни вопросов, но рот не торопился их озвучить, боясь ответов на некоторые из них.
Помощь оказало мое маленькое чудовище, которое стало требовательно звать меня к себе плачем.
Я готова была провалиться сквозь землю и покраснела, как индеец.
- Ребенок?- удивился Дональд,- Чей?
- Мой, - еле слышно прошептала я, перестав дышать. Вернее, забыв, как это делается.
В комнате повисло тяжелое гробовое молчание.
Не выдержав сей изощренной пытки, я разрыдалась, как маленькая девочка. Я ненавидела себя в тот момент за слабость, за неумение сохранить остатки хоть какого-то достоинства. Но мне искренне хотелось выть, подобно побитой безродной дворняжке, и с жадностью кусать губы в кровь от бессильной злобы на жизнь, словно это могло отвлечь от нестерпимой боли, раздирающей душу на куски.
Дональд молчал. Он подошел ко мне сзади и обнял со словами:
- Бри, маленькая моя, ну, ты чего?
Еще с детства кузен всегда терялся, видя девичьи слезы, а я - бесстыжая, этим умело пользовалась, разыгрывая в нужный момент спектакли. Сейчас же...я действительно истерила, не задумываясь, о том, как все это выглядит со стороны, и не стирала жеманно несуществующие слезы. Они лились ручьем так, что я не успевала их стирать ручьем, и платье принимало их в свои объятья.
Дональд мягко развернул меня лицом к себе, я оказалась в столь любимых мной объятьях и уткнулась мокрым лицом в сильное мужское плечо. Именно, тогда, я вдруг поняла, что мой рот самопроизвольно извергает ужасы последних месяцев. Я говорила, говорила, всхлипывая у него на груди. И становилось легче. Я больше не была единственной хранительницей страшной тайны. И было радостно (радостно?) от того, что я теперь не одна. Даже стыд улетучился куда-то.
- Бедная моя девочка, - наконец, проговорил Дональд, слегка поглаживая мокрые от дождя волосы, - сколько же ты всего натерпелась. Но теперь твой любимый Дони снова дома и он позаботится о своей маленькой Бри.
Я уставилась на кузена ничего не понимающим взглядом, смутно осознавая к чему он клонит.
- Я на тебе женюсь. Признаю ребенка. Никто не посмеет осудить тебя, - сказал он твердо.
- Нет!- неистово запротестовала я, - Мне не нужна твоя жалость!
Снова моя неуемная гордость давала о себе знать. В тот момент я не думала ни о своем будущем, ни тем более о судьбе маленького чудовища, что снова настойчиво звало к себе плачем.
- Бри, это вовсе не то, о чем ты подумала, - смутился Дональд, - просто я...все время на войне, я думал лишь о том, что больше не увижу тебя. Моей любимой вздорной и самонадеянной девчонки, - он снова подтрунивал надо мной.
Вот наглец. Я невольно улыбнулась, вспоминая наши детские перепалки, снова закипая, как чайник на плите.
Дональд хитро улыбнулся. Видимо, все мои чувства отразились на лице. Но сразу совладал с собой и, приняв покаянный вид, продолжил:
- Мы расстались так гадко...я был неправ, когда говорил все эти глупости о вашей ветрености. Просто, ваше признание застало меня врасплох...
Щеки снова полыхнули румянцем при воспоминании о последнем приеме, на котором мне довелось побывать до войны.
