Сколько раз я начинала эту запись, но никак не могла собраться с мыслями, ручка выпадала из обессиленных пальцев, находилась еще уйма причин, чтобы вильнуть от дневника. Да, я пряталась от тебя, как улитка в своей раковине. Это уже почти верх безумия, - прятаться от тетрадки. Тогда почему я вообще еще не порвала тебя на куски и не сожгла в камине, пока Франческо на работе? Мне не позволяет та томительная атмосфера, сгусток воспоминаний, витающий вокруг дневника, он не дает моим рукам исказить прямые листки и тушит огонь безумия в моей голове.
Мои дни проходили однообразно, я чувствовала себя так, будто с приближением весны краски серели все сильнее. Весна уже на подходе, ты не ошибся, я ощущаю ее свежее дыхание, но оно не в силах изгнать из меня скучающую серость бытия. Работа так и не нашлась, пусть и у меня на руках красный диплом по окончанию университета, "биологи нынче не в моде" – как сказала мне женщина, просматривающая вместе со мной предложения на стенде. Мы с ней невзначай разговорились, но после ее фразы, которую я почувствовала как укол моему самолюбию, я закрылась от нее и отвечала короткими предложениями на ее безуспешные попытки узнать меня ближе. Ее желтое лицо, покрытое сетью глубоких морщин, как лист путеводителя по Лондону картой метрополитена, показалось мне уродливым, а громкий, вызывающий голос настроил меня на агрессивный лад. Она еще долго упорствовала в своей цели, мысленно представляя, как срывает между нами преграды, но это были лишь ее причудливые вымыслы, а мне, пожалуй, пошло бы на пользу, если бы я перестала в раздумьях бороздить просторы человеческих голов.
Я подумывала об устройстве на работу в детский сад воспитательницей, хотя моя любовь к детям если и проявлялась, то не так для меня и окружающих заметно, но подобных вакансий не было. Я ждала неделю, покорно ходила в город, лишь чтобы взглянуть на стенд и поискать глазами новоприклеенные объявления, а разочаровавшись в отсутствии подходящего мне, уходила ни с чем, покусывая губу и всматриваясь в лица прохожих людей, которые прятали взгляды в путь, по которому шли. Мимо проезжали машины, автобусы, и тогда я безрезультатно вглядывалась в людей, сидящих в них, в поисках Франческо. Я представляла, как он остановит авто, вылезет из него и подойдет ко мне, и тогда мы пойдем с ним вместе, и кто-то уже другой будет всматриваться в наши лица.
В среду в городе я встретила Луиса, но его заносчивый вид богатенького мужчины не вызвал во мне никаких эмоций, и я осталась равнодушна на его старания вывести меня из себя или напугать. Я рассказала ему все, что узнала из записей дневника Розы, о своих домыслах об этом, на что он побледнел, став похожим на лист бумаги, и замолчал, витая мыслями далеко от нас, а я старалась понять по его ничего не выражающим глазам, о чем он думает, что он за человек и есть ли у него семья, его прошлое и будущее, настоящее и канувшее в лету. Луис стался беззлобен по отношению ко мне, в минуту преобразился, и лицо его уже не излучало ауру змеиного спокойствия и горделивого величия.
– Милая, - проговорил он, с нежностью глядя на меня, что поначалу я сама испугалась произошедшим переменам, и это было единственным всплеском на глади моего равнодушия, - Глупая, глупая Злата! Я должен просить у Вас прощения за свое бесцеремонное поведение, но по вашим глазам мне кажется, что оно Вас не сильно тронуло. То, что добыли Вы, почти полностью собрало мозаику, - на этом словарный запас его с пометкой "Диалоги в классике" закончился, и он перешел на беззаботный современный язык, изрядно добавляя в свою речь слова на разных языках, - Старший брат, о котором говорит Роза, - это я, Злата, я! Джек – мой младший брат, и я знал с самого начала, что он не родной мне. На кошек у меня аллергия, вот почему я шугал от себя мистера Блэка, которого видел у Вас. Мы уехали после того разговора, подслушанного Розой, оставив Джека с сестрой моего отца – Карелия не взяла фамилию мужа, а он и дети взяли ее. После известия о пожаре мы с родителями вернулись в Берстолл, но не стали высовываться и не нашли ничего о Джеке, будто его отроду не было. Родители кое-как сговорились с врачами, и они подстроили так, словно бы Джек умер от неизлечимой болезни. Я возненавидел родителей, и уехал прочь от них, открыл бизнес в Лондоне и начал скитаться по свету, договариваясь о местах для филиалов, пока сама Судьба не вернула меня в этот злосчастный городок. Какого же было мое удивление увидеть в доме Фламмеров людей! Не пойми меня неправильно, Злата, у меня и в мыслях не было причинять вам вреда. Но пойми и ты меня – я любил Джека, и не важно, какая кровь текла в нас. Он был моим братом, самым близким мне человеком, мое детство тесно переплелось с его жизнью, и смерть Джека, Томаса, Карелии и близнецов вернула меня с небес на землю.
Его пылкое признание вывело меня на миг из равновесия, и я разрешила себе дать волю посмотреть на Луиса удивленным взглядом На мой вопрос об его пребывании здесь, Луис уклончиво сделал вид, что не думал об этом, и я не стала лезть ему в душу, позволив себе лишь спросить о двух телах детей, найденных после пожара.
– Кто-то – либо Джек, либо Юлиан, и я буду надеяться, чтобы это оказался Джек, как бы жестко это не звучало, - выжил, и неизвестно, какова его судьба теперь. Может, он и выиграл схватку с огнем в ту ночь, но у него было еще множество причин, за которыми его ждала смерть.
Попросив меня оповестить его, если я найду что-нибудь еще об этом, Луис дал мне свою визитку и пожелал счастливой весны. Я смотрела ему вслед, не до конца отошедшая от удивления и осознания, что передо мной был человек из записей Розы, кровно связанный с Фламмерами, и пожелала ему удачи не закончить жизнь в огне так, как сделали его родственники.
Я могу бесконечно долго удивляться затейливой игре хозяйки-судьбы, так остро и резко игравшей мою партию и в самый пик моего разочарования в жизни подославшей Лотти. Она пришла яркая, в облегающем платье, похожем на единый кусок ткани, обернутый вокруг ее тела, и начала процесс по срочному моему восстановлению. Вздрогнувший от увесистой косметички Лотти туалетный столик стал заставленным всеми возможными косметическими средствами. Подруга с лицом критика посмотрела на меня в зеркале и недовольно щелкнула языком.
– Так-так, Злата, не рано ли подобрался кризис среднего возраста?
Я равнодушно пожала плечами, отдав себя на растерзание химии, что шелушила мое лицо, скребла, покрывала слоем пудры и тонального крема, возвращая коже здоровый цвет, ярко красила и много мазалась. Сколько раз я услышала звук открываемого тюбика и шипение, с которым густая масса выдавливалась из него. Под конец капитального ремонта Лотти довольно улыбнулась и в завершении провела черной кисточкой по моим ресницам.
– Идти в клуб можно, – вынесла Лотти вердикт, оглядывая меня в зеркале, с таким же невинным любопытством, что и я, словно она смотрела на не венец своего труда. Но в зеркале по эту сторону была вовсе не я настоящая, а я прошлая, наше воспоминание из студенческих лет, когда мои волосы рассыпались по плечам золотыми волнами, глаза горели охотой к знаниям, сияла здоровьем кожа и в груди твердо, с уверенностью в будущее билось сердце.
Из закрома своей сумки Лотти достала мне одежду и велела переодеваться, я, стесненная волнением по поводу открытости наряда, удалилась в спальню, где надела понравившееся мне платье и залилась краской смущения, почувствовав на себе оценивающий взгляд подруги.
– Выбрала самое твое, - облегченно закатила глаза Лотти, переводя дух, будто веруя, что кризис среднего возраста так легко прошел. Заказав такси, она убедила меня в продуманности плана и необходимости того, чтобы заплатила за проезд она.
Я смотрела в окно, прислонившись лбом к стеклу, и наблюдала, как впереди дороги синеющие дали отодвигаются, уступая место панораме леса небоскребных вышек Лестера. Но такси остановилось у самого въезда в город, оставив нас на широкой дороге около низких построек, схожих по своему облику, как заказанные оптом товарные игрушки, но, как и у них, у каждого здания была особенность: у одного отливающий искусственной позолотой водоотвод, у другого на макушке крыши торчал в светлое небо ржавый флюгер в виде кукарекающего петуха, у третьего перед окнами рос зеленый палисадник. Неуверенно Лотти провела меня между бракованными постройками, выстроившимися по строгой геометрической карте подобно кубикам "лего", и мы зашли в захудалый бар, над входом в который тускло в свете дня мигала неоновая вывеска "No night, only day", разве что некоторые буквы по сравнению с другими выигрывали в яркости, и тогда получалось "o nih, on da". Я посчитала это своеобразной задумкой автора, ведь в получившейся фразе было ни так-то много глупости и полного отсутствия мысли, чем казалось на первый взгляд.
Посетителей в баре оказалось больше, чем я предполагала, и все они походили на обычных людей без странных замашек и заскоков, если бы я встретила их на улице и вгляделась бы в их лица. Любители повеселиться днем либо из-за нехватки времени ночью, денег вечером или настроения утром, скатывались сюда со всех уголков Лестера и ближайших городов, как муравьи. На двух единственных окнах были плотно навешаны красные занавески, не пропускающие ни одного солнечного луча, и освещение здесь смахивало на то, что привыкли видеть в ночном клубе. Имелась своя танцплощадка, и танцевальная музыка гремела так громко, что я удивилась, как не услышала ее на улице. Возможно, здесь свое сыграли толстые кирпичные стены, от которых ритмы отскакивали мне в спину. Слева от нас я заметила блестящую барную стойку, тянущуюся от одной стены до другой и рассекающей комнату как прутик поток ручья. На стенах, покрытых темными обоями, висели репродукции картин, штурвал, разнообразные мелочи, валявшиеся в карманах у любого человека, но умело составленные в единую композицию. Мне внезапно захотелось познакомиться с человеком, что так умело сыграл на предпочтениях меньшинства людей, так называемых "любителей дня", о которых за отдельной, спрятанной от всех за изгибом стен, барной стойкой мне и рассказывала Лотти. Обхаживать себя нам пришлось самим, и мы наливали друг другу по стаканам.
После интересующей меня части я перестала вникать в смысл ее болтовни, возникшей в результате развязавшегося от спиртного языка, и представляла себе окружении, в котором она находилась на новогодней вечеринке, с кем она так же сидела на высоких изящных стульях и потягивала из бокала коктейли. Серые глаза Лотти влажно мигали, и она смотрела на меня, полуприкрыв глаза от яркого света. Раньше она не пила так много и так часто, что становилось пластилиновой куклой в нехороших руках шантажистов и шарлатанов. Я боялась оставить ее одну в этом баре любителей дня, подозревая, что многие заметили ее неадекватное состояние, но оказалась не в силах противостоять зову природы. На удивление мне требовалось немало спиртного, чтобы окончательно затуманить мой рассудок и отправить покорять вершины миражных айсбергов.
Я спросила у прошедшего бармена месторасположение уборной, и, искоса приглядывая за Лотти через плечо, направилась в нужную мне сторону. Подруга глазела на большой танцпол, где молодые люди танцевали под ремикс и беспечно касались друг друга частями тела. Маленький кусочек пола так привлек ее внимание, и я понадеялась, что до моего возвращения она останется поглощена зрелищем, не привлекательным для меня. Но оказалась неправа, как никогда раньше – вернувшись, я не застала Лотти за барной стойкой. По видимому, она тоже уступила зову природы.
На маленьком танцполе около барной стойки, за которой сидели мы, на танцплощадке я заметила фигурку Лотти, отплясывающую так, будто завтра у нее отнимет ноги, и она больше не сможет ходить. Она громко подпевала песне, бьющей через динамики и отдающейся мне в висках непонятной какофонией.
Я присела за барную стойку в одиночестве и потягивала из бокала холодный прозрачный коктейль, наблюдая за очередными танцевальными па Лотти, покоряющей танцпол. Я подумывала о том, чтобы присоединиться к ней, но помнила, что мои навыки в танцах ограничены моей скромности, и хмыкнула в бокал, отчего жидкость взбурлила и ударила мне в нос. Закашлявшись, я скрючилась на стуле и вытерла рукой мокрое лицо, решив, что сегодня мне дозволено совершать запрещенное раньше.
Бокал за бокалом, и я начала испытывать на себе дурманящее воздействие алкоголя. Лотти, окруженная по моему представлению туманом, поражала всех гибкостью и пластичностью, я же удивляла саму себя своей беспечностью и глупостью, но эти мысли испарялись со следующим бокалом. Напилась я настолько, что не видела собственных ног, хотя никогда не слышала о такой неприятной особенности спиртного. Я качалась на стуле и чувствовала, как почва под ногами быстро ускользает, я была готова попрощаться со своим целым черепом, как за талию меня подхватили чьи-то руки, непроизвольно сжавшие меня более чем сильно.
– Господи, девушка, да вы набрались в хлам! – изумился молодой человек, что так вовремя оказался рядом со мной, и попробовал поставить меня в вертикальное положение, отлепляя мои руки от своей одежды. Я цеплялась за него, посекундно сползая все ниже на пол, и невольно схватила вовсе не за то, что я представляла в виде телефона в кармане штанов. Из мужчины вырвался непонятный мне звук, словно я вызвала в нем странные ощущения, и он рывком поставила меня на ноги, держа за плечи.
– Это неприлично, знаете ли, - попытался было возмутиться он, но на лице его проскальзывала довольная ухмылка, показывающаяся в виде ямочек на щеках. Я хихикнула, не совсем понимая, что он имеет в виду, и вновь упала на него, не видя ничего, кроме этих ямочек.
– Отвезите меня домой, - пробормотала я ему на ухо, щеку мне щекотали острые черные волосы мужчины. Я не могла сказать по нему, сколько ему лет, но по комплекции выглядел он молодо, очень молодо, но совершенно. Пахло от него дорогими духами, которые не раз раскручивали по телевизору, но запах мне показался не столь вкусным, чтобы отдавать за него такие огромные деньги.
– Хорошо, - без колебаний согласился мужчина, - Но сначала я должен узнать хотя бы Ваше имя.
– Злата, я Злата, - пробурчала я, улыбаясь как можно вежливее.
– Оливер, - он нашел мою руку между нашими животами и неловко пожал ее, - А теперь, Злата, где Вы живете?
– Берстолл, 265 Грингейт-Лэйн, - шепнула я.
Оливер вызвал такси по мобильному телефону и остался поддерживать меня, рассеянно шаря в поисках чего-то по своим карманам и в сторону бармена. Сдавшись, он словно бы с просьбой посмотрел на меня, и я улыбнулась ему, стараясь вложить в улыбку всю свою беспечность, что открывалась для меня под другими углами, выставляя меня в невыгодном свете, но тогда я так не думала. Наверное, Оливер подумал, что я поняла его безрезультатные поиски и уверяла, что это есть у меня, но на самом деле я просто улыбнулась, потому что люди всегда улыбаются, когда чего-то не понимают.
На свежем воздухе мне стало лучше, и Оливеру не пришлось тащить меня по асфальту, я шла рядом с ним, подмигнув водителю. Мы забрались в автомобиль, и я прижалась к Оливеру, чувствуя через одежду тепло его кожи и силу его мышц.
– Такой прекрасный бар – прошептала я, пальцем рисуя на колене мужчины круги.
– Я рад, что тебе понравился мой бар, - гордо улыбнулся Оливер, и я удивленно посмотрела на него.
– Твой?
– Да, - он кивнул. Я опустила голову, взглядом провожая круги на распрямляющихся складках его штанов. Мне хотелось встретиться с человеком, придумавшим дневной клуб, но я и подумать не могла, что это знакомство окажется столь личным и близким.
Машина рассекала светлый воздух и мчалась по шоссе так быстро, что я не могла разглядеть через окна пейзажи природы, но они меня нисколько сейчас не волновали. Я совсем не думала, и мне нравилось чувство легкой пустоты в голове. Скоро автомобиль остановился, и я провела Оливера, внезапно побледневшего при виде здания, в дом, закрыв дверь. Он снял верхнюю одежду, и я упала на его сильные руки, забралась пальцами под белый блейзер и хихикнула, приглашающе взглянув в сторону двери в спальню.
Оливер улыбнулся. Он был не против, а я - тем более.
