Уже который раз распахиваю глаза. Снова вижу этот облупившийся потолок, синие крашеные стены. За окном уже то время, когда луна уже давно зашла, о солнце никак не хочет подняться. Прекращаю мучить себя бесплодными попытками заснуть, тихо поднимаюсь с кровати. В комнате их всего четыре. Две из них уже пусты и аккуратно заправлены, а на четвертой спит Тобиас. Тихо переставляя босые ноги по полу, подхожу ближе к парню. Он тихо сопит, свернувшись калачиком под лоскутным одеялом, темные брови сдвинуты к переносице, густые ресницы подрагивают. Я присаживаюсь на край кровати и откидываю нависшую на глаза челку брата. Долго сижу и смотрю на него. Аккуратно поправляю сползшее одеяло и кладу руку на его плечо. Этот почти родительский жест заставляет Тоби немного расслабиться. Мальчика мучают кошмары. Этот день и сам похож на кошмар. Немного посидев «на страже», я встаю и подхожу к сундуку с одеждой, что у дальней стены. Выбор у меня небольшой: лишь рубашка, брюки, пара сапог да праздничное платье, что я ношу с тринадцати лет. Быстро переодевшись, я ухожу на кухню, прикрыв за собой дверь в спальню.
Маленькая комнатка совмещает в себе кухню и гостиную. Я останавливаюсь у зеркала. Из маленького ведра рядом набираю немного воды и брызгаю себе на лицо. Снова смотрюсь в зеркало и провожу пальцами по шраму на лбу. Получила его два дня назад, в лесу. Очень глупо вышло. Несколько часов выслеживала канюка на дереве, одно неловкое движение – я валяюсь в листве, а потенциальная добыча воспарила в небо. Пришлось доставать нож и искать добычу попроще. А за тушку редкой птицы могли бы неплохо заплатить. С соседней полочки снимаю маленький пузырек с травяной мазью и осторожно, морщась, наношу на краснеющую линию на лбу. Тоби хорошо разбирается в травах, благодаря нему у нас с десяток лечебных мазей и настоек.
-Доброе утро. - я оборачиваюсь и киваю младшему. Отхожу от зеркала и подхожу к грубо вытесанному столу. На нем два яблока и два куска вяленого мяса на глиняной тарелке.
-Эрго оставил нам завтрак, - с улыбкой говорю я, протягивая брату яблоко, - Тебе нужно поесть.
Тоби нехотя садится за стол и тянется к мясу. Его бледная кожа сейчас еще бледнее обычного, отчего его карие глаза кажутся почти черными, под цвет волос. Я бы посчитала его похожим на одного из тех белы голубей, что выпускают миротворцы после окончания праздника Жатвы, если бы не знала причины.
-Ты уходишь? – спрашивает он, разрывая еду на кусочки.
-Не переживай, я скоро вернусь, - бодро скандирую я, стягивая с крючка куртку. Она еще старше моего парадного платья. Я сама много раз ее штопала, еще когда ее носил Эрго. Теперь она моя, и заплатки появляются на ней в два раза чаще. Поднимаю с пола замшевую сумку и быстро подхожу к брату.
-Не забывай, сегодня папа и Эрго вернутся намного раньше обычного, - я с улыбкой щелкаю его по носу, на что Тоби лишь забавно морщится, не менее радостно улыбаясь.
Я выхожу из дома и останавливаюсь на пороге. Мой дом – Дистрикт-5, в идеале – один из самых важных районов Панема, вырабатывающий энергию, по сути, из чего угодно. Конечно же, вырабатываемая энергия делится между Капитолием и другими дистриктами. Однако восемьдесят шесть процентов энергии выкачивает Капитолий. Так на другие районы остается чуть меньше четырнадцати процентов. До некоторых районов электричество банально не доходит, и во всем винят нас.
Я и моя семья принадлежим к тем жителям, которые владеют частными постройками на окраине Дистрикта. Территория района ничтожно мала и большая ее часть занята электростанциями и высоковольтными вышками. Чтобы экономить место, большинство жителей расселяют по небольшим трехэтажным домикам, в беспорядке построенных среди ветреных мельниц на севере Дистрикта. Для тех же, кому удалось сохранить за собой имущество в виде частного строения, Дом Правосудия создает все новые и новые жесткие рамки, называемые им «обязательными реформами». Потому владельцев частных домов становится все меньше, а на месте брошенных частных построек возводят новые трехэтажки. Положение частных владельцев усугубляется также и расположением леса всего в километре от жилого района. Дистрикт окружен забором, на который должен поступать ток, чтобы отпугивать диких животных. В идеале – то должен поступать двадцать четыре часа в сутки, ведь мэр «заботится о своих гражданах». Говорят, последний раз забор был под напряжением еще до моего рождения. А потом началась «электрическая лихорадка», заставляющая Капитолий строить на территории Дистрикта как можно больше электростанций и вышек. Увы, против этой болезни нет лекарства.
Сегодня улицы пусты, окна в разваливающихся постройках плотно закрыты или зашторены. Все будто пытаются скрыться от этого дня. Как жаль, что это невозможно. Вздыхаю и заворачиваю за угол, за последний ряд частных домиков. Там уже виден забор, ощетинившийся проволокой, и изумрудные леса. Прислушиваюсь. Пусть все думают, что на забор не подают ток, перестраховаться никогда никому не мешало. Тихо. Иду вдоль забора, пока взгляд не выхватывает большую дыру в сетке. Три года назад забор порвал большой медведь. К слову, заботившегося о своих жителях мэра это нисколько не всколыхнуло, электричество продолжало пропадать еще на станциях. Без усилий пробираюсь в дыру и быстро бегу вперед, скрываясь в кустах. Кто знает, когда над лесом пролетит планолёт из Капитолия.
Здесь могу вдохнуть полной грудью. Воздух здесь чистый, не испорченный формальдегидом и пахнет хвоей. Леса за приделами Дистрикта-5 в основном хвойные, но иногда попадаются клены и дубы. Постояв немного, иду вперед по выученной дороге, пока не вижу знакомое дерево, наверное, самое высокое в лесу.
Когда была маленькой, отец водил меня в лес и учил лазить по деревьям. Я росла вместе с этим деревом, с этим дубом. Приходила сюда и лазила по веткам, все выше и выше. Это дерево стало для меня чем-то вроде символа свободы. Когда я здесь меня не касались правила, я могла говорить что угодно, не боясь, что это расценится как подстрекательство к мятежу. Подхожу к дереву и похлопываю по нему ладонью, точно приветствую старого приятеля. Вскоре начинаю забираться, цепляясь за ветки. Я так часто забираюсь на это дерево, что, наверное, смогу залезть на верхушку с закрытыми глазами. На нем мне знакома каждая веточка. Когда я добралась до «своей» ветки, самой толстой и крепкой на всем дереве, снизу рассмотреть меня, наверное, было бы невозможно. Меня скрывает не только густая листва, но и приличная высота. Устраиваюсь на ветке, облокотившись о толстый ствол, и смотрю вдаль, сквозь верхушки высоких деревьев, на то, как поднимается солнце. Усыпанная листьями и хвоей земля покрывается золотистыми крапинками, на земле появляется яркая полоска света, которая медленно увеличивается, освещая Пятый.
Как бы мне хотелось остаться здесь навсегда. Ведь это означает полную свободу. Остаться здесь, чтобы двадцать пятое июня было для тебя просто датой, чтобы при слове «жатва» ты представлял себе сбор урожая, чтобы при мысли об играх ты думал о простой игре в карты, чтобы ты больше никогда не боялся за своих родных.
Я долго сижу на ветке, напевая песню и слушая голоса затаившихся пересмешниц.
Где-то в лугах, спрятанных далью,
Покровом из листьев и луны лучами,
Забудешь все беды – им нет места тут.
А утро наступит, они прочь уйдут.
Эту песню мы с Тоби всегда поем после Жатвы, в память об ушедших трибутов. Не важно, что мы их никогда не знали, в нашем дистрикте трибут – значит труп. Эту песню знают все, но только для нас она стала гимном. Эта песня что-то, что означает спокойствие и безопасность до следующего июня.
Однако время не остановилось, оно лишь замедлило свой ход. Лес просыпался, напоминая мне о быстротечности времени и об обещании, данном младшему. Спустившись, я разыскиваю поваленное дерево, в котором мне удалось спрятать самодельное оружие – арбалет. Завернутый в непромокаемую ткань и замаскированный листвой, он нетронутый лежит здесь уже два дня. Достаю из тайника оружие и колчан со стрелами, заряжаю арбалет и иду дальше в лес, пока не замечаю тропинку, едва заметную. По ней быстро пробегаю вперед, пока взору не открывается блестящая гладь озера. На минуту замираю, любуясь пейзажам, пока не замечаю шевеление где-то у кромки воды. Быстро, прячась за деревьями, перебегаю ближе, стараясь издавать как можно меньше звуков. У кромки копошится пара диких уток. Долго наблюдаю за ними, чтобы удостовериться, что пока они не собираются никуда улететь. Выждав момент, тихо выхожу из-за дерева, поднимаю камушек и кидаю в стаю птиц. Слышится шум и кряканье, утки взлетают в небо. Я выхожу из своего укрытия. У меня доля секунды на удар. Моментально нажимаю на спусковой курок. Натянутая тетива тихо щелкает, слышится кряканье и у самой кромки воды падает одна из взлетевших птиц. Подхожу к своей добыче и вытаскиваю стрелу. Ополоснув наконечник в озерной воде, убираю ее в колчан и рассматриваю упавшую тушку. Небольшой селезень, едва ли его можно неплохо продать на рынке. Убираю птицу в охотничью сумку.
Неожиданно взметнувшийся ветер, сопровождаемый громким шумом, поднимает в воздух пыль и листву, повергая меня в минутный ступор. Инстинктивно кидаюсь за дерево, покидая открытую местность. Плотно прижимаюсь спиной к стволу и только потом осмеливаюсь закинуть голову и посмотреть в небо. На голубом клочке неба, обрамленного верхушками деревьев, проплывает капитолийский планолет, извечный эскорт нашего сопроводителя, Кларума Брайта. Планолет быстро скрывается из виду, оставив после себя перепуганную дичь и облако токсичного газа.
Еще долго стою за деревом. Удостоверившись, что капитолийцы уже далеко, выхожу из своего укрытия и медленно поднимаюсь по холму, направляясь вглубь леса.
Охота в этот раз не задалась. Капитолийский планолет распугал всех птиц и зверей, не говоря уже о мелкой дичи, типа белок и кроликов. Мне требуется не меньше часа, чтобы выследить стайку диких индеек. Такое мясо ценится на рынке, тушку любого размера можно выгодно продать не только там, но и тем же миротворцам. Тихо заряжаю оружие, прячась за кустами. Не свожу глаз с индейки.
-Они тебе не по зубам, Иден! – громкий голос заставляет испугавшихся птиц быстро ретироваться посредством полета. Пара секунд – и одна из взлетевших птиц падает в неглубокий овраг.
-Иди ты к черту, Сэд, - кричу в ответ я и спускаюсь в овраг. Там, среди трав, опавшей листвы и хвои нахожу подбитого индюка.
-Выкуси! – кричу я из оврага, поднимая над головой подстреленного.
-Удача была на твоей стороне, Иден Старлинг! – подбегая, шутит он на манер президента.
Если бы, если бы… Цепляясь за протянутую руку, вылезаю из оврага и в солнечных лучах рассматриваю тушку.
-Почему его окрас напоминает мне прошлогодний головной убор Кларума?
Сэд смеется, вспоминая гиперактивного сопроводителя и его извечные перья в костюмах. Капитолийцы уродуют себя, как хотят, а я, глядя на птиц, все время вспоминаю этого худощавого мужчину, с перьями на голове.
-Ну, моя добыча несравненно лучше! – хвастается он, вытаскивая из сумки кусок сыра. Рот наполняется слюной, и я, не сводя глаз с кусочка сыра, вытаскиваю из сумки кусочек вяленого мяса, прихваченного за завтраком. Темные глаза Сэда сверкают от предвкушения. Для полного счастья нам не хватает только куска хлеба или лепешки из ближайшей пекарни.
Мы часто проводим время подобным образом. Сэд благополучно проскочил Жатву и сейчас гнет спину, работая подсобным рабочим. Обычная смена длится десять часов, но в День жатвы все смены урезаны ровно на столько, чтобы успеть к началу праздника. Семья Сэда на два человека меньше, чем моя, но его младшая сестра слишком часто болеет, и семейству требуется в два раза больше денег на лекарства, чем нам четверым на еду. Мы нашли решение – каждый из нас уже с детства бегал в лес, чтобы прокормить свое семейство. Здесь, в лесу, мы познакомились. Отношения у нас складывались не слишком хорошо. Каждый считал, что дугой распугивал дичь – не без умысла - , мы дрались за трофеи. Так могло продолжаться вечно, если бы однажды Сэд не предложил идею «совместного выживания». Я не сразу согласилась и продолжила делать парню мелкие гадости, вроде подпиливания силков, развязывания узлов и распугивания птиц. Когда все же согласилась с рациональностью идеи, относилась к нему с некоторым недоверием достаточно долгое время, пока однажды он не приволок к нам в дом тушу оленя, в благодарность за его спасение. Помнится, я тогда подстрелила большую рысь, как потом оказалось, бешеную, а шкурку и мясо продала. Я тогда испытывала муки совести – нехорошо получилось, Сэд притащил нам целого оленя, а я продала ту рысь, получив достаточно монет. Наверное, стоило оставить ему это рысь или половину прибыли. Мне и сейчас не слишком комфортно из-за этого, Сэд до сих пор не знает, куда подевалась эта кошка. С тех пор мы ходим на охоту вместе, обмениваемся едой и вместе обмениваем добычу на полезные вещички на рынке.
С Сэдом охота идет лучше. Пока он охотится на мелкую дичь, я собираю травы и ягоды в льняные мешки, обмененные парнем специально для этого. Вскоре мы уносим с собой из леса полные сумки белок и куропаток, по мешку земляники и малины, да плюс четыре воблы, выловленные Сэдом из Большого озера.
Я спешу домой, а Сэд уговаривает меня заглянуть на рынок. Позволяю себя уговорить, не хочется возвращаться в дом, готовиться к Жатве, будто это и в самом деле какой-то праздник. В отличие от большинства дистриктов, наш рынок вполне легален и находится на старой железнодорожной станции. Другое дело, что в самом здании прячутся не совсем законные торговцы, это да. Они скрыты от глаз миротворцев, которые и так почти узаконили городской рынок. Там обычно торгуют несложным оружием для смелых жителей, готовых выйти за пределы дистрикта, там же есть ремонтная мастерская для всех видов оружия, в здании продают мясо тех птиц и животных, которых в нашем Дистрикте убивать запрещено. Нам удалось продать почти все. Я оставила лишь куропатку и немного малины на ужин, а Сэд прибрал к рукам воблу и несколько пучков базилика. Нам остается лишь избавиться от подстреленной индейки, которая в идеале должна жить, когда Сэд тихо шипит:
-А он что тут забыл?
Я начинаю вертеть головой, пытаясь проследить за взглядом друга. Когда мне это удается, поспешно отворачиваюсь к индейке, делая вид, что мне крайне важно узнать о линии роста перьев. Так или иначе, возле лавки с оружием стоял человек. Не просто человек, победитель и нынешний ментор. Мне положено испытывать уважение и благодарность, при виде него, но я не чувствую ничего, кроме разочарования и злости.
Нынешнего ментора звали Эзра Пети, он победил три года назад, и все это было бы замечательно, если бы он когда-то не был моим другом. Потом его забрали Игры, и я не помню, как пережила эти ужасные несколько недель, так он был мне дорог. Когда он вернулся, все закончилось. Сомневаюсь, что он вспоминал обо мне все эти годы, что вообще помнит кто я. И тогда я просто разозлилась. Что он ушел, бросил меня, забыл. Как те маленькие девочки из Капитолия, у которых только что отобрали большой разноцветный леденец. Потом появился Сэд, я почти забыла об этом человеке. Вспоминала о нем только раз в году, на площади. А потом мы уходили на охоту, и я снова могла дышать. Все те годы, от него не было ни слуху не духу. Эзра сирота, живет в Деревне Победителей и весь год оттуда и носу не кажет. Отчего же сегодня решил выползти на свет божий?
Склонив голову над индейкой, я, так или иначе, наблюдаю за ним. Он о чем-то разговаривает с торговцем в лавке, улыбается. Через минуту протягивает деньги и забирает льняной мешочек. Он просто проходит мимо, даже не задерживает на мне взгляд. Не узнал, не заметил… или сделал вид? Сэд переполняют те же чувства, что и меня. Здесь сработал принцип «твой враг – мой враг». Это было глупо до абсурда, и я всегда смеялась, когда он бросал бранные слова в адрес Эзры. Сейчас почему-то не хотелось смеяться. Когда нам, наконец, удалось обменять индейку на пару кусочков парафина, три свечки и шесть монет, я смогла выйти из этого здания, вмиг ставшего серым и неуютным. У этого человека странная аура – портит все, к чему прикасается.
Путь домой лежал через городскую площадь. Век бы ее не видеть. На небольшом пространстве уже во всю шла подготовка к главному зрелищу Панема. Везде, где только можно, развесили флаги с гербом Панема, по периметру уже расставили ряды миротворцев, в белоснежных одеяниях, площадь разделили ограждением на отсеки по возрасту. На платформе напротив Дома Правосудия установили кафедру и два прозрачных шара – девичий и юношеский. Сейчас, у импровизированного входа на площадь устанавливают большой стол. Рядом стоит кафедра, на которой лежит толстая книга для регистрации пришедших. Я просто ужасаюсь при мысли о том, что все эти люди наверняка считают Жатву праздником. И это ужасно. Точно прочитав мои мысли, Сэд закидывает мне руку на плечо и говорит:
-Не бойся, Иден. Удача…
-Удача всегда будет на Вашей стороне! – неожиданно раздается бойкий мужской голос с кафедры. Мы синхронно поворачиваем головы и видим Кларума, стоящего за кафедрой и репетирующего главную фразу Жатвы. Он постоянно оборачивается, что-то у кого-то спрашивает, и тут же поворачивается обратно к воображаемой публике, явно не дожидаясь ответа собеседника, снова и снова повторяя эту фразу. Мне противно слышать об этом, потому я беру Сэда за руку и тяну в сторону Частного района.
Когда мы расстались, на часах пробило час дня. Кода я подхожу к дому, застаю свою семью уходящей на площадь. Прячусь за углом ближайшего дома, не хочу, чтобы они меня видели. Дожидаюсь, пока братья и отец уйдут. Удостоверившись, что путь свободен, прохожу в дом. Из сумки достаю куропатку, предварительно освежеванную и выпотрошенную. Завернув ее в ткань, убираю в шкаф. Мешочек с ягодами укладываю на полку, к пучкам высушенных трав. Открыв дверь в тесную спальню, натыкаюсь на лохань с водой. Опустив руку в воду удивляюсь – надо же, еще теплая. Тщательно смываю грязь и пот, мою волосы и споласкиваю испачканную рубашку. Из сундука достаю свое праздничное платье. Отец говорит, что оно фиолетовое, а мне кажется черничным, точно ягода. Волосы быстро сохнут. Они короткие, едва достаю до подбородка, много времени им не потребуется. Ни о какой прическе и мечтать не стоит, потому просто тщательно расчесываю волосы. После мытья они вьются еще сильнее обычного, и это почти похоже на укладку. Бросаю на себя последний взгляд в зеркало, что весит возле двери. Инстинктивно взбиваю волосы. Осматриваю себя с ног до головы и со вздохом одеваю босые ноги в балетки. Это все, что может меня задержать в этом доме, а как хотелось бы остаться здесь.
Выхожу из дома и с толпой направлюсь на площадь. Задерживаюсь возле стола, лишь полчаса назад отдаленно напоминающего тумбу, протягиваю руку. Морщусь от минутной боли и иду в свой отсек, к своим сверстникам. За веревочным ограждением замечаю отца, сдержанно киваю ему, в знак приветствия. Он легко улыбается и машет мне рукой. Я тоже улыбаюсь и отворачиваюсь, пытаясь разыскать Сэда. Оставляю безуспешные попытки и наконец присоединяюсь к сверстникам. Мы приветствуем друг друга кивком и больше не общаемся. На площади стоит мертвая тишина, нарушаемая лишь гулом ветра, негромкими разговорами со сцены и жужжанием камер и телеэкранов. Жатву будут показывать в прямом эфире во всем Панеме.
На временной сцене у Дома Правосудия на трех стульях сидят трое мужчин. Один в ярком красном костюме с черно-красными перьями на плечах, из-под пиджака выглядывает черная рубашка, само одеяние блестит в лучах солнца, а черные, уложенные гелем волосы, украшает невероятный головной убор из черных и красных перьев, не меньше сорока сантиметров в высоту – Кларум Брайт ни за что не откажется от «птичьего» одеяния. В прошлом году была накидка из радужных перьев. Второй, куда более сдержанный, одет в темно-синий костюм и белую рубашку под ним, на рыжих волосах ни капли геля, они лишь хорошо расчесаны. Мэр Хоккинс хоть и транжира, но никогда не демонстрировал размер своего кошелька посредством костюмов. А на последнем стуле сидит Эзра. Кажется, он даже не задумывался над своим внешним видом. На нем зеленая рубашка с коротким рукавом, коричневая замшевая жилетка, того же цвета брюки, а иссиня-черные волосы в полном беспорядке. Поспешно отвожу от него взгляд.
Вот на часа бьет два. В это же время мэр встает за кафедру и произносит свою праздничную речь. Все как всегда, она не меняется с годами. Меняется только время. Когда речь мэра подходит к конце, за кафедру, с невероятно прытью, встает Кларум.
-Счастливых вам Голодных Игр! И пусть удача всегда будет с вами! – видимо, он нашел нужную интонацию, ибо лицо его моментально озарилось довольной улыбкой, - Я так рад видеть вас всех здесь! Снова…
Его приветствия с каждым годом все изощреннее и изощреннее. Ежу понятно, что ему тошно видеть всех нас, как и сидеть в этом скучном дистрикте. Такому человеку, как Кларум, нужен дистрикт поинтереснее и поживее.
Тем временем наступает пора вытаскивать имена трибутов из шара. Сопроводитель делает несколько шагов и опускает руку по локоть в стеклянный девичий шар. Проходит несколько томительных минут прежде, чем он, наконец, выбирает приглянувшуюся бумажку. Еще несколько – на обратных поход к кафедре. И наконец…
-Трибутом от Дистрита-5 Семьдесят шестых голодны игр становится… - несколько секунд, чтобы разорвать конвертик с именем, - Иден Старлинг!
