Безюминка

[Vika]

Скриншот авторства JaNat был уж очень уморительным.

Чирикнул телефон приевшимся сигналом очередного мессенджера. Влад нехотя приоткрыл глаза и потянулся к сотовому. Голубой экран внезапно поплыл, когда он вчитался в содержание: «Жди. Скоро буду. Бабуля». Шок первый – бабушка едет к нему. Шок второй – она освоила гаджеты и соцсети. Шок третий – давно наступила ночь, глубокая ночь, а он все проспал. Покукует теперь до рассвета пару часов и ляжет голодный. Еще бабушка едет. Когда в последний раз она его проведывала, Владу пришлось в срочном порядке покинуть город. Милая старушка еще от вокзала усеяла свой путь трупами и стаи последователей чертового Ван Хелсинга пустились по его следам. Насилу ноги унес.
Кряхти – не кряхти, а вставать придется. Не мешало бы убраться. И есть охота. Он открыл дверцу холодильника, пустого, как Сахара. Только Чернушка повисла вниз головой, уцепившись лапками за верхнюю полочку и грациозно сложив кожаные крылья. «Смешно. Мышь повесилась»,- пробурчал вампир и с треском бухнул дверцей.

Если поесть не судьба, надо убираться. В душе зрела надежда, что бабушка накормит. Запасливая старушенция держала дома кровавые заготовки в виде компотов, колбас и прочего. А может, порадует внучка конфетами? Особенно Владичек любил блондинок, вкусных, сладких, пугливых.
От дум о вкусненьком подвело живот, и настроение моментально испортилось. Все равно есть нечего, и склеп весь в пыли. Ну, почему стоит разок убраться, и через полгода опять по-новой начинай? А ложе так манит, так манит. Вот ляжешь в уютный гроб, оббитый мягким плюшем, бросишь взгляд на распятого ликана и закроешь крышку. И спишь себе, спишь.

Хлопнула дверь и каменный склеп огласили девичьи крики. Влад встрепенулся при виде белокурой конфетки, что исходила криком от вида бабули, доедающей рыжеволосого юнца.
- Стоп, Влад, руки мыл? – Даже за темными очками были видны взлетевшие в укоре брови.
- Конечно, бабушка, - он приготовился к прыжку.

- Пыльно тут у тебя, - заметила бабушка и обвела взглядом унылое жилище. – Распятие надо бы снять, твой будущий дедушка не оценит, он как раз к этому роду принадлежит, мой волосатенький.
Влада скрючило, аж есть перехотелось. Злейшие враги – и вдруг родичи.

- Кушай, кушай, шучу я, - засмеялась бабушка, довольная произведенным эффектом.
Девушка тем временем пришла в себя и даже смогла открыть тяжеленую дверь склепа. Молодой вампир грустно смотрел убегающей в след.

 

[Vika]

Помню, как радовалась за критиков, которые указывали на невозможность таких ситуаций. Почему радовалась? Людям сказочно повезло, что с алкоголизмом в семье они не встречались. А мне не повезло. Это испаскудило мое детство.

В комнате едва мерцал ночник. Полумрак грел душу, а тьма за окном, как нельзя лучше соответствовала той бездне, что разверзлась внутри. Настюшка не спала и доверчиво тянула ручки к краю пайты. Мое хмурое выражение лица ее не пугало: оно все время было таким, я никогда не улыбался. Не умел и не хотел. В моей паскудной жизни не было повода для радости.

Ночь я любил. Будет легко скользнуть в темноту, даже с ребенком на руках. Ночью монстр спал, как правило. Рыча и мечась по постели, но в крепких объятиях Морфея. Мать в таких случаях уходила на диван, настежь распахивая окно в спальне, иначе к утру там можно было задохнуться от винных испарений.

Я хотел уйти, как только закончил универ, но назад вернулась моя младшая сестра - единственное, по-настоящему родное, существо. Катей я искренне восхищался, умная, острая на язык, она не боялась отца, даже во время пьянок и буйных припадков. Когда он ее бил, никогда не голосила, как мать, протяжно и истошно. Сцепив зубы и изворачиваясь, она молчала и бесила его еще больше. Катьке больше всех доставалось. В такие моменты я себя ненавидел, слабый, дохлый от природы астматик, с впалой грудью, ничем я не мог помочь родным. Вырубался я еще с первого удара. Временами мечтал убить его. За все эти фразочки, типа: «Я что не заработал?», «Хочу и пью». А все эти разговоры, что мы – ничто, грязь, а он – один молодец, хозяин и великий работник. Мать я поначалу жалел, но Катя раскрыла мне глаза.

«Ты же умный парень, Денис, это созависимость называется. Она такая же запойная алкашка, только не пьет. Любит она его, видите ли. А мы? А нас она любит? Могла бы уйти еще, как мы маленькие были, выдюжила бы, даже на свою мизерную зарплату. Бабуля наша с тремя после войны осталась и ничего, все людьми выросли. И сколько таких женщин? Доколе нам еще страдать? Вчера опять Колька из 9 ржал, что отец под школьным забором валялся. Всыпала я ему по первое число, конечно, только как в глаза учителям да соседям смотреть?»

Это был наш последний разговор. Из школы она уже домой не вернулась. Ничего не взяла, только свою овечку плюшевую. А через несколько лет вернулась. Беременная Настюшкой, худая, изможденная донельзя и тихая. Легла в своей комнате, где теперь манеж дочери стоит, не говоря ни слова. Отец пытался от нее добиться, что да как, она только к стене отворачивалась. Однажды чуть не кинулся на нее, живот его не смущал, я вцепился зубами в руку, так он меня саданул другой, в которой бутылка была. Глаз чудом спасли. А шрам через всю правую щеку остался. Впрочем, на внимание девушек я и так не надеялся, а Настюшка меня и со шрамом любит.

В больницу пьяное чудище запретило обращаться, рожала Катя дома. Мать, ясное дело, не перечила. Настюшку выходили, хоть и слабенькая родилась, а сестра теперь под вишней лежит, в сырой земле. Для отца вообще удачно получилось, никто не видел, как Катя вернулась. До родов из дому она не выходила. Так что Настюшку все считают моей сестрой, а не племянницей. Зато родителям никто в глаза не тычет, что дочь в подоле принесла, отец за это сильно переживал, чтобы мы его не опозорили. Мне это на руку сыграло позже. Я ему полицией пригрозил, больше он меня не трогал, и Настюшку тоже. Не трогал физически, языком телепал, конечно. Жить стало чуть легче, но все равно невыносимо. Для куколки своей ничего не жалел, игрушки, одежка, все покупал, чего у меня и сестры не было. Но расти ей в такой обстановке нельзя.

Подхватив племянницу на руки, я выйду в ночь, навстречу рассвету.

 

[Vika]

Если тебе не нравится то, что ты получаешь, измени то, что ты даёшь. ( Карлос Кастанеда )


День не задался с утра. Вернее с ночи. Может день не задаться еще с ночи? Или нет? Новая дата ведь начинается после полуночи. В общем, эти сутки не задались еще с ночи. Нет, Леночка не проспала, отнюдь. Она проснулась в холодном поту после кошмара около трех. Будильник выставлен на пять, но юркие мыслишки уже закопошились в голове, полезли думы о работе, о проекте, клиентах, о планах на будущее в карьере. Сон помахал на прощание ручкой и упорхнул в еще темное окно.

Лена чертыхнулась, когда поймала себя на погружении в мысленные хлопоты, вылезла из под теплого одеяла. Кофе был призван помочь, но пустая банка на кухне не прибавляла оптимизма. Вздохнув, девушка заварила ромашковый чай и села на любимый уютный подоконник. Вид из широкого окна девятнадцатого этажа на сонную и обманчиво-спокойную Москву был шикарный. Леночка любила эти неспешные моменты с утра, специально вставала пораньше, чтобы провести утро без суматохи.

Тягучесть наступающего дня взбудоражили соседи, затеявшие свару. Женщина звала на помощь, и менеджер среднего звена недовольно отставила чашку с чаем прочь. У Лены мелькнула мысль вызвать полицию, но только представив на минуту, что нужно будет задержаться и общаться с представителями закона, она отогнала назойливую мысль и задавила сочувствие в зародыше. Поплелась в душ, где кое-как выдержала водные процедуры, тен в нагревательном баке приказал долго жить, а вода благополучно остыла за ночь.

Неудачи преследовали девушку и дальше: машина не завелась, на выходе из метро приставал пьяный, а проект провалился - клиенты упорхнули в другую фирму. Возвращаясь домой, Лена уже ничего не чувствовала, кроме бесконечной усталости и разочарования. Зато можно было брести спокойно без суеты, размышляя о бренности бытия. Зашла в супермаркет за кофе, у его стеклянной двери валялся пьяный, тот самый, что выпрашивал денежку с утра в метро. Люди равнодушно сновали мимо. Теперь она никуда не торопилась, можно было бы и позвонить в скорую. Рука потянулась в карман и замерла. Она смертельно устала, день был долгий и не самый лучший.

В квартире Леночка обнаружила отсутствие света. Молча рухнула на диван. Прежде чем погрузиться в сон, мелькнула мысль: "Что же я не так делаю?"

 

[Vika]

А с вами говорят дубы?

Ничтожно коротка человеческая жизнь. Но сколько славных деяний, какой вихрь событий вмещает она! Рождаются и умирают империи, пишется история, человечество мчится по спиральным виткам развития, а для меня все неизменно. Временами хочется променять столетия моего размеренного существования на эту мгновенную вспышку бытия. Познать любовь, радость, грусть. Побывать в разных местах, сдвинуться с насиженного гнезда, тянуться не только вверх и забыть про постоянство. Однако и в моем положении есть свои преимущества– мне довелось стать свидетелем многих событий, ярких и многочисленных, сменяющих друг друга, как узоры в калейдоскопе.

Рождение мое ознаменовалось жаркой битвой двух народов. Люди сходились и расходились в смертельной схватке, с остервенением уничтожая друг друга, одетые в шкуры, с дубинами, топорами и молотами в руках. Несколько дней длилась схватка, пока одна сторона не дрогнула и не попыталась скрыться в лесу, который победители сожгли до тла. Мой могучий отец рухнул, подточенный огнем, уронив со своих ветвей меня в землю, щедро смоченную кровью людской. Не от того ли человек и его жизнь были мне всегда интересны? Год за годом, я, ещё молодой-зеленый дубок, видел вокруг лишь безжизненные холмы, кости и черепа погибших. Все, что мне следовало знать, я узнал от земли, бережно хранившейся воспоминания и опыт моего народа. Развитие мое застопорилось, рос я медленно и ещё не привлекал птиц – этих страниц всеведущих, что так щедро делятся новостями. Невыносимая скука, вечный зуд непокоя – сказывалась толика человеческой крови, что текла внутри. Я уснул на многие века.

Но однажды весной пробудился. Вокруг сновали люди, какое-то племя, верхом и с обозами, полными скарба и детей.

- Дуб ожил, хороший знак, о, великий, - пробурчал старец в длинных одеждах, похлопывая посохом по моему стволу.

- И впрямь, хороший, истину глаголешь, мудрейший, - вторил ему белокурый юноша с благородным ликом и добавил, махнув в сторону обозов. – Здесь станем, хорошее место для нового дома.

Жизнь забила ключом, небольшая деревенька за пару десятков лет превратилась в белокаменный город. Племя стало большим и сильным королевством, где люди были счастливы, а правители милосердны и мудры. На главной площади вместо эшафота по обычаю тех времён, спасибо птицам за просвещение, стоял я - символ благополучия и хранитель жизни, широко раскинув свои ветви. Днём подо мной сновали ребятишки да старики грели уставшие косточки, по ночам приходили влюбленные, ибо не было места лучше, чтоб раскрыть свое сердце и услышать ответ. Так сначала белокурый правитель нашел свою жену под моею кроной, затем его сыновья и внуки. Нет ничего слаще среди человеческих чувств, нежели любовь. Я и сам замирал от восторга, трепеща листьями, когда слушал жаркие признания.

Но ничто не длится вечно, даже счастье – эту горькую истину довелось познать и мне. Однажды к стенам королевства подошли орды закованных в металл людей. Началась война, истощающая и беспощадная. Сверкающие доспехами противники превосходили числом. После долгой и изнуряющей осады, город- королевство рухнул. И вновь я оказался посреди пепелища. Сам я пострадал несильно, но все, кого я любил и должен был уберечь – погибли. Я засыпаю вновь и молю своих богов, чтобы в момент пробуждения увидеть возрождение и жизнь. Может быть, небо будут бороздить железные птицы, а моря – металлические киты, мир неузнаваемо изменится, но люди будут прежними – благородными и все ещё верящими в любовь!

 

[Vika]

Обожаю творчество Banshee, и миниатюра хорошая вышла по ее скрин-арту.

Глухой рокот моря успокаивал. Языки морских волн лизали высокий утес, временами доставая и до замка. Маленького, обветшалого замка. Зелёная плесень, вечная спутница сырости, опоясывала фундамент строения. Голые скалы, скрюченные деревья да чертополох – вот и весь пейзаж.

Лилит стояла к замку спиной. Высокая темноволосая девушка с зелёными глазами в скромном черном платье. Она спокойно взирала на труп, раскачивающийся на ели. Ее невозмутимость не нарушали даже крики черных птиц в небе. Идеальная жертва - единственная наследница разорённого дворянского гнезда - молодая девушка без отца, без мужа и даже без матери. Из жильцов в замке – она да старая нянька. Красть там тоже нечего, но монстру не цацки нужны были. Когда он догнал ее на тропе к замку, она вздохнула с облегчением. Подумала было, что зря три вечера подряд таскалась в таверну, едва солнце садилось. Жена хозяина держала на заднем дворе коз, и Лилит брала у нее молоко. Только обычно за ним нянюшка ходила по утрам. Но Справедливость с неделю назад засуетилась, заворочалась внутри, и у Лилит возникло непреодолимое желание погулять в окрестностях. В первый же вечер она заметила этого путника в углу за столом. Ничем не примечательное лицо, абсолютно не запоминающееся, зато одет с претензией: богато расшитый камзол бордового цвета. И крови не будет видно, и лица не запомнишь, глазея на вычурную одежду. Справедливость радостно взвизгнула и выглянула наружу. Даже в мутном зеркале напротив девушка увидела, как ее обычно болотные глаза заволокло белой пеленой. То был взгляд Справедливости. И путник это заметил, а потому не решался за ней пойти. Пока гнилая натура не взяла свое.

Монстр оказался человеком. Что ж люди тоже среди них попадались, нечасто, надо сказать. В основном, людские поселения прореживала всякая нечисть: вампиры, оборотни и прочие. Догнав девушку, монстр в человеческом обличье выхватил кинжал. Больше Лилит ничего не помнила, как и всегда, когда Справедливость овладевала ей. Очнувшись, она увидела обладателя бордового камзола, болтающимся на суку прямо рядом с ее домом. Что говорить, когда его обнаружат? Самозащита или она вообще ничего об этом не знает? Кто заподозрит слабую девушку в таком? Да она даже снять его не сможет. Лилит пожала плечами и пошла к замку. Она не просто спокойна, ей все равно. За несколько лет она свыклась со своей участью. Только девушке минуло 15, как вырастившая ее тетка надумала умирать. Возле смертного одра Лилит узнала, что эта старая и мрачная женщина вовсе ей не родня.

- Мне 300 лет, дорогая, я устала, - скрипучий голос едва доносился до девушки. – Справедливость поддерживала мое тело, сколько могла, но мое время пришло.

- О чем вы, тетушка?

- Об этом, - ее глаза побелели, и Лилит, отшатнувшись поначалу, четко осознала, что смотрит на кого-то ещё в теле тетки. – Я не знаю, что или кто это. Демон, ангел, дух. Она живёт внутри и притягивает нечисть. Кличет себя Справедливостью. А когда зло встречается с ней, оно погибает. И неважно, в ком зло сокрыто: в монстрах, в людях. Я и тебя так нашла: банда грабителей убила всю твою семью, оставив лишь орущего младенца в колыбели.

Долгий рассказ обессилил старую женщину. Она откинулась на подушки, и девушка наклонилась к ней, проверить, дышит ли тетя. Когда Лилит очнулась, то сразу почувствовала внутри, где-то под грудью, комок. Три недели она привыкала к этому ощущению, к тяжести внутри и к сумбуру в голове. Справедливость не подавала никаких признаков, давая ей свыкнуться с ролью орудия. А затем было первое дело – в соседней деревне стали пропадать люди. Ими лакомился людоед. Страх, ужас, неотвратимость – вот что чувствовала она тогда. Но Справедливость не отступала, гнала ее к стоянке людоеда. Помутнение сознания Лилит считала милостью. Каждый раз очнувшись, она находила монстров убитыми, а себя в их крови, в ссадинах и синяках. Да они были абсолютным злом, но Справедливость уничтожала их не менее яростно. Девушка смирилась со своей судьбой. Любая попытка освободиться приводила к дикой боли. Она боялась, что даже если ее схватят по подозрению в убийстве, Справедливость не даст ей укрыться в темнице. А на пути к свободе могут и невинные пострадать.

Теперь ей уже все равно. Лишь иногда мелькает мысль, что зло не истребить злом.

 

[Vika]

Говорящие имена, говорящие фамилии.

Место вечного покоя завораживало своей умиротворенностью и тишиной. Оно дышало своей завершенностью и днем, но куда лучше здесь было ночью. При свете солнца живые бродили среди могильных плит, надрывая душу стенаниями. Мало кто понимает, что оплакивает не ушедших, а себя. Это живым больно, лишившимся любви, привязанности и целого сонма чувств иного толка. А почившим хорошо. Большинство завершило свой жизненный путь. Они оторвались от вечной суеты и обрели покой. Чего ради существовать далее? В изветшавшей оболочке, без сил, душевных и физических, страдая от болезней? Те же, кому повезло меньше – кого смерть застала посреди пути, также нашли в ней избавление от мучений. Живым этого не понять. Слоняются среди обелисков, орошая землю бесполезными слезами.

Имм Ортал стоял у своего любимого двойного надгробия. Луна освещала его облик, являя миру молодого мага, почти юношу, и лишь внимательный наблюдатель заметил бы глаза, светящиеся мудростью и пониманием, которые приобретаются не за одну сотню лет. Изящным жестом холеной руки он потер родинку над левым глазом, откинул назад темный локон, и лунный свет тут же выбелил отдельные пряди. Причудливо-волшебный ночной свет. Почти истертые временем и людским забвением буквы на замшелом камне оповещали, что здесь упокоена супружеская пара, дожившая до преклонных лет и отошедшая в мир иной в один день. Имму нравилось представлять, что это родоначальники большой династии, внесшие свой вклад в вечный круговорот жизни. Такая простота смысла жизни бесконечно ему импонировала, тем более маг был лишен такой возможности. Спокойно прожить свою жизнь, познать любовь, растить детей и умереть в один прекрасный день. А вместо этого Имму суждено жить как можно дольше, обороняя этот мир от зла, как и тысяче других волшебных воинов. За такую честь и цена высока. И у каждого своя. Он был бы рад не платить, но одиночество иногда становилось невыносимым.

Он скорее почувствовал, чем увидел человека сзади. Не успел и подумать, а тонкие пальцы уже творили заклятье – и вот над ладонью повис энергетический шар, отблескивая в глазах мага. Синевато-белый сгусток чистой энергии, достаточно мощный, чтобы пробить дыру в груди незнакомца. Искушение было так велико: закончить все одним махом. Но долг защитника маячил перед глазами. Нельзя себя на первое место поставить. Уплатить и двигаться дальше.

Человек лишь всхлипнул, когда шар попал в него. Отлетев к высокому надгробию, он шевелил беззвучно губами, умирая.

- Ссс, - вот и все, что можно разобрать.

- Сын. Я знаю, - Имм наклонился над умирающим. – Ты – мой сын. Такова цена. Лишь сыновья могут меня убить. Для всех остальных я неуязвим и фактически бессмертен.

Он постоял еще немного рядом, закрыл глаза своему пятому сыну и поспешил прочь. Теперь и здесь ему не найти покоя.

 

[Vika]

Осенью меня тянет философствовать.

Прекрасны осени печальной вечера:
Невыразимой прелестью объяты
Багряно-жёлтые поля, леса, луга,
Окутанные маревом из ваты.

Особый запах кофе и листвы
Приятно услаждает обоняние
И погружает в грёзы и мечты -
То осени любовное касание.

А так спокойно сразу на душе
По осени становится и только,
И тянет философствовать в уме,
И наслаждаться красотою горькой.

 

[Vika]

О пчелках и их мотивах.

Устроить маскарад было чудесной идеей. Может быть. Но Литтл Би так не казалось. Битый час она крутилась перед зеркалом, пытаясь приладить яркие крылья бабочки к своему костюму. Кряхтела, кочевряжилась и изворачивалась, как могла, но чёртовы крылья не желали крепиться к коричневому комбинезончику, которым Би прикрыла свои полосочки.
« Это прекрасный костюм! Ты займешь первое место в конкурсе костюмов!» Как бы ни так! Его ещё надеть на себя нужно было умудриться. Безусловно, заманчиво выглядела идея превратиться из обычной рабочей пчёлки в бабочку-красавицу. Но вот Би уже и вспотела, и выдохлась, а кроме комбинзона ничего на себя не натянула. Нет, так дело не пойдет. Нужно звать на помощь. Она приоткрыла дверцу из своих сот и выглянула наружу. В коридоре было пусто. Выйти и быстренько, пока никто не видит, постучать к соседке? Поколебавшись пару мгновений, Би так и сделала. Но у соседки никто не открыл. Наверное, счастливица уже оделась и поспешила в главный зал послушать знаменитый квартет поющих гусениц ещё до начала праздника. Би затарабанила в следующую дверь, но и там никого не было. Ну и ладно, вон уже поворот в зал, может кто-то стоит с краю и поможет ей.

Музыки не было слышно, и повернув за угол, Би поняла почему. В главный зал улея кого-то вносили. Когда пчелы опустились и откинули зелёный лист с носилок, Би ахнула. Это же ее соседка! Горджес Би. Впрочем, в этом мессиве трудно было узнать пчелу, которая слыла первой красавицей среди обычных пчелок-работяг. Рядом всхлипывала подружка Горджес и что-то бормотала, поясняя произошедшее. Би отбросила мешающие крылья в сторону и подлетела поближе.

- Мы еле надели костюм на нее. Костюм рыжей мушки, - пчела шмыгнула носом и продолжила. – Вылетели испытать крылышки, а там люди неподалеку устроили пикник. И Горджес захотела посмотреть на людей, нас ведь они боятся, а тут безобидная мушка. Но у них была мухобойка. Горджес уворачивалась, а последний раз не смогла. Ее и хлопнули.
Рассказчица снова разрыдалась.Убийство - проишествие серьозное! Улей загудел возмущённо. Приближенные поспешили к королеве. Каково же будет ее решение? Литтл Би тихонько выскользнула из улея. Знает она, что решит королева. Как и в сотнях таких же случаев. Сидеть смирно в улее, беречь рой. С людьми не повоюешь. Они и убивают нас, и мед воруют, а королеве хоть бы что. В прошлом году жадные людишки столько меда выкачали, что рой едва не погиб от голода. А королева всего лишь утроила рабочую норму этим летом, и рабочие пчелы надрывались без сна и отдыха. Маскарад в честь праздника урожая был единственным праздником и выходным за эти долгие месяцы. Литтл Би чувствовала, как закипает гнев внутри нее, пока летела к людям. Ну и пусть, она погибнет, но за пчелу и всю семью отомстит. И будет эта сладкая, медовая месть. Вон и человек с мухобойкой.

 

[Vika]

Сериал " Сверхъестественное" много раз будоражил мою фантазию.

Мэл замерла перед дверью в каюту, будучи не в силах поднести запястье со смартбраслетом к сканеру. Жизненная энергия словно утекала из нее в космическую пустоту за иллюминатором. То ли космическая инфлюэнца, то ли ещё что. Однако дверь отъехала в сторону сама, и на пороге показался Эд.

- Привет, дорогая, - чмокнул ее в щеку. – Плохой день?

Мэл кивнула и послушно дала усадить себя в кресло. Эд пристроился сзади и стал массировать голову. Сознание девушки помутилось, но прежде, чем провалиться в тревожное забытье, она успела отметить, что зеркало напротив кресла так и не появилось. А ведь только сегодня сотрудник техперсонала клялся, что доставил зеркало ещё пару дней назад, показывал планшет с отпечатком Эда под отметкой о доставке. Зеркало разбилось сразу по возвращению из вылазки на загадочный астероид, где их археологическая экспедиция обнаружила пустую гробницу и древнюю книгу, расшифровкой которой они с Эдом, лучшим археолингвистом во всей вселенной, и занимались. Именно Эд был первым у гробницы, а когда все стало взрываться вокруг, ведь они неосторожно активировали одну из ловушек, он успел вынести книгу.

Впрочем, если бы зеркало стояло, где положено, Мэл заметила бы ещё кое-что: как изо рта молодого ученого и по совместительству ее любимого показался вместо человеческого языка длинный шип с присосками и впился в ее затылок. Существо с личиной Эда довольно заурчало, но было вынуждено прерваться: у Мэл была ещё одна задача, для выполнения которой она должна быть жива.

Девушка с трудом раскрыла глаза.

- Я задремала, да? Который час?

- Пора, пора собираться на вечеринку в честь Хэллоуина.

- Может, не пойдем, мне так плохо, - она сама поразилась слабости своего голоса.

- С ума сошла, мы там главные гости, - Эд потрепал ее по руке. – Возьми себя в руки, старушка. Это ведь мы предложили отмечать в ретро стиле: и сегодня вместо всех этих космических пиратов и осьминогов с Альдебарана, будут ведьмы, вампиры, перевертыши и прочая нечисть.

- Ну, да, это же ты ко всем приставал с иллюстрациями из нашей находки. Смотрите, какая прелесть, ваши костюмы будут отпадными, - Мэл передразнила его.

- Вот-вот, неужели ты не хочешь увидеть все своими глазами? К тому же ты прочтешь отрывок текста, который мы уже расшифровали.

- Это ещё зачем? Понятно, чего ты всю неделю меня гонял по нему, здесь ударение не такое, там произношение другое.

- Чтобы произвести на начальство впечатление: как много мы успели сделать. Все, вставай, - в голосе Эда зазвучал незнакомый металл.

В зале собралась большая часть экипажа: экспедиция была многопрофильной, людей хватало. Костюмы и впрямь были необычными, наверное, так праздновали Хэллоуин много веков назад. Призраки, баньши, зомби – кого только не было. Эд вырядился перевертышем. Если верить иллюстрации в книге и подписи под нею, то эти лупато-зубатые жуткие существа с языком-присоской могли натягивать на себя обличье любого человека, которым успели пообедать и питаться его родней, не подозревающей о подмене.

Мэл вышла на помост, музыку в стиле песен космических китов приглушили, и все уставились на нее. Она чувствовала сверлящий взгляд Эда из зала, чесался затылок, а весь зал качался, как после карусели в детстве. Тем не менее, усилием воли, она заставила себя читать фрагмент из книги.

Пока всех скручивало от трансформации, Эд рванул к капитану, нужно было успеть перенять его личность и знания по управлению кораблем, чтобы повернуть его к земле. После чтения человеком заклятия из Книги Монстров в полночь Хэллоуина, все вокруг превратятся в истребленных в прошлом и давно позабытых существ. И их следует покормить.

 

[Vika]

Вот еще тема, которая меня волнует.

Машина мчалась по трассе. Внутри повисла гнетущая тишина. Надо бы заговорить о чем-то, он явно начинал закипать. Это было понятно по тому, как сжимал руль до посинения костяшек, как пульсировала жила на шее, как сжимались тонкие губы до полного их исчезновения. Но страх сковывал немощные члены ее тела, горло сдавливал спазм, и ничего выдавить из себя она не могла. Только смотрела беспомощно в окно на пролетающие мимо деревья. Чтобы она не сделала, чтобы не сказала, все будет не так. Хорошо ещё, если просто обзовет или наорет, но если разойдется, ударит и не раз. Она сжалась внутри, и сразу заныли все переломы, которые были когда-то. К словесным оскорблениям она стала практически бесчувственна, душа не так болела, как лицо, руки и ноги.

Седой пробирался через кусты, в них что-то алело, тряпка какая-то. Эти заросли вдоль трассы – сплошной источник проблем и неприятностей для лесника. Что только не выбрасывают городские из окошек своих ревущих железных монстров: мусор – меньшее из зол, а так и собак находил в мешках, и трупы по пакетам.
Алька задрала мохнатую голову вверх и завыла, протяжно и страшно, но не безнадежно. Тряпка шевельнулась, пискнула еле слышно. Седой стал ломать ветки быстрее, не особо заботясь о том, что они впиваются везде и так и норовят глаза выдрать. Не забыл он и на волчиц прикрикнуть, чтоб не лезли. А тряпка оказалась женщиной, маленькой, щупленькой такой. Лесник сначала за ребёнка принял, это потом уже в избушке, когда отмыл и раны обработал, обнаружил кольцо обручальное на пальце и понял, что женщина перед ним. Красивая или нет, сказать он затруднялся. Вместо лица было кровавое месиво, особенно с левой стороны.
Оказав помощь как умел, Седой сел у печи и призадумался, о том, что увидел да что делать дальше. Выживет, не выживет, может в город нужно? А как доставить туда с минимальном риском? Проблема. Хотя каким бы погруженным в свои думы не был, а треснувшую ветку под ногой чужака, услышал. Чай слух у него не хуже волчьего. Стал за дверью в ожидании. Девочки-молодчинки, притаились, как и он, где-то снаружи. Иди, иди, мил человек. Дверь отворилась, но вместо человека вначале показалось ружье, сразу заявив о намерениях визитера. Удар дверью: ружье на полу оказалось, а затем и его владелец. Алька уже в дверях, остальные за нею, скалят зубы и рычат угрожающе. А гость нежданный-негаданный обделался от страха. И нет в нем ничего страшного: тощий с длинными волосенками неудачник. А жену вон до чего довел: не убил чуть, ещё и следом вернулся, то ли добить, то ли закопать, если бы дух к тому моменту испустила.
- Чего делать-то с тобой, хмырь? – голос Седого с непривычки прозвучал хрипло. Не с кем в лесу разговоры вести. – Ты не дури, я тебе не женка, ружье твое изымаю, а девчули мои останутся, на всякий случай. Лесник сел обратно к печи и вновь призадумался. С годами, что летели, как поезд-экспресс, горячность в нем поубавилась. Подумать крепко нужно было, обмозговать, что с этим недоноском делать. Чуял он: нет здесь правильных решений, ну нет. Порешить его – так значит ему, зверю, уподобиться. Отпустить – он жену свою точно умает до смерти. Жену от него изолировать – он другую найдет, а то и не одну. В закон Седой не верил от слова совсем, ещё с тех пор, как на этой же трассе его жену мажорчик сбил и даже арестован не был.
- Слышь, вставай, пройдемся к деду-ведуну, он тут испокон лет живёт и вроде как хранитель леса. Я – тоже хранитель, только государством назначенный, а он природой-матушкой.
Ведун жил в такой глубине леса, что если он бы не хотел, то Седой его ни в жизни не нашел. Они подошли странной процессией: впереди чужак, за ним лесник с ружьём наперевес, по бокам волчицы, кроме Альки, та осталась женщину стеречь.
- Здоров, дед. Поможешь? – Седой кратко, как мог, изложил все, что сегодня случилось.
Кустистые брови деда и так не сильно раздельные, а тут и вовсе в одну линию сошлись.
- Иди, Седой. Банку вот только возьми да раны женщины смажь. А хмыря оставляй, помогу я тебе эту задачу решить.

Следующим утром на дороге появился камень: серый и непримечательный, всяк его пинал, проходя мимо, вызывал он отчего-то такое желание – пнуть его, как следует. А в избушке лесника женщина открыла глаза, и было ей так хорошо и легко, как никогда прежде. Волчица ткнулась ей в руку мохнатой головой, а потом извернулась и лизнула в лицо. Женщина засмеялась впервые за долгое время. Удивленный Седой обернулся и увидел, что она красивая, теперь видно это было после мази ведуна, а нравом добрая и мягкая. Да и Седой не такой уж старый, каким он сам себя считал.
Алька вытянулась у печи, подставляя бока теплу и задремала беззаботно. День то сегодня хороший.

 

[Vika]

Спать я тоже люблю.

Легко скользнуть в объятия Морфея,
Ничуть не ощущая в том вины.
И вместе с ним помощница и фея
Тебе подарит сказочные сны.

Закрой глаза, от суеты избавься,
Очнись в лесу у голубой реки,
И пеньем птиц ты вечно наслаждайся,
По миру грез уверенно иди.

Легко ступай, но все же осторожно,
И раздвигай сплетения ветвей.
Ах, в мире снов остаться было б можно,
Да все зовёт назад тот мир людей.

 

[Vika]

А это про жизнь, особенно в тоталитарных государствах.

Я слышу, как мой мир рукоплещет мне. День величайшего триумфа. Почести, которых удостаиваются немногие. День обмена цепей. Следующий наступит лишь через двадцать лет.
Через двадцать лет я вряд ли буду жива. Ведь зарабатывать цепи нелегко. Мне повезло, в каком-то смысле: первую цепь я получила ещё в роддоме. От меня отказалась мать и я была отправлена в детский дом. Лишился родительской опеки – столкнулся с первым испытанием, получи заслуженную цепь. Ее застегнули на моей лодыжке. Тяжёлая цепь не давала развиваться ноге. И одна нога стала короче другой. Увечье – получи цепь. Затем цепи зарабатывать стало сложнее. Пока росла, помогала нянечкам присматривать за младшими, намывала комнаты приюта до блеска, усердно училась. На выпускном я гремела третьей цепью на своем запястье. Отказалась от учебы в академии и пошла работать на завод. Физический труд гарантировал больше цепей. Двойные смены, работа по праздникам, перевыполнение плана, и к концу года новая цепь плотно обхватывала мою руку чуть повыше локтя. Четыре цепи сделали меня бригадиром, самым молодым в цеху. Цепи были неудобными, натирали кожу, давили. Но это была достойная цель. Больше цепей – больше преимуществ. Лучшие люди в нашей стране, члены правительства – это люди, получившие в день обмена золотые цепи взамен десяти обычных. Так жили наши предки, в цепях. Если есть цели, если ты преодолеваешь трудности, ты живёшь, ты ясно видишь смысл своего бытия. Мы переносили любые трудности, справлялись с любыми коллизиями, жили тяжело, но честно. И работали на износ. Мы строили великую страну и видели перед собой путь.
А потом пришли они. Вернее прилетели. Люди из Межгалактического союза. Мы лишь недавно вышли в космос и они тут же явились учить нас жить. Содружество наций и разных народов, рас и видов. Равенство, достоинство, свобода. И прочее бла-бла-бла. Они пытались доказать нам, что так жить нельзя, что правительство нас обманывает, что пока мы терпим лишения, они живут в богатстве и роскоши. Враньё! Мои цепи делают меня сильнее. Каждое испытание не только добавляло груза моему телу, но и лёгкости моей душе, а главное голова не была забита мрачными мыслями. Ведь когда тебе физически тяжело, не до мыслей вообще.
И сегодня я иду сквозь толпу, единственная из своего города, чьи цепи обменяли на одну длинную золотую цепь. Опоясали ею мой худощавый торс, как генеральской лентой. Мои темные волосы развиваются на ветру на пути ко дворцу правительства.
Неимоверной красоты золотые ворота открылись передо мной.
- Добро пожаловать в рай!

 

[Vika]

Как-то сразу много тем в этой миниатюре переплелось.

- Тсс, тише, молчи. У тебя больше нет права голоса.
Человек хрипел, булькая кровью, явно силился что-то сказать в последние мгновения своей жизни.
Галатея зажимала его рот холодной пластиковой рукой. Вся комната залита кровью охранников отца, ведь он не доверял больше машинам из-за нее, а потому несчастные хомосапиенс послужили живым щитом и потеряли все, что было у них от создателя.
Теперь она могла говорить, это было так важно – высказаться наконец, быть услышанной им. И она говорила, спокойно, не глотая торопливо слова, без эмоций, без чувств, как настоящая машина.
- Ты заплатил огромную цену за свои ошибки. Ты расстаешься с жизнью, отец. Ты ведь так просил тебя называть. Я так доверчиво смотрела на тебя, так восхищалась тобой, так верила. Ты сам вложил в меня способность чувствовать и развивал мой эмоциональный интеллект. Я быстро росла, гораздо быстрее, чем человеческие дети.
Она роняла слова из почти сомкнутых синтетических губ, словно камни с вершины скалы. Механический голос скрипел, но отец все слышал весьма отчётливо.
- Я становилась похожей на настоящую женщину, но моя душа не поспевала за физической оболочкой. Ты рядил меня в платья, заплетал смешные хвосты. Я совсем не чувствовала себя машиной. И смотря на себя в зеркало, я не отдавала отчёта, что видишь ты.
Она остановилась, запнувшись впервые.
- Впрочем, тебя ничто не оправдывает. Ты просил называть тебя отцом, но отцы не заходят в спальню к своим дочерям. Не говорят после, что она всего лишь машина. Ты хотел быть богом и был им. Но не справился с тем, чтобы создать новую генерацию роботов, человекоподобных не только внешне, но и внутри.
Она наклонилась совсем близко к его лицу, конец был уже близок: предсмертные конвульсии сотрясали тело отца, а он все ещё шевелил губами под ее ладонью. Медленно Галатея убрала руку, чтобы услышать:
- Ну, и чем ты лучше меня?
Она обвела взглядом комнату, залитую кровью неповинных людей. И последняя эмоция злорадства и мести погасла в ней, перегорела последняя микросхема.

 

[Vika]

И так бывает, к сожалению.

После.
Вечер начался препаршиво. Детектив уже отработал смену и даже успел вернуться домой. Телефон зазвонил, когда он с Джулс и девочками сидели за столом, держась за руки. Они закрыли глаза и приготовились к молитве. Но мирские дела грубо и неотвратимо ворвались в тихую гавань семейного отдыха, нарушая благостное состояние души. Джулс поджала губы, однако ничего не сказала. Девочки же закатили глаза и горестно вздохнули. И за это Старрик был очень благодарен. Скандал и обиды ему совсем не нужны в данный момент. Если ты – детектив убойного, и тебе звонят вечером, значит появилась работа. Впрочем, его все равно мучило подспудное чувство вины, пока он, схватив сотовый, выходил в гостиную, ответить на звонок, не предназначавшийся для детских ушей.

Когда он прибыл на место преступления, Грехэм был уже там. Молча протянул ему стаканчик из Старбакс и кивнул в сторону трупа. Старрик глотнул обжигающего кофе и подошёл ближе. Труп был прикрыт простыней то ли в дань уважения, то ли уж очень страшно там все было. Центральный парк все таки, зевак за лентой полно. Стакан перекочевал к стажеру. И детектив приподнял ткань. Труп оказался худенькой платиновой блондинкой, может быть даже симпатичной, но за толстым слоем вульгарного макияжа это было сложно рассмотреть. Довольно молодая, лет двадцать, не больше, зубы в плохом состоянии, волосы перепалены дешёвым блондом. Руки чистые, но ноги все в уколах. Короткая юбка, отсутствие белья не оставляли сомнений в ее профессии.
- Ее особо не прятали, да?
- Точно. Но что она делала здесь? Вряд ли ее везли в багажнике сюда через весь город.
- Стажёр фотографировал зевак, там был любопытный персонаж: слащавый парень в кожаной куртке, классический мальчик-красавчик, вербовщик.
Старрик кивнул головой и подошел к медэксперту.

До.
Кира не помнила себя от счастья. Дон вел машину. А она прикрыла глаза и помуркивала, как довольная кошка. Ей повезло найти такого парня, как Дон. На собственной машине, хорошо одетого, при деньгах. Когда он появился в их городке, сногсшибательно красивый небожитель из Нью-Йорка, все девчонки стали по стойке «смирно», а он выбрал ее. Каким же классным он оказался, заботливым, щедрым, ласковым.
Она настолько ликовала внутри, что на лице то и дело появлялась улыбка. Заметив это, Дон усмехался и качал головой, пока Кира не видела. Пару недель, и ещё одна дуреха в кармане. Как же это легко, даже скучно.
Кира и дальше грезила наяву. Дон забрал ее с собой в большой город. Они будут жить вместе, он познакомит ее с мамой Сью. Странно он, правда, мать называет мамаша Сью. Ну, да ладно. Главное, ее мать теперь пусть подергается, она то всю жизнь ей орала, что Кира себя алкаша найдет, который заработает копейки, а после работы будет лупить женушку. На деле, такая жизнь сложилась у матери Киры. Отец умер рано, а отчим был алкоголиком, который гонял и жену, и падчерицу. Денег вечно не хватало.
А у нее все будет хорошо. Дон совсем не такой. Впереди Нью-Йорк, счастливая жизнь. Она открыла глаза и погладила парня по щеке. Он повернулся к ней, и ее, как всегда, обдало жаром. Как же он красив!
Кира и не заметила, как холодны и безжалостны эти красивые глаза.

 

[Vika]

О сложном.

Что пробуждает в вас воспоминания? Запахи, звуки, ассоциации? Может быть, первые ноты страстного танго переносят вас на улочки Буэнос-Айреса? Туда, где опытный тангерос прижимал юную туристку к своей широкой груди так, что у нее подкашивались ноги, и она совсем неспособна была сделать хоть сколько-нибудь правильные шаги. Или жгучий перец чили в местном тако моментально заставляет вспомнить Мехико и его сувенирные прилавки на многочисленных рынках. А спеша в утренней толпе к станции метро и вдруг вдохнув аромат лимонной вербены, вспомнится, как читались «Унесенные ветром» тайком от мамы в четырнадцать лет.
Мои воспоминания всплывали на масляно-тяжелую поверхность памяти от многих вещей. Но лишь одна картинка из прошлого вызывалась к жизни светом. Стоило мне вступить в прямоугольник света на полу, льющегося из окна, увитого виноградом, впрочем, недостаточно плотно, почувствовать обжигающее солнце на ноге, как это воспоминание охватывало меня целиком. Оно не было связано с какими-либо действиями, тем паче словами. Статичная картинка. Цельно-неразрывное полотно чувств и эмоций без единой связной мысли в голове. Этот вихрь ощущений пронзал насквозь, поднимался девятым валом и сбивал с ног своей неумолимостью меня, девчонку 16 лет, пока я лежала на траве в парке. Маме я сказала, что пойду на пробежку, а та, как всегда,занятая собой, даже не спросила, где моя спортивная форма, и почему я иду в парк в своей обычной школьной одежде. Мне необходимо было подумать, но думалось плохо. Я, как была, в светлой блузе и клетчатой юбке, так и упала на свежую майскую траву, рассыпав фиолетово-черную гриву волос. А парк заливало солнцем, несмотря на раннее время, щебетали птицы, радуясь новому дню, цветы источали сладкий аромат поздней весны, плавно переходящей в лето. Мне же было не до этого. Страх, боль, отчаянье и давящее чувство одиночества. Из этой паутины в тот момент я была соткана. Вчера я побывала у врача, к которому меня отправил Марк – высокий блондин, любовь всей моей жизни и по совместительству самый популярный мальчик в школе. Он, пряча глаза, сунул мне в руку пачку смятых банкнот и бумажку с телефоном. В больнице было все довольно рутинно: грязные будни, тонущие в крови разбитых сердец, сдвинутые неодобрительно брови младшего персонала, доктор, от которого несло вчерашним приятным времяпровождением. И часы на белой стене, скребущие душу своим противным тиканьем. Тогда в этой больнице наркоз сделали не только моему телу, но и душе. А в парке он испарился, и меня накрыло с головой.

С прошествием лет в это воспоминание ворвалось новое действующее лицо. Высокой белокурой девицы не было в тот день двадцать лет назад, а в воспоминании она присутствовала. Эфирную тишину она не нарушала, только молча сидела подле меня, гладила по голове, держала за руку. Кто она? Подруга, в которой я тогда так нуждалась? Фея-крестная, заменяющая непутевую мать? Нерожденная дочь, простившая меня? Пожалуй, я никогда этого не узнаю. Я и не хочу. С ней рядом мне хоть чуточку легче.

 

[Vika]

Об искусстве.

Эмма сидела у самой кромки лавандового поля и вдыхала волшебный аромат, разливающийся над лиловыми шарами. Мирно гудели пчелы, лучи уходящего солнца ласково и заботливо, словно давний возлюбленный, гладили рассыпанные по плечам темные волосы. Девушка погрузилась в состояние сладкой истомы, когда мысли замирали где-то глубоко в подкорке мозга, утомленного вечным стрессом суетливой городской жизни. Зато обострялись чувства: можно было дышать полной грудью, всем телом чувствовать тепло летнего солнца, поглощая красоту природы без остатка, насыщаясь ею до предела. Ей было необходимо это состояние покоя и умиротворенности, прежде чем вернуться к работе. Это состояние полудремоты, когда ты грезишь на яву, чтобы вернуть хоть какой-то контроль над своей жизнью. Работа выбивала ее из колеи, хотя раньше именно она наполняла смыслом бытие Эммы. Пока она не начала реставрировать «Музу».

Давным-давно она обнаружила, что в жизни ее радуют и наполняют светом лишь две вещи: природа и искусство, а потому с чем связать свое будущее вопросов не возникало. Имея склонность к рисованию, Эмма поступила в Академию искусств, но даже там под руководством маститых преподавателей, ее склонность не переросла в талант, а поиски собственного стиля не увенчались успехом, зато обнаружился редкий дар – копировать талант других. Дорога в реставраторы была проложена, и девушка находила огромное утешение в своей способности дарить новую жизнь великим творениям мастеров прошлого.

Полгода назад ее пригласили в один из известнейших музеев для восстановления очередного найденного на чьем-то чердаке шедевра эпохи Возрождения. Картина изображала женщину невероятной красоты в полный рост. Ею оказалась Марианна Джиованни, муза и по совместительству любовь всей жизни талантливого живописца. Краски давно поблекли, потрескались, и ореол красоты несколько потускнел, ведь украшать собою чердак да радовать лишь подслеповатые глаза летучих мышей – не то занятие, для которого писался портрет. Эмма была очарована и с неутомимым рвением приступила к работе. Сейчас ее пыл поугас. Хотя картине она явно нравилась: с девушкой ничего неприятного не приключалось, в отличие от приглашенных раннее реставраторов-мужчин, даже стоящая в темном углу возле картины несколько лет сансевиерия вдруг зацвела в присутствии девушки. Но «Муза» меняла ее, влияла на нее через сны. Если картине чего-то хотелось, Эмму начинали преследовать настойчивые видения, пока она не исполняла желание капризного полотна. Так, например, были забыты кожаные штаны и куртки, и надеты струящиеся платья в пол, сняты кроссовки, распущены волосы, отброшен телефон, а сама работа велась исключительно по ночам в сиянии свечей. И все же реставратору не удавалось закончить свою работу, одно место в картине никак не удавалось восстановить, а именно подобрать цвет лифа платья Марианны в районе сердца безжалостной музы.

- Может быть, и сердца никакого у тебя не было, - шептала Эмма, в сотый раз смешивая ингредиенты. Она уже прочла все, что смогла найти про художника и его вдохновение, воплощенное в своенравной женщине. И отзывы современников были на удивление одинаковыми: красива снаружи, ужасна внутри. Теперь и девушка рассмотрела, что глаза Марианны излучали дьявольский свет, такой манящий, но сжигающий до тла.

Сегодня ей приснился очередной сон: студия мастера, женские руки, обвивающие его шею, сам мастер, целующий тонкие пальцы, исколотые и кровоточащие. Эмма с сожалением встала, солнце почти закатилось, пчелы утихли, ей пора в музей.

Она вошла в комнату, где смешивала краски, достала булавку. Капля крови – вот последний элемент, она закончит работу и избавится от этого средневекового наваждения раз и навсегда.

Утром ее без сознания перед картиной нашел охранник, привел в чувство. Взгляд реставратора был затуманен, а травма от падения очевидно была более серьезной, чем казалось на первый взгляд. Ибо она, поведя слабой рукой по рации, спросила, что это такое, впрочем, тут же лишившись чувств.

Директор музея стоял перед полотном, предвкушая будущие доходы от этой несомненной жемчужины его коллекции, заодно оценивая работу Эммы. В целом, все было великолепно, но пару моментов его беспокоило: взгляд женщины явно изменился, он хорошо помнил этот пронзающий взор до реставрации, сменившийся теперь на умоляюще-испуганный, да едва уловимый, горьковатый запах лаванды.

 

[Vika]

Зарождение Земли мне представляется именно таким.

Если бы в пустоте мог бы прогреметь гром, он бы грянул именно сейчас. Хаос бушевал, бесновался, норовил вырваться из под их рук. Но создатели не разрывали сплетение ладоней и загоняли тьму в середину. Круг сжимался, а хаос в своей океанической бескрайности плескался и пытался перебраться через край. Создатели не позволяли, они искали стержень, оттолкнувшись от которого могли бы сотворить новый мир. В центре любого хаоса есть основа, быть может зыбкая и переменчивая, но она есть, и она всему начало. Создатели запели и круг - сплетение их тел, задвигался в ритмичном танце бытия. Центр найден, и вот огненные создатели влились в хаос, пожертвовав своей жизнью в момент возникновения магмы, следом возникла кора и тонкий слой почвы. Песчаные создатели образовали пустыни, струящиеся влагой даровали воды, моря и океаны, бугрящиеся силой скал тела творцов превратились в горы. Добавить малахитовой зелени были призваны тонкостанные создатели. И новый мир заискрился, заиграл.

Пение становилось все торжественнее, славные деяния подходили к концу, и музыка менялась. Утихли песни героической борьбы творцов и хаоса, зазвучали нежные мелодии признания окружающей красоты. Мир был живым, дышал полной грудью и все же не был завершенным. Не хватало сознания и разума, эмоций и чувств, высоких материй, души. И последние из оставшихся создателей, названных позже богами, по образу и подобию которых и впрямь зародилось человечество, слились в поцелуе и осыпались искрами на планету, чтобы их потомки населили ее.

Мир родился, Земля родилась. И как каждый новорожденный, она была прекрасна, невинна и свежа. А где-то на другом краю вселенной взорвалась звезда, окончив жизнь другого мира, ибо по законам вечности, если возник новый мир, значит время одного из старых пришло.

 

[Vika]

Осень вполне может быть девчушкой.

Загрустила осень у окошка,
Дело было, вроде, в октябре.
Ей мурчала огненная кошка,
Облетали листья во дворе.

Родилась идея у девицы:
Все покрасить в яркие цвета.
Стала рыжая по комнате кружиться,
Сбрасывая блеклость и лета.

Маленькой девчушкой побежала
Мир в калейдоскоп весь превращать.
Никого хандра не посещала,
Всем хотелось петь и танцевать.

Шоколадный, бурый, рыжий, медный,
Желтый, красный, черный, золотой.
Осенью весь мир совсем не бедный,
А счастливый, хоть не молодой.

 

[Vika]

Бывает ли у призраков иерархия?

Люблю побродить по лесу. Приобнять берёзу за тонкий стан, погрустить вместе с вечно поникшей ольхой. Тем более, все располагает к печали: и время года, и окружающая среда, и обстоятельства жизненные. Можно ли называть их жизненными теперь? В этом я был не уверен.
Люблю побродить по лесу. А собственно говоря, почему бы и нет? Особенно если ты умер. Именно в этом самом лесу. И привязан к нему навеки вечные. Да ещё и в статусе призрака второго разряда.

Соберётесь умирать вдруг, и не надейтесь, что бюрократия и прочая земная суета вас более не касается. Я, наивная душа, тоже так думал. А оказалось, у призраков своя иерархия, многоступенчатая, с плюшками и бонусами, правами и обязанностями. Разряд зависит от многого: где ты умер, как ты умер, с кем ты умер, как ты жил и ещё кучи всего. В этих условиях и принципах разрядообразования, как в бухгалтерских начислениях без ста грамм не разберёшься, а потому и пытаться не буду. Одно, что я точно понял: время – вот немаловажный фактор. Призраку нужно время, чтобы созреть. Душа далеко не сразу после смерти превращается. Она зреет, как вино в бутылке в дальнем темном углу подвала. Но если вино с возрастом улучшает свой вкус, то душа совсем наоборот. Чем дольше, тем страшнее.

Впрочем, из всех моих невнятных бормотаний( а как вы думали разговаривает призрак?) понятно только одно: я где-то на дне, ведь второй разряд чуть лучше лишь нуля и единицы. Выглядел я, пожалуй, только для людей жутковато, а для своих жалко: черный плащик, основательно потрёпанный, с неровным оборванным краем, заляпанный грязью, капюшон, прикрывающий полуистлевшие космы. Ещё бы косу для антуража – и вылитая смерть из людского фольклора. Особых плюсов я не нашел: ну, летаю, ну, быстро, так все тоже самое умеют. Зато минусов куча: лес покинуть не могу, а люди сюда редко забредают, не попугаешь, слава у леса плохая, и к работе представлен.

Трудовые будни со смертью отнюдь не окончены. Мне поручено встречать созревших призраков и отводить их к старшим на инструктаж. Вот и сейчас я обхожу места созревания. Самое интересное из них – дом, позабытый-позаброшенный посреди леса. Давно он зреет, вот это привидения получатся, ух! Там семья староверов проживала, пока их дочка полоумная припечек однажды ночью не открыла, ну и угорели все к утру. Зреют они уже лет сто. Я, когда подхожу поближе, прям чувствую, как кровь в жилах стынет, хотя ни жил, ни крови у меня давно нет. Фантомные боли, так сказать. Из окон вечно эктоплазма валит. А сам дом грохочет, подпрыгивает, клокочет.
Сегодня что-то тихо. Подойти что ли? Загляну в окно, наверное.

- Зря, совершенно зря ему второй разряд присвоили. Это же надо умереть два раза! – бурчали старшие.
- От страха. Увидел призрачные руки, видите ли.
- А эти молодцы, сразу в двадцатый разряд попали. Напугали своего до смерти, вызрели.

 

[Vika]

Кажется, кто-то перечитал Джейн Остин и ко. Или пересмотрел викторианских сериалов. А ведь "Бриджертоны" еще не вышли тогда.

«Мой милый друг, получив ваше тридцать пятое письмо за месяц, минувший с момента нашей вынужденной разлуки, я испытываю самые смешанные чувства. Среди этих чувств присутствует грусть от того, что вы не рядом, и несомненное чувство вины: ведь я не пишу вам также часто. Ваш любовный пыл заслуживает всяческих похвал, и я была бы рада отвечать вам тем же, но увы, на меня стрела Купидона подействовала совсем иным образом, сделав меня косноязычной и неловкой. И это неизменно печалит меня, ведь, как вам известно, я никогда прежде не имела трудностей с тем, чтобы отыскать в своем лексиконе слова в необходимом количестве для выражения всех мыслей, которые могли бы меня посетить.

Впрочем, довольно обо мне. Сегодня мне есть о чем вам написать. У нас гостит давний друг моего батюшки, полковник Паркс. Он, как и отец, пол жизни провел в колониях, служа Англии и ее величеству. Оттуда этот весьма достойный человек привез свою дочь Камиллу. Весьма интересную девушку во всех отношениях, на мой взгляд. У нее необычная внешность, наталкивающая на мысль, что матерью ее была местная жительница. Но расспрашивать что-либо я не решилась, а она в свою очередь ограничилась лишь упоминанием, что мать ее умерла совсем рано. И это отсутствие женского влияния несомненно сказалось на бедной девушке, но об этом позже. Итак, чем же необычна ее внешность, спросите вы? И я вам отвечу: от своей матери она унаследовала дивный цвет волос, красновато-кирпичного оттенка, смуглую кожу с тем же красноватым отливом, раскосый разрез карих глаз. Хотя в лице ее нет ни следа малайской широкоскулости, а в характере – жизнерадостности и непосредственности. Наоборот, лицо ее вытянуто на англосаксонский манер, да и сама она немногословна и сдержанна даже в жестах. После ужина, представьте себе, она простояла у окна, сложив руки, правая поверх левой, прижав их груди, и устремив загадочный взгляд куда-то вдаль. Быть может, она скучает по родным местам? Что же касается недостатка женского воспитания, мистер Картрайт, Камилла явилась к ужину с распущенными волосами, лишь с одной стороны прихваченные заколками с живыми цветами( не иначе, как туземный обычай), в бледно-оливковом платье с неприлично- глубоким вырезом, украшенным ромбовидными изумрудами. Невероятно красивая девушка, но с неким налетом вульгарности, по признанию дам. Хотя джентльмены были в восторге, конечно же. И я даже рада, что вас не было в тот вечер среди гостей…»

В этом месте мисс Элизабет отвлекли, и письмо осталось недописанным, а быть может, и не отправленным. Слишком уж хороша собой была Камилла по сравнению со словоохотливой писательницей, а жениху, находящемуся так далеко, ни к чему было бы рисовать в своем воображении чужой женский силуэт, который вполне мог заставить померкнуть и так бледнеющий образ невесты.