Вы используете устаревший браузер. Этот и другие сайты могут отображаться в нем неправильно. Необходимо обновить браузер или попробовать использовать другой.
Действие, начиная с университета, разворачивается в будущем приблизительно в четвертом тысячелетии. Грядет еще один апокалипсис. Свою эру жители этого мира называют "новой" или Третьей, соответственно, предыдущие две будут называться "старая"/Вторая (наша реальная эра) и соответственно "древнейшая"/Первая (то, что мы в реальной жизни называем "до нашей эры").
Государство, в котором происходят события до апокалипсиса, называется Циантьон. Включает в себя около 20 сивит (городов), поделенных на округи. Столица, где родилась Кайла - Альмер, живет припеваючи за счет оставшихся 19 сивит, чем так и ненавистна простым городам. Циантьон честно старается обеспечить безопасность и минимальные удобства своим сивитам, однако этого недостаточно, чтобы удовлетворить жителей страны, за исключением Альмера, у которого есть все.
Действия после апокалипсиса происходят в Четвертой эпохе.
Предыстория: несмотря на то, что я родилась в столице в уважаемой семье среднего достатка, я никогда не была особенно избалована и нечасто разделяла интересы горожан - меня не привлекала ни мода, ни политика, ни искусства. Именно на меня, свою единственную дочь, отец возлагал огромные надежды - однако я из-за своего равнодушного отношения к учебе завалила выпускные экзамены в лицее и ни один столичный университет не захотел меня принять. Отец решил меня проучить, и в наказание отправил на самую окраину страны в Академию Ля Тур. Сказать, что я была зла на него в момент его решения - значит не сказать ровным счетом ничего.
Ладно, плевать, четыре года здесь и я свободна. Обратно в родной Альмер, обратно к своим друзьям, маме и даже ненавистному ныне отцу!..
На "апокалипсис" я заглядывалась уже очень давно, но по-настоящему взялась за исполнение своей мечты только благодаря постоянным пинкам своего братиняши Aleksa. Ему спасибо. :3 Также огромная благодарность трилогии С. Коллинз "Голодные игры" за вдохновение.
Самое большое спасибо, конечно же, читателям династии. Без вас бы ее не было.
Azalea, ..вот ради таких комментариев и стоит писать Кейсвортов дальше. Т_______Т
Насчет Шина вы почти угадали, но он не совсем революционер. "Бунтарь" сюда подошло бы больше. Характер Якова в будущем раскроется, и еще как раскроется, обещаю, что уже вскоре у вас будет возможность составить мнение о нем не только как о любимом сыночке Кайлы.
слова про Сиана... очень. очень точно. я чертовски счастлива, что смогла донести до вас суть их отношений. и небольшой рассказик про Сиана обязательно будет позже.
кстати, хочется сказать, что следующий отчет - последний от имени Кайлы, выйдет примерно в среду-четверг. хочу предоставить читателям династии возможность пока что поугадывать, кто же из троих детей станет ее наследником :3
С мальчиков я хотя-нехотя глаз не спускала. Шин со стороны в их показательных детских соревнованиях и спорах оказался намного более физически развит, а Якову только и оставалось, что наблюдать за превосходным и плавным кувырком «колесом» брата и завидовать. Он болел чаще остальных, но, как я была уверена, рос самым амбициозным и умным среди всех моих детей.
Волки все чаще и чаще стали крутиться вокруг нашего дома, особенно по ночам. Это было невыносимо: мы почти не выходили из дома до рассвета, а Аскольду не повезло – он возвращался с работы поздно вечером, почти ночью, и нередко подвергался атаке зверей. От служебной машины до дома было два шага, но голодному зверю до жертвы – всегда меньше одного прыжка. Одно время мы пытались сбрасывать им объедки, но стало только еще хуже – они прикормились еще больше. И способа прогнать их мы не видели никакого – жители поселения разводили руками, мол, зато у тебя жилье просторное. Да, черт возьми, очень просторное для пяти человек! Да, что вы, это замечательно – когда из-за скудного запаса еды, который тебе доставляют раз в неделю, ты вынужден питаться раз в день. С течением времени я пропитывалась все большим и большим презрением и ненавистью к счастливчикам-поселенцам, изнеженных по моим меркам. Дело дошло до того, что из-за возраста мне стало тяжело каждый день добираться в центр поселения и я уволилась.
Шин капризничал, говорил, что ему нечем заниматься внутри дома. Что ему скучно здесь и он хочет на улицу, хотя бы просто поваляться в снегу или слепить снеговика, но как я могла забыть слова девушки из Дома Заботы? Мой ответ на просьбы Шина каждый раз был «нет», он бесился, и, возможно, уже давно бы сбежал, если бы я не запирала дверь и не клала его спать на одном этаже с собой. А окна, к счастью, не открывались совсем.
Я стала замечать, что даже Яков не вызывает у меня больше такого прилива гордости, какой вызывает малышка Урсула. Названная в честь легендарного медведя с моей родины, предреченная мной на то, чтобы быть такой же мудрой и стойкой, как он, она оказалась легким и беззаботным доверчивым ребенком. Она носилась по дому, едва касаясь маленькими ножками затертого пола, и мне казалось, что это больше похоже на порхание маленькой диковинной птички. А уж голос! А запах голоса! Мне было немного трудно такое признавать, но красивее всего голоса были именно у Урсулы и непослушного бунтаря Шина. А вот Якову достался заурядный, гнусавый и пахнущий чем-то похожим на хлор голос.
Ванную комнату мы перестроили – да, у нас был запас денег на «черный день», но в данный момент мы могли позволить себе улучшить жилищные условия хоть немного. Даже если это не было так необходимо, я хотела, чтобы дети росли в как можно более комфортных условиях.
Аскольд сделал нам всем шикарный подарок в свободный от работы день и обнес наш дом скромной панелью. Сейчас больше внимания привлечет ветхая хижина, так он это аргументировал. И стоять будет крепче – это он уже намекал на то, как в метель задувает внутрь дома через щели снег.
В целом, первый этаж не сильно изменился. Мы решили так же поставить новые двери и окна, потому что эти уже почти разваливались – уже достаточно морозов и ударов по себе лап волков и койотов на себе испытали.
Сперва мы хотели сделать второй этаж полностью спальным, но втиснуть четвертую кровать было решительно некуда. Так и спал иногда кто-то в одиночестве на первом этаже (чаще всего я представляла это наказанием): Шина туда отправлять я боялась, а между Урсулой и Яковом разрывалось сердце. Кроме того, Урсула плакала и ужасно скулила, и в итоге приходилось ссылать беднягу Якова.
Однажды Яков решил угодить мне, и побежал рано утром выносить мусор. Мальчика снаружи поджидал тощий волчара со свалившейся шерстью, который набросился на него, разорвал зубами пакет и начал копаться в остатках. Яков испуганно шмыгнул обратно в дом, и еще долго не мог оправиться от потрясения: мне это совсем не понравилось. В нем не было ни толики храбрости, и даже благоразумия – какой дурак станет выносить мусор в пять утра, когда рассвета еще и близко не видно, а вокруг дома хороводом караулят дикие животные? Весь следующий месяц Яков снова спал на первом этаже.
Яков, разумеется, был смертельно на меня обижен за это. Он привык, что первая тарелка достается ему, первая безделушка – тоже, первая похвала, кровать у окошка на втором этаже. Ну а Шин был по-прежнему недоволен своим притеснением, и так нелепо получилось, что я разругалась с обоими своими мальчиками. В душе я винила себя за то, что потеряла обоих детей, еще начав отдавать одному из них предпочтение в раннем детстве, и клялась и божилась в беззвездное ночное небо, что такого с Урсулой никогда не повторится.
Дикие животные? Нет, не только койоты, волки, лисы или коты. Пингвины постепенно стали одной из наших самых больших проблем: они разоряли мусорку, провоцируя привлечение остальных животных и появление ядовитых тараканов, которые, впрочем, благодаря погоде под толстым слоем снега быстро отмерзали насмерть. Но горе было нам в бесснежные месяцы…
Иногда мне казалось, что дети сговорились: они часто подбегали ко мне, предлагали помощь, едва ли не ругались из-за того, кто сегодня выбрасывает газету. Мне все это казалось очень подозрительным, но мне казалось, что хотя бы Урсула честна и бескорыстна в своих намерениях помочь мне. Моя девочка. Возможно, это она подговаривала братьев? Сам по себе Шин ни за что не стал бы помогать ненавистной матери.
Однажды, наблюдая за тем, как Урсула в который раз за день выносит мусор, я решила поинтересоваться у Аскольда: что происходит вообще? Почему все так странно себя ведут, словно я… немощная. Верно. Дети тоже почувствовали, как я стара и беспомощна.
Меня обуревали странные чувства. Я – стара, это необходимо признать. Я дряхла. Моя кожа одрябла, морщины углубились, глаза потускнели. Жизни во мне с каждым днем становилось все меньше и меньше, силы – тем более. Я становилась все более строгой, сварливой и критичной, требовала от детей невозможного, винила тех, кому удалось устроиться лучше, нежели я. Но неужели я одна из тех ссохшихся старух, что я так часто видела раньше? Сейчас пожилых людей все меньше и меньше на улицах – почти никто не доживает больше, чем до пятидесяти. Голод, холод, нервы, болезни, дикие животные. А мне удалось выжить до старости, но сейчас я совсем не видела это достижением.
Зачем было выживать все это время, если смерть снова так близка?
Я хотела прожить свою жизнь совершенно иначе, но судьба распорядилась по-своему. Была бы я счастлива, если бы не случилось все это? Возможно, после знакомства с реальностью я бы никогда больше не была способна вернуться в свою сладкую сказку столицы, где дома с витражами словно выточены из леденца, а неестественно зеленые и стройные высокие деревья будто выкрашены и осыпаны россыпью блесток вместо росы. Я бы никогда не смогла забыть простых людей, их боли и нужды – это был как контрастный душ, когда я впервые приехала в Академию – волшебный Альмер со своими пестрыми и всегда радостными жителями и реальность разбитых дорог, хмурых лиц и ободранных домов.
Пытаясь избавить себя от такого жалкого существования, эти бедные люди лишь обрекли сами себя на смерть. А выживших – на смерть от голода или холода. Было бы все лучше, если бы взрыва никогда не было?.. Я напряженно ковыряла процессор, вспоминая все, о чем читала в учебниках по технике в общежитии. Снаружи послышался чей-то знакомый голос, и я поспешила отложить работу и спуститься.
Я замерла, не смея верить своим глазам. Белый «ежик» на голове. Все так же густо подведенные черным светлые птичьи глаза, острый профиль и багровые губы, а главное – насмешливый взгляд.
Я не могла поверить своим глазам и некоторое время стояла молча. Этого не могло происходить.
Дана первая бросилась мне на шею. Дана, Дана, Дана! Дана тоже выжила! У меня не было сил на слезы – мои глаза выплакали все за эти годы – поэтому я крепко прижала ее к себе и уткнулась в плечо.
- Поверить не могу, - просипела я. Дана лишь снова рассмеялась. - Я умерла? – на всякий случай спросила я. И она опять рассмеялась.
- Все живы, - весело объявила она. Увидев, как я напряглась, она посерьезнела и добавила:
- Я жива. Ты жива. Мы – это все. И больше никого к черту не надо, окей? – ее встряска за плечи мне здорово помогла придти в себя, хотя на языке так и вертелся вопрос, жив ли Сиан, но больше всего на свете я боялась услышать именно ответ на этот вопрос. Любой из двух. Если он жив, я обязана ему всем и даже больше, если мертв… я не хотела об этом думать.
- Знаешь, а мне досталось место в правительстве соседнего поселения. Откуда тебя прогнали, да, - она гладила мою косу и не переставала улыбаться. – Прости. Обычно мы там не такие грубые, но кто же знал, что будет такая яростная борьба за ресурсы… Нам нельзя было иметь лишних ртов. А сразу мы не видели, кто на что годен.
- Хочешь сыграть в мяч? Как в универе? – продолжала щебетать она, не расспрашивая про меня и мою жизнь, и я была ей жутко благодарна. Первый мяч я пропустила, зато на втором-третьем мое тело вспомнило игру и я едва ли не обошла старую подругу. Насчет себя она не умолкала, и вскоре я узнала, что она решила не связывать себя серьезными отношениями и живет с другом почти при доме Правительства того поселения. Жизнь, говорила она, в целом удалась, но я бы все-таки кое-что изменила.
Я была счастлива за нее так, как никогда не была за себя в лучшие моменты своей жизни.
На улице становилось все холоднее и холоднее, и я предложила зайти в дом. Мимо прошла девушка в потертой шубке, с длинными русыми косами и боевой раскраской – явная охотница. Но что было самое ужасное и примечательное, ее кожа была полностью белой, словно от болезни или обморожения. Немного отливала синим, на скулах сильно натягивалась и казалась даже почерневшей. Это новая болезнь, решила я и незамедлительно последовал укор совести: нельзя было бросать больницу.
Аскольда повысили, Урсула стала теперь моей единственной гордостью, ввязавшись в спор с мальчиком из более зажиточной семьи в споре о книгах и фильмах: ни разу не видевшая не то, что дисков, а даже кассет, мое солнышко бросилось доказывать прелесть книг. Избалованный мальчишка повел себя ужасно, я пообещала, что с ним разберусь, но… теперь я даже не могла вернуться в поселение хоть за продуктами.
Дурак Шин на собственной шкуре чуть не познакомился с зубами белого волка. Ей-богу, этот паренек с каждым днем вызывал все больше раздражения у меня и все больше жалости и сочувствия у Аскольда – тот считал, что я терроризирую бедняжку, но как было объяснить ему, что это – уроки жизни? Я преподавала их, пока еще не истекло мое время, и делала это так, как могла. На нежности и поблажки снова не было времени.
Сердобольная Урсула все-таки прикормила его. «Потому что ни у кого нет такой белой шерстки», - безапелляционно заявила она. Ругать ее у меня уже попросту не оставалось сил, отгонять волка от мусорки – тем более. Все становилось слишком утомительным. Меня разочаровывало решительно все.
- Красавица у тебя растет, - заметила Дана. - А волосы – это где вы краску добыли?
- Мутация, - вздохнула я. – Мой настоящий цвет – темно-рыжий. Понятия не имею, почему она такой родилась. Все, чем она на меня похожа – только внешне, и то кроме губ.
Урсула радостно носилась по этажу, выдувая мыльные пузыри и наверняка подслушивая нас.
Ближе к ночи Дана попрощалась со мной, пообещала заходить чаще и пожелала Урсуле удачи. Дети уже спали, Аскольд только вернулся с работы и решил показать мне, что его любовь ко мне ничуть не угасла. Я была совсем не против, чего греха таить.
На следующий день выдался снегопад. Завалило нас всех чуть ли не по крышу, и школу отменили – дети счастливо дремали в своих постелях (и только Урсуле хватило наглости залезть в нашу с Аскольдом), однако работу никто не отменял. Кое-как выкопавшись, Аскольду пришлось ехать в суд.
Его повысили до личного помощника. Я чувствовала себя немного виноватой из-за того, что уделяю ему так мало внимания, но на этот раз я сказала ему, как горжусь своим мужем – будущим судьей. Я не сомневалась, что у него получится навести порядок в этом поселении и стать уважаемым человеком. Возможно, у него бы даже получилось обменять нашу хижину на дом в поселении, где не будет волков, заснеженных равнин и будет достаточно еды.
На улице я встретила еще одну девушку такого же странного вида, как и та охотница. Аскольд обнял меня за плечи и негромко сказал:
- Эта болезнь вечна.
Я вздрогнула.
- Что за болезнь?
- Люди замерзают насмерть. Они этого уже даже не чувствуют, холод сковал нервные окончания и они ничего не замечают, - вздохнул Аскольд. – Пойдем, мы ничего с этим не можем поделать. Не стой на морозе. Нам нужен кто-то или что-то, кто сможет растопить снега.
Дети сидели за книгами, не подозревая, что я наблюдаю за ними. В последнее время с приглядывалась к каждому из них особенно тщательно, пытаясь сформировать определенное отношение к каждому и узнать их скрытые качества. Несмотря на все свои наблюдения и слежки, я ума не могла приложить, кем мог бы стать Шин со своим отвратительным характером.
Яков всегда был очень вежливым и честолюбивым мальчиком, и я лелеяла надежду, что удастся пристроить его к отцу в суд, или в Дане в Правление ее поселения – вдруг ему там окажется жить легче? Именно там раскроются его таланты? А ведь их задатки у мальчика явно были, здесь я прогадать совсем не могла.
Я немного упустила тот момент, когда Шин стал увлекаться техникой и его пригласил человек из гильдии механиков поселения. Разумеется, я запретила ему посещать гильдию, но карточку мужчина ему все-таки всучил. Шин-механик? В голове не укладывалось. Хотя, возможно, вся бы эта дурь со временем из головы вылетела, и он стал бы добрым работящим парнем. Нашел бы себе симпатичную девушку, женился… Я бы даже могла позволить им жить в нашем доме.
А что же могло ожидать мое наивное солнышко Урсулу? Этого я боялась больше всего. Я не могла представить ее ни в одной профессии с тех самых пор, как она сказала мне, что хочет изучать растения. Малышка-малышка, на этой мертвой земле больше никогда не вырастет ни одного росточка. Снег никогда не сойдет.
Это наше наказание.
Прошло еще немного времени, и Аскольд стал счетоводом. Теперь на работе он был не в самом низу пищевой цепочки, а повыше, примерно в середине. И упорно продвигался выше и выше, действуя всеми доступными способами. Я не уставала ставить его в пример нашим детям и была чрезвычайно горда: себя я ставить в пример не могла и не хотела по многим причинам.
Вскоре мальчики повзрослели. Шин пафосно заявил, что мудры лишь те, «у кого выбелен временем волос» и к творческие люди, и получил от меня подзатыльник. Я подозревала, что он издевается надо мной. Дальше он продолжал без шутливого тона, но нес совершеннейший бред – самое главное в жизни – удовольствия, самое ужасное – запах пота… мне казалось, он надо мной шутит уже в открытую. Побледнев от ярости, я промолчала и перешла к беседе с Яковом. Уж он-то обязан был быть поразумнее своего непутевого брата.
Старшим сыном я была довольна больше: считала его вундеркиндом, своим главным достижением.
- Моя половинка должна уметь готовить, - начал он и я спрятала лицо в ладони. Боже, что за идиоты они оба! – Так же вкусно, как и ты, мамочка, хоть это и невозможно… - открытая лесть. Неужели этот дурачок считал, что я поведусь? Дальше он бормотал что-то про важность популярности, опрятный внешний вид и что ему не нравятся люди, увлекающиеся спортом. И при этом сам же заявил, что мечтает стать «легендой спорта»!
- Иди в Правительство, - устало сказала я. – Да не сейчас же, работать после школы.
- В целом я довольна тобой, - открыто лгала я не столько ему, сколько себе. Оба парня выросли на редкость никуда негодными, но особенно я была зла на Якова: как он смел меня так разочаровать? Вся моя надежда, вся моя любовь стала ничем не лучше Шина. С того дня я пообещала себе относиться к ним на равных и следить внимательнее за дочкой – она тоже взрослела и больше всего я боялась тех проблем, которые может создать она.
Яков, оказывается, всерьез воспринял мои слова по поводу мэрии и уже тем же вечером развивал у зеркала дикцию и мимику. Актер, ох, актер… Я вздрогнула. А что, если Шин подастся в размалеванные клоуны? Хотя куда ему еще деваться, он же категорически не способен на серьезную работу. Будет красить рожу и бить по ржавым ведрам, позоря нас всех. Для механика он слишком ленив, я была неправа: у него не было никаких шансов на уважение, серьезную профессию и почет. Где-то в детстве я слышала немало сказок про братьев, где старший всегда был гордостью и отрадой родителей, а младший – слабоумным идиотом. Неужели именно такая сказка решила найти меня в жизни?
Но теперь даже Яков меня не радовал, а вот Урсула день ото дня становилась все краше и умнее. В отличие от братьев, хотя бы она таскала мне каждый день из школы хвалебные записки ее талантам и способностям. По каждому предмету у нее стояли пятерки, она действительно старалась и ей все удавалось. Однако больше всего меня мучал вопрос, какую она цель изберет себе в жизни и не разочарует ли меня.
Гуляя вечером вокруг дома и радуясь тому, что волков сегодня нет, я думала о том, сколько мне осталось. Рано или поздно, когда наступает старость, мы все об этом задумываемся. Раньше под страхом близящейся смерти старики вступали в церкви, но сейчас мы даже не можем молиться. У нас нет молитв, мы не можем себе позволить веру. Все, что у нас есть – надежда. С каждым днем мы теряем ее все больше и больше.
Перед глазами неожиданно потемнело. Мне показалось, что я слышу шум собственной крови в ушах, и сердце кольнуло чем-то. Я осела на твердую холодную землю, моя рука оказалась не в силах подпирать всю массу тела и я рухнула наземь. Я мимолетно успела взглянуть на свои пальцы: белые, точно снег. Нам фалангах кожа особенно натянулась и потемнела.
Это была та же болезнь, что и у охотницы с косами; та же болезнь, что и у той девушки с короткими немытыми волосами. Теперь я тоже умирала от холода. Как нелепо – умереть, едва ли задумавшись о смерти... Я прижалась щекой к земле, теперь казавшейся мне теплой и шершавой, и обняла себя, закрывая глаза.
Очнулась я в своей постели. Наверное, Аскольд отнес меня туда… Цвет моей кожи не изменился в тепле. Я ничуть не согрелась. Спустившись на первый этаж, я обнаружила там дерущихся мальчиков и мирно ужинающего Аскольда. Мне хотелось спросить, как он может так равнодушно относиться к их стычкам, но поймала себя на мысли, что меня это тоже мало волнует. Они уже достаточно взрослые, чтобы решить свои проблемы самим. Им не нужна я.
Урсула призналась мне, что хочет завести котенка. Я наотрез отказалась – еще лишних ртов не хватало! Я едва ли могла прокормить детей и отдавала им свой последний кусок, а она хотела еще и кошку завести. Какой от нее толк в наших условиях? Кого ей ловить, чем питаться?.. Охотиться может в пустынях, а не сожрет ли там зараженную белку или крысу? Урсула и так не отличалась шибко сильным здоровьем, в отличие от Шина, которому крепости досталось и за вечно больного брата, и за сестру.
Едва ли Урсула оставила бродячего кота и бросилась в дом ужинать, кот разразился жутким кашлем. Его мокрота на светлом асфальте оседала разноцветными дурно пахнущими брызгами, словно рвота при бешенстве. Урсула изумленно наблюдала за тем, как подыхает ее недавний любимец и плакала у меня на плече. Я осмотрела ее на скорую руку – слава богу, вроде заразить не успел. Но с тех пор она железно усвоила правило: к диким животным не подходить.
Время шло, наш запас денег тоже увеличивался. Я не отсчитывала заработанные исключительно самостоятельно деньги, а вот у мужа подобный заскок имелся – однажды он гордо сообщил и о своем повышении, и о драгоценных пяти тысячах на его счету сразу.
- Столько денег я с роду в руках не держал, - сияя, сказал он, вернувшись домой. Я пожала плечами. Ценны ли деньги сейчас? Да, если ими можно уплатить дань. В остальном никому деньги почти не были нужны – явным фаворитом сейчас был бартер, потому что деньги нельзя есть. Деньгами нельзя согреть.
Любовь. Кто бы мог подумать, что в качестве своего стремления в жизни Урсула изберет любовь? Девочка росла, и я пророчила ей большую тягу к знаниям, или уж к удовольствиям – если ее легкомысленное начало возьмет верх, я бы не так удивилась бы, даже если она мне сказала бы в день своего тринадцатилетия, что самое важное для нее – популярность и общение. Но любовь? Как любовь может быть полезна или применима? Дожив до старости, я до сих пор не понимала, что значат долгие прогулки под луной или смешные обещания. Вещь, которой я так и не узнала за всю свою жизнь… Возможно, Урсула намного мудрее меня в свои годы.
Большого количества одежды моя дочь тоже не любила, и призналась, что комфортнее всего чувствует себя в белье. Ну, у каждого свои заморочки – пусть даже такие странные. Как и ее братец Шин, она питала слабость к творческим людям, и здесь я тоже не могла понять ее – самым главным во всем для меня всегда было рациональное зерно.
Я хорошо помню тот вечер, когда все закончилось. Когда я поняла, что моя история закончилась – нет, меня ждала не смерть. Меня ждала тихая старость, лишенная приключений и страстей, но не забот. Впрочем, каковы теперь могли быть мои заботы?..
Боль. Боль каждый день во всем теле от старости, боль в сердце от совести. Боль за боль миллиардов людей. Боль за свои ошибки.
Порез на моей щеке, казалось, на моей теперь сильно побледневшей коже, снова стал едва зажившим нежно-розовым рубцом: будто я немного поддену корку со своей вечной раны и на мою иссушенную кожу брызнет кровь.
Но настоящая вечная рана была в моем сердце, и на ней никогда не образовывалось даже самой тоненькой защитной корочки, чтобы хоть слегка облегчить мою ношу.
Одним из самых первых с днем рождения меня поздравил папа. Тринадцать лет, какая знаменательная дата, бла-бла-бла. Можно было бы обойтись и без празднования, раз уж каждый год они проходят одинаково и без подарков. Если бы не название, ни один мой день рождения нельзя было бы отличить от будничного дня.
Сухие наставления отца о том, что я теперь «почти взрослая» и должна быть ответственной девочкой, совсем меня не радовали. Да, все то же самое он говорил Якову и Шину на их пятнадцатый день рождения, разве что в поздравлении мне он выкинул из своей торжественной речи слова про «самых старших в семье». Я поспешила поскорее отделаться от отца и выскользнула из дома на улицу, несмотря на поздний час. Там меня ждал Шин для наших ежедневных упражнений.
Суть наших тренировок была нехитра и одобрена мамой – мы должны были развиваться физически, а не только зарывать нос в книги. Обычно мы либо тренировались в рукопашной борьбе, либо в соревновательных пробежках вокруг дома, а недавно Яков придумал упражнения на меткость и гибкость. Мы нашли лоскут резины, связали его края, набрали внутрь воду и у нас получилось что-то вроде самодельного снарядика – им мы бросались по очереди друг в друга. Надо признать, что как хорошо бы я не метала наш шарик, Яков всегда умел уклониться или отпрыгнуть в сторону.
А вот у меня пластика была развита не очень хорошо – мячик постоянно угождал в меня, как бы я не старалась вовремя отскочить. Каждый бросок заканчивался громким нашим с Шином взрывом смеха и восторженными вскриками: «а видел?! Видел, как ударил?». Мама грозила нам пальцем из окна и звала домой, но нам совсем не хотелось возвращаться в эту разваливающуюся коробку из железных листов.
Тактике рукопашного боя нередко брался нас обучать и папа: он тоже был всеми руками за то, чтобы мы росли здоровыми и крепкими. Шин не очень-то ладил с отцом, Яков – более-менее, вот мне и доставалась вся та любовь и забота, которую папа мог дать своему ребенку. Меня сильно беспокоило то, что Шин не ладил ни с кем – а вдруг он задумает удрать? Решит, что уже достаточно натренировался и сбежит? Потеряется в ледяной пустыне?
Яков, надо сказать, нравился мне значительно меньше Шина. Сам себе на уме, он сидел целыми днями за отцовскими газетами, выпендриваясь перед нами. Можно было заговорить с ним, а этот сноб даже не удостоил бы тебя ответом – он всегда делал вид, словно действительно понимает, о чем идет речь в папиных документах. Вся его мелочная занудная сущность подлизы словно кричала – посмотрите, посмотрите, я гордость семьи, самый лучший и первый! Ситуацию значительно усугубляла мама, постоянно хвалившая его и не уделявшая нам с Шином ни минуты своего драгоценного внимания. Мне было тошно от сложившейся ситуации.
К маме часто заглядывает ее давняя подруга Дана. Лишь в ее присутствии мама веселеет, начинает смеяться и хоть как-то оживает – даже начинает шутить. Они постоянно подкалывают друг друга и хихикают над чем-то своим, не замечая даже нас. Я помню, когда был первый визит Даны, мать даже не удосужилась нас представить ей. Если бы ей пришлось это делать сейчас, наверное, она представила бы только Якова. Мы с Шином на его фоне к черту никому не сдались.
Папа стал адвокатом страхового агенства – если говорить начистоту, я совсем не знаю, что это такое, страховые агенства. Нет, дело не в том, что я такая тупая или недалекая дурочка, просто все, что происходит в поселении для нас темень темная. Я не могу даже с уверенностью дать определения таким словам как «бизнес», «персонал», которые сейчас так часто там употребляют. Папа сказал, что экономика потихоньку восстанавливается, а мама на это почти никак не отреагировала. Яков снисходительно пояснил нам, что это значит, что деньги снова будут нужны в обороте, и период бартерной торговли будет завершен.
Почти все время, когда Даны нет, мама проводит, сидя на скамье, которую специально вытачивали в поселении на папин заказ – это был его ей подарок на годовщину. Ходить маме становится все тяжелее и тяжелее, она неосознанно протягивает вперед руки, словно слепая, и передвигается еле-еле, словно каждое движение приносит ей нестерпимую боль. Мне было и самой больно видеть все это, и я либо убегала тренироваться с Шином, пока не замерзну до посинения, либо отгораживалась книгой. «Старость – это болезнь, старость – это уродство,» - однажды сказал Шин. Я рассердилась и треснула его по руке, потому что из старых людей в нашем доме у нас была всего лишь мама, и у него в любом случае не было права так о ней отзываться, даже если они и воюют с тех самых пор, как он появился на свет.
Мои оценки становились все хуже и хуже. Мама не говорила на этот счет ничего, отец лишь слегка журил и снова уходил в работу. Шин после того случая со мной почти не разговаривал, я чувствовала себя вдвойне виноватой, и в доме не осталось уже никого, с кем я могла бы хоть просто поговорить. Почти все время я гуляла вокруг да около дома, потому что далеко ходить было запрещено даже в случае большой опасности.
Вдали стоял трехэтажный дом, огороженный высоким частоколом на много миль вперед – это было жилище пограничника нашего поселения. Нашего сторожа, нашего самого главного защитника – его звали Рудольф Камп, и его безмерно уважал даже папа. Он почти никогда не покидал свой пост, имел двух огромных собак-убийц карбиров – их породу специально вывели в поселении для охраны пограничных территорий. В этого великолепного стража границ Далвьир-Нура была влюблена добрая половина поселенских девчонок, которых я знала по школе, да и наверняка еще целая орда женщин постарше. Однако он был гордым одиночкой, своих карбиров выгуливал рано-рано утром или ночью, и застать его на улице было почти невозможно. Я поверить не могла, но мне посчастливилось увидеть его вживую, да еще и посреди бела дня!
Рудольф оказался очень милым и обаятельным человеком. Он часто улыбался, от его хищного прищура бросало в мелкую дрожь, а его глаза! Глаза у него были необыкновенные: зеленовато-желтые с красивыми золотистыми крапинками. Под глазом у него были видны глубокие шрамы – наверняка от диких животных – но они его напротив, лишь украшали. Голос у него был бархатистый, глубокий, и невольно думалось, что он был бы неплохим певцом.
О чем могла я, глупая малолетка говорить с этим потрясающим человеком? Рудольф сам предложил тему для разговора – животные и дальние земли. Оказывается, он был почетным членом гильдии охотников поселения, да еще и бывшим путешественником! Я попыталась прикинуть, сколько ему было лет, но сбилась и оставила это дело. На глаз ему можно было дать около двадцати восьми или вроде того, но я не была уверена.
Он был намного выше меня, где-то головы на полторы и укутан в наверняка очень дорогой кожаный плащ. Истертые брюки тоже выглядели весьма добротно, чистая рубашка и красивый красный платок на шее вместо шарфа – он выглядел первым поселенским модником. Словно он мог и следил за тем, как одеваются те жители поселения, которым удалось разбогатеть, живя дальше всех. А может, это он диктовал всем моду, сам о том не подозревая – все мальчишки-первоклассники заявляли, что станут пограничниками, когда вырастут – такими же крутыми, как мистер Камп.
С того самого момента, как он заговорил со мной, я поняла, почему он самый завидный жених всего поселения и его окрестностей – обаятельный, остроумный, загадочный взрослый мужчина с таинственным прошлым, добровольно поселившимся в уединении от всех. Мне оставалось лишь вздыхать и смотреть на него с неподдельным восхищением: если кто-то в этом мире и был по-настоящему крут, так это Рудольф Камп.
Кажется, мы стояли на морозе, совершенно не замечая его и обсуждали «жизнь на воле» уже целую вечность, но это были всего лишь полчаса. Жизнью на воле мы называли жизнь вне этого глупого недалекого племени среди снегов – Рудольф рассказывал, что где-то очень вдалеке есть по-настоящему зеленые плодородные земли. Там есть трава, растут высокие деревья, а в лесах текут источники не подземные, как у нас. Я уже загорелась идеей сбежать туда вместе с Шином, но вовремя вспомнила, что мы с ним в ссоре и из-за чего. Рудольф то ли просто не хотел, то ли действительно был так верен своему «служебному долгу», что не сбежал в эти края до сих пор, а я просто не могла себе этого позволить. Я знала, что мама этого не одобрит, что отец будет переживать, что Яков отзовется о моей затее весьма скептично – ну да, куда я убегу, это же байки! Сказки для моего утешения. Какое утешение? Зачем такому человеку, как Рудольф Камп кого-то утешать?..
Я услышала скрип снега под тяжестью чьих-то ног и мы обернулись. Прямо перед нами стояла моя одноклассница Хильда Зертон. Она тупо уставилась на нас своими противными, неестественно светлыми птичьими глазами, ляпнула «день добрый», и ушла поскорее, все еще оглядываясь на нас.
- Готова стать завтра героиней местных сплетен? – хмыкнул Рудольф и попрощался со мной. Ему нельзя было оставлять свой пост надолго, но он признался, что было очень приятно поболтать хоть с кем-нибудь. Я раскраснелась, и не могла понять, от чего – то ли от мороза, то ли от неловкой ситуации с Хильдой, то ли от слов Рудольфа. Едва ли Рудольф исчез вдали, я схватилась за голову: недавние события были больше похожи на сон.
В дом я вернулась замерзшая донельзя и уселась на мамину скамью рядом с Шином. В руках он держал книгу про искусство уборки (звучит-то как!), и я припомнила, что совсем недавно дочитала ее.
- Знаешь, а эта книга действительно помогает, - миролюбиво сказала я. Надо было восстановить дружбу с братом, без наших ежедневных шутливых стычек и игр я чувствовала себя крайне одиноко. Он поднял голову, и не успел что-либо сказать, как вмешался Яков, выносящий мусор. Он тыкнул в меня пальцем (терпеть не могу этот жест!) и захихикал.
- Эй, сестрюня, какого женишка себе склеила… - Шин удивленно уставился на меня, равно как и папа. Мама нас, вероятно, не слышала и продолжала возиться у раковины, занятая своими мыслями.
Я покраснела и отвернулась к Шину. Яков еще поухмылялся, поухмылялся и вышел на улицу с пакетом в руке.
- Поверить не могу, ты втюрилась в Кампа?! – у Шина даже челюсть упала. Я злобно зашипела на него, призывая быть потише. Боже, за что мои оба брата – болваны?!
- Нет, Шин, мы просто болтали! Так бывает, знаешь ли, это только ты такой дурень, что лезешь к любой девчонке, а мне для счастья не обязательно пытаться заигрывать со всеми подряд, - зло выпалила я, оставив брата сгорать от стыда. В глубине души я осознавала, что только ухудшила все, но в груди клекотала ненависть. Спасибо, братец, опозорил меня перед родителями – получай по заслугам!
Мне захотелось уйти из комнаты, но едва ли я отворила дверь наружу, я так и замерла на пороге: в снегу вовсю резвились в снежки Яков и Рудольф. Ущипнув себя за руку, я в очередной раз подивилась тому, как просто и по-детски мог себя вести человек, которого любой поселенец описал бы как «прекрасного хладнокровного убийцу». Небось Яков уже вовсю охмурил его, подлизался и наговорил гадостей про меня… У меня даже не было сил злиться на него.
Первый этаж уже пустовал, мама спала, Шин наверняка занял кровать на втором этаже. Ладно, посплю на первом, мне же лучше – хоть и холодно, зато в одиночестве.
Стоило мне выйти из ванной, меня встретил у самых дверей крайне напряженный папа.
- Урсула, мне известно, что ты беседовала с этим мужчиной. Нет-нет, - он быстро сбавил тон и доверительно положил руку мне на плечо, - я совсем не собираюсь тебе запрещать встречи с ним, но мой долг – поговорить с тобой о таких вещах, как…
- Папа! – мой голос едва не сорвался на визг. Я покраснела, прекрасно понимая, к чему он клонит. Отец выглядел не менее смущенным. – Мы виделись всего раз, ладно? Не слушай ту чепуху, что тебе натрепал Яков обо мне, мы говорили о погоде и я даже и не думала…
Я умолкла, не в силах найти подходящие слова для завершения своей речи, но папа все понял, что к чему, попросил прощения и удалился наверх с бесстрастным лицом. Многих усилий, наверное, ему стоило это невозмутимое лицо.
Я не привыкла лгать. Ни себе, ни родителям, ни учителям – но сегодня я уже успела солгать как минимум себе папе насчет погоды. Да, нехорошо, но как было иначе? Я не хотела тревожить его, а он вряд ли бы смог спокойно отреагировать на признание собственной дочери в желании побега из родного дома в поисках лучшей жизни. Я была еще недостаточно взросла, недостаточно сильна, недостаточно рассудительна, ответственна… На фоне старших братьев и особенно Якова я никогда не смогу показать себя взрослой и самостоятельной. Я же младшая – меня вечно будут опекать. Не родители, так Шин или Яков. Или, что еще хуже, их будущие жены. Я не сомневалась, что Яков сумеет жениться лишь на жуткой стерве - дай бог красивой еще хоть.
Рудольф больше не заглядывал. А ведь он был моим единственным спасением от одиночества! Удивительно, как за неполные полчаса я смогла вверить свою душу малознакомому человеку, да еще и не с самой блестящей репутацией, а теперь убиваться по этому поводу. Права была мама, когда однажды подметила, что я совершенно не разбираюсь в людях. Но это не значит, что мне всю жизнь будут указывать братья или родители, с кем я должна общаться, а с кем нет – они же не на моем месте.
Шин и Яков стали проводить много времени вместе. И нет, совсем не по причине того, что внезапно сблизились и смогли понять друг друга – оба были заинтересованы в сильном противнике при партии в шахматы. Мама забывала предыдущие ходы примерно через пару минут и почти не садилась за столик, отец был слишком занят на работе, я была обижена и дулась на них уже не первый месяц – вот им и пришлось играть вдвоем. Издалека я наблюдала за их играми, и постоянно отмечала про себя, что Яков жульничает.
Но перестановка фигур, пока оппонент не видит, была не самым страшным его приемом.
- Кем ты хочешь стать, Шин? – насмешливо тянет Яков. – Кем будешь? Мама уже давно заявила, что единственная работа, к которой ты годен – механик. Неужели у тебя совсем мозги не соображают и придется работать руками и мазаться в масле каждый день? – он противно цокает языком. Заметно, что Шин сдерживает себя и не поддается на такую дешевую провокацию. Или изо всех сил пытается не поддаться.
- А ты, братишка? – подобное из уст Шина в каком-то роде звучит даже нелепо. Все-таки Яков старший брат. – Собираешься провести свою жизнь сортировщиком писем в Мэрии? О, я тебя разочарую, но нынешний правитель еще нескоро уйдет с поста нашего вождя. Тебе управление всем поселением ни за что не достанется. Будешь максимум как маменькина подружка Дана, дальше тебе не уйти.
Голос Шина звучал непривычно жестко. Он словно выплевывал слова в лицо растерявшемуся от такого отпора Якова, а затем поставил шах и мат брату и в комнате повисло молчание.
Оба брата почти одновременно встали, молча задвинули стулья и больше не взглянули друг на друга. Я, подслушивавшая с кухни, вздрогнула и вжалась в стену – это была серьезная ссора. Как бы далеко их стычки не заходили, никто из них не смел поливать будущее друг друга и так оскорблять. С неприятным чувством на душе, словно я подслушала что-то тайное или неприличное, я вернулась к готовке. Шин прошел мимо меня на улицу, Яков спустился на первый этаж и улегся спать прямо в одежде. Услышав вновь какие-то звуки сверху, я заглянула на второй этаж вновь и внутри что-то оборвалось, когда я поняла, что слышу мамин плач.
Мама плакала тихо, не скулила, не подвывала, лишь изредка всхлипывала и что-то шептала в сложенные лодочкой ладони. Словно о чем-то молила, словно просила кого-то о чем-то, но делала это так тихо, что никто даже и не слышал, кроме меня. И, наверное, того, кому была адресована ее молитва, больше похожая на тихую исповедь.
Спустилась мама на ужин с совершенно равнодушным лицом, глядя как всегда куда-то в пространство. В ней словно прибавилось сил, но разговаривать она ни с кем по-прежнему не хотела; а может, она и говорила тайком с отцом? Возможно, мы, ее дети, так ее разочаровали, что она даже не хочет нас видеть? Говорить с нами? Она поняла, как мы безнадежны. Она наверняка слышала ссору за шахматным столиком и поэтому вела себя так холодно.
Молодец, скрипя зубами, думала я. Умница, Яков! Перешел все границы. И к чему это привело?
На следующий день в школе Шин вел себя крайне странно. Он неожиданно получил похвалу от пришедшего в класс повара, победил в каком-то маленьком конкурсе и его даже вознаградили, но об этом дома он рассказывал совершенно безрадостно. Бесцветным голосом и отец объявил за ужином после сына, что стал семейным адвокатом. Мама крепко обняла его, и меня осенила мысль – а что, если мама не могла говорить? Разучилась, как это бывает? От подобных мыслей у меня были мурашки по коже, но у этой теории было достаточное право на существование.
Мама стала даже ночевать на своей скамейке. Она почти не сходила с нее, разве что взять тарелку да отлучиться в ванную - ела на ней, спала на ней, думала о своем на ней… Мы были всерьез обеспокоены, но отец запретил нам что-либо предпринимать. Я все еще надеялась, что она говорит хотя бы с ним, пусть даже изредка.
Однажды нас навестил ее давний коллега по работе в больнице – Денис Симсон. Наверное, с ним она тоже говорила, мы не видели – неужели она говорила со всеми, кроме нас? В чем была причина этого игнора? Она словно не видела нас, совсем не замечала. Атмосфера в доме становилась все более и более угнетающей с каждым днем. Редко теперь можно было слышать смех в нашем доме, редко можно было слышать что-либо вообще! Словно все члены семьи устроили друг другу тотальный бойкот. Лишь папа мог иногда лаконично поприветствовать нас, возвращаясь с работы или предлагая нам ужин, но вскоре и он поддался всеобщему молчанию.
Со временем я все больше и больше понимала, насколько отец увлечен работой, раз получал повышение за повышением и невольно задавалась вопросом, смогу ли я найти себе призвание как и папа. Я была еще школьницей, но раздумья о будущем сеяли в моей душе ужасную смуту и расстройство – в детстве я мечтала стать кем-нибудь вроде биолога, но это было невозможно в такой насквозь мертвой пустыне, где нет даже живой травинки. Сбежать?.. Я опять не была уверена. Побег – опаснейшая игра в «пан или пропал», причем вероятность моей смерти только за пределами дома (что уж там крайней границы поселения) была крайне высока.
В замешательстве я оттягивала время, как могла. Старалась пропускать уроки, посвященные профориентации чуть менее, чем полностью. Мои оценки ухудшались и ухудшались, я скатилась на двойки, но меня даже некому было ругать – страшно было думать, но каждый даже в нашей семье теперь оказался сам за себя. Я проигрывала в жизни по всем пунктам. Я не чувствовала себя комфортно в собственном доме, я не могла найти общий язык со сверстниками в школе, потому что им были незнакомы мои проблемы – каково это, питаться крохотной булочкой с куском вяленого мяса раз в сутки, жить в крохотной лачужке и иметь больную мать. Нет, никому не приходилось сладко в наши времена, но в поселении у них было почти все, что было необходимо для жизни. Они никогда не смогли бы меня понять.
Папе удалось навести порядок в судебной системе и его даже лично поблагодарил сам мэр, как отец рассказал позже, но сам он особенно счастливым по этому поводу не выглядел. Словно превратился в такого же робота, как и мама.
С каждым днем маме становилось все хуже: из замкнутости она перешла в тихое безумие – она корчила рожи, болтала ногами на своей лавке, словно маленький ребенок, мычала, как умственно отсталая. несла какую-то нелепицу, велела записывать старые байки и сказания ее родины, приказывала назвать внука Сианом, а если будет внучка - Синтией и всегда начинала плакать на этом моменте. Больше она ничего не поясняла о том, кто такой этот Сиан. Мы кормили ее с ложки и успокаивали, как могли – хотя кто «мы»? Я. Яков избегал лишнего взгляда на мать, Шин говорил, что это его не касается – хороши твои дети, мама. Неудивительно, что ты наказала их молчанием. Но я?.. Как я подвела тебя?.. Я пыталась в очередной раз успокоить истерично хихикающую маму, и не могла сдерживать слез. Что было со мной не так? Где я ошиблась?
Сглотнув противный комок в горле, я продолжила оттирать кухонную тумбу: от чьей-то неаккуратной готовки она немного закоптилась и естественно засалилась от своей старости. Отодвинув занавеску с окна, я выглянула на нашу крохотную терраску и увидела там вполне спокойную и счастливую маму. Папа целовал ее, и смотрел на нее с нежностью и тоской. Они словно вернулись в прежние времена и выглядели неописуемо красиво и чувственно под снегопадом.
Снег валил так густо, что мне казалось, будто еще немного и занесет полностью весь первый этаж. Да еще и второй в придачу. А для них время словно остановилось – готова поклясться, они не просто обнимались и целовались, это было что-то похожее на легкий медленный танец. Мне показалось, что я слышу, как мама тихо-тихо смеется в поцелуй, и отпрянула от окна раньше, чем они оба повернули голову.
- Пойду прилягу, - неожиданно сказала мама, возвращаясь обратно в дом, и мы все вздрогнули, отвыкшие от ее нормального твердого голоса. Она словно ожила после того поцелуя под снегопадом, оттаяла – оказывается, любовь умеет творить чудеса.
Она поднималась по ступенькам на верхний этаж так легко и непринужденно, словно ее ноги были снова молодыми и сильными. Ее осанке мог позавидовать кто угодно – когда она наконец распрямилась, она будто даже стала выше.
Мама надавила на ручку двери в спальню. Она не поддалась, и она надавила еще раз. А затем в немом изумлении обернулась и по всему дому прокатился громкий шелестящий вздох.
Я сглотнула и нашла в себе силы прислушаться к звукам со второго этажа.
- Шин?.. – неуверенно зову я не своим, грубым, монотонным голосом и сама дивлюсь тому, как он звучит. Он звучит, словно со стороны, рассекая тяжелую звенящую тишину, от него едва ли не идут уловимые вибрации.
Ответ мне – тихое всхлипывание. Не такое, как у мамы – мужское, сухое, но судорожное, словно у маленькой девчонки. Полная решимости, я поднимаюсь по лестнице.
Все, что я вижу – отчаянно закрывающего ладонями мокрое от слез лицо Шина. К его плачу примешался тихий вой, как у раненого пса. Вой разрастается на долгой, взвивающейся ноте, доходит до ультразвука, мгновенно оглушает и мир замирает для меня.
Я бегу. Я бегу так далеко, как только смогу, я не знаю, куда я бегу, я знаю, от чего я бегу, я не понимаю, почему все так.
Оставляя за собой в снегу длинные борозды переворошенного снега, я несусь так быстро, что есть мочи. Слезы застилают глаза, и я не сразу понимаю, что опять идет проклятый снегопад.
Никто не пытается меня остановить, когда я выбегаю на проезжую часть, даже не смотря по сторонам – мне все равно, собьет ли меня редкая машина или нет.
Мне все равно, напорюсь ли я на охотничий капкан под снегом. Мне все равно, если я потеряюсь. Ничто не имеет значения. Все – бессмысленно, пусто, бесцельно, мертво. Все умерло вместе с ней.
Устав бежать, я сбавляю ход, опираюсь о высокую глыбу рядом с собой и даю волю чувствам. Крупные хлопья снежинок больно жалят незащищенное лицо невероятным холодом, словно огромные космические белые пчелы. Они не тают на моем лице – их смывают мои слезы и они скатываются куда-то вниз по шее под мой свитер, обжигая кожу.
Мне все равно, если я выплачу все свои глаза.
Мне все равно, если я потеряюсь среди этих бесконечных перекрестков.
Я кричу в продолжающее щедро сыпать снегом темное небо. Я кричу до болящего рта, до срыва голоса, до лопнувших сосудов и крови горлом.
Я кричу до того, кому молилась мама, но ему все равно.
Не в силах произнести ни звука, обессиленная, я оседаю в снег, потеряв равновесие.
Я не сплевываю кровь, я сглатываю ее, давлюсь и мечтаю задохнуться ею и морозным воздухом, который нещадно обжигает кровоточащее горло. Я мечтаю, чтобы все закончилось.
Я не могу больше плакать, я не могу больше кричать, внутри меня больше нет этой клекочущей ярости и боли. Я пуста.
Нет больше ничего.
обалденный отчет! ты так пишешь, аж дух захватывает! и, конечно, скрины очень удачные и потрясающие! все эмоционально, живо.
спасибо) буду ждать еще с большим нетерпением)
да, если кто-то ждет - прошу прощения, что долго не было отчетов. причину я уже поясняла ранее - сильная загруженность учебой.
следующая весточка от Урсулы будет приблизительно 30-31 числа
Время тянулось невыносимо медленно.
Каждый день – словно одна маленькая вечность, где во снах меня преследуют теплые руки мамы, заботливый голос мамы, большие ясные глаза мамы. Растрепанная коса мамы. Искаженное от гнева лицо мамы. Тихий-тихий голос мамы. Улыбка мамы, при которой ее багровый шрам на щеке жутко натягивается. В детстве мне всегда хотелось дотянуться до жуткого, неестественного, словно наклеенного рубца своими ручонками, спросить, откуда он взялся, но мама никогда не отвечала.
В доме только братья и отец. И те остались на втором этаже. Папа просто-напросто запретил перемещать урну с прахом, поэтому на втором этаже было пятеро – пепел мамы, папа, Шин и Яков.
Я крайне неохотно сходила со скамьи мамы. Я ночевала на ней, ела, сидя на ней, читала книги, лежа на ней, не подпускала к ней папу. Словно боялась, что его постигнет судьба мамы и он сойдет с ума на этой проклятой банкетке. Станет овощем, а затем однажды не успеет и вздохнуть, как скончается.
Наверное, впервые в жизни мне казалось, что наш первый этаж очень тесен. Я сидела в темноте, поскольку свет нам полагался лишь солнечный или лунный. Ни того, ни другого из-за пасмурной погоды не было, и темные очертания предметов в комнате пугали меня своими размерами и близостью. Хотелось съежиться, куда-то забиться и закрыть глаза, чтобы не видеть резких черных углов и не слышать, как звучно заводит свою панихиду бешеный ветер снаружи.
Но я не свернулась калачиком на банкетке, так и просидев, наверное, еще половину вечности в темноте, скрестив руки на груди. То ли так теплее, то ли безопаснее, то ли удобнее – я не особо вдумывалась в логику своих поступков. Я уже почти задремала, когда к писку мыши в углу примешался скрип. Я мгновенно насторожилась и прислушалась. Мне показалось, что на улице был слышен мужской крик.
Я вышла на улицу, огляделась по сторонам и даже обошла дом – нигде источника крика не было видно. Ветер неожиданно затих, а затем набросился на меня вновь – теперь уже со снегом, и пришлось вернуться домой. Затворив за собой дверь поплотнее, я заглянула в комнату под лестницей и обнаружила источник скрипа – на полу сидел отец и перелистывал какую-то помятую книгу.
Он меня не заметил и продолжил, покряхтывая, перелистывать страницы, а мне и не хотелось особо ни с кем сейчас говорить. Я остановилась в дверях. Наверное, папа мог меня и заметить, но тоже не подавать виду. Он сильно замкнулся в себе после смерти мамы, даже уволился и целыми сутками не выходил на улицу. Братья ходили просто мрачные и немногословные – но они хотя бы походили на живых людей. Просто очень сильно горевавших.
Что же до нас с отцом, мы стали почти что живыми мертвецами, потеряв человека, который был нам дороже всего на свете.
Отчаяние отчаяние, мертвецы мертвецами, а дом зарастал грязью и мне приходилось смиряться с тем, что я теперь фактически принимаю на себя заботы матери после ее смерти и даже стала по ночам потихоньку скрести кухню. Готовить еду на день из скудного запаса продуктов, что нам поставляла юная почтальонша каждый день. Даже стирать одежду и подметать полы старыми тряпками. Я пыталась справиться с собой не только усердной работой, но и набиванием брюха – но этот способ забыться был еще мало эффективнее предыдущего.
И ведь я знала, что отец не спит, и знала, что ему до этой чертовой скамьи два шага, и так зря понадеялась на свою реакцию и слух! С этим у меня было плохо, в отличие от братьев. Я совсем не могла похвастать большой физической силой, да и силой духа, наверное, тоже. А у Шина я видела и то, и другое, и завидовала ему. Он мог бы далеко пойти…
Но это было давным-давно, а сейчас уже не до зависти.
Дззззынь!
Сгущающуюся тишину разорвал писк телефона. Я удивилась: кто бы мог нам звонить? Мы не ждали никаких звонков. Нам не от кого их ждать.
«Дана,» - подсказало сердце, и, сделав сальто, ухнуло куда-то в пятки. Как, как я могла сказать этой добрейшей женщине, которую я знаю еще с самого детства, почему мамочка не может подойти к телефону? Как смогла бы отклонить ее просьбу передать маме, чтобы она срочно перезвонила Дане? Уже перебирая в голове отговорки и предлоги, я дрожащими руками взяла холодную тяжелую трубку, прижила ее к уху и судорожно выдохнула:
- Алло?..
После ответа трубки я потеряла на миг способность говорить вовсе, поскольку мне ответил голос Рудольфа.
В полном раздрае после недолгого телефонного разговора со стражем границы я, словно во сне, натянула свитер, замотала шарф поплотнее и вышла на заледеневшую террасу. Ветер уже успокаивался.
С ума сойти! Взрослый мужчина, видевший меня лишь раз в жизни, звонит посреди ночи, чтобы лично передать свои соболезнования и даже пытается подбодрить и утешить меня, хотя все, что я делаю в ответ на его речи – мямлю односложные ответы вроде «да», «спасибо», «до свидания».
Все совершенно не укладывалось в голове. Около грилля я столкнулась нос к носу с, похоже, мирно настроенным бродячим волком. У него так красиво светились теплым золотистым глаза, что это даже завораживало. К моему слабому удивлению, зверь даже позволил себя гладить.
Чувствуя, как начинает замерзать лицо, я подумала, что пора бы попрощаться с волком, но не смогла. Я чувствовала себя так странно после этого звонка и одинока, что не захотела пальцами отпускать эту поразительно мягкую гладкую шерсть или терять этот добрый, почти человеческий, осмысленный взгляд, поэтому распахнула перед ним дверь.
Волк согласился со мной непонятными звуками. Хищник, обнюхав все вокруг, и убежал куда-то вглубь дома, и я собиралась последовать за ним, как меня схватила за плечо и развернула к себе мощная рука.
- Ты что, сдурела?! – заорал Шин так, что у меня заболела голова. Мне было глубоко все равно на его слова. Все, что я отметила – как пульсирует жилка у него на виске от гнева. – Волк! Это волк, черт возьми, не котенок! – продолжал орать брат, тряся меня, а я даже и не отбивалась. Я слишком устала.
Он осекся в своей гневной тираде только ради того, чтобы шикнуть на волка. Тот напрягся, пригнулся к земле и тихо-тихо зарычал, обнажив желтые клыки и бледно-розовые десны с красными прожилками.
- Я оставляю его, - сказала я бесцветным голосом. – Ты мне не указ.
- Одумайся! Нам бы самим прокормиться!
- Он тоже сам себе найдет пропитание, правда, Кампи?
Это первое имя, какое я успела сочинить за пару секунд. Шин вглядывается в мое лицо, а затем ослабил свой напор. Резкие черты его лица разгладились, он смотрел на меня теперь уже с жалостью.
- Совсем одурела от любви?
Мне хотелось сказать ему, что я назвала Кампи только потому, что совсем недавно внезапно звонил Рудольф, но лучше уж он бы считал меня влюбленной дурочкой, нежели я бы корячилась перед ним с объяснениями. Даже стоя спиной к нему, я слышала тихое рычание волка на моего брата. Я на всякий случай окликнула его – вдруг действительно набросится? И животное послушно повернулось ко мне. Где-то фоном глубоко в сознании проносится мысль, что я сделала почти невозможное – приручила волка.
Когда я собралась спать, Кампи долго стоял у моей кровати и смотрел своим умным взглядом, от которого мне становилось уже жутко не по себе, но я не могла ему ничего предложить – в узкой постели места едва ли хватало мне самой. Я долго не могла уснуть под его пристальным наблюдением, и начала погружаться в сон лишь тогда, когда волк улегся рядом с моей кроватью на полу, свернулся калачиком и тоже задремал.
Дззззынь!
Я моментально выскочила из кровати, как ошпаренная, и бросилась к телефону, едва не навернувшись на непрочной лестнице. Прислушалась, прежде чем снять трубку – братья и отец спят. Словно совершая какое-то преступление или обманывая кого-то, тихо-тихо прошептала:
- Алло, Рудольф?
Рудольф говорил коротко, тоже негромко и с мягкими нотками, как говорят с капризным ребенком или неизлечимым больным. Наверное, наш разговор длился едва ли больше минуты, но за эти жалкие шестьдесят с лишним секунд Рудольф успел извиниться за столь поздние звонки, обмолвиться о какой-то чепухе вроде погоды и наконец предупредить, что завтра зайдет к визитом, поскольку хочет оказать мне реальную поддержку, а пустая болтовня по телефону – не для него.
Мне не давала покоя логика его действий. Зачем ему возиться с глупой малолеткой? Почему он так обо мне заботится, хотя мы виделись всего раз в жизни? Я перебирала множество вариантов, но вариант своеобразного свидания отмела сразу. Во-первых, он намного старше меня. Во-вторых… не его полета я птица. В прямом и переносном смысле. Я не блещу красотой, небогата, почти что сирота, а все мои знания и умения ни к чему в заснеженной пустыне. Я бесполезна. Я гожусь лишь на то, чтобы ухаживать за стариком-отцом и вести дом, но даже это у меня никогда не получится лучше, чем у мамы, которая неведомым образом успевала все.
Если бы надо было провести аналогию с животными, я бы назвала себя ласточкой. Ласточкой перед вечным дождем, вынужденной летать у самой земли. А Рудольф наверняка был бы какой-нибудь красивой хищной благородной птицей, летающей под самыми облаками, вроде сокола или ястреба. Я не соответствовала ему ни по возрасту, ни по внешности, ни по воспитанию, ни по статусу – глупо на что-либо было надеяться.
Шин сказал мне, что видел маминого призрака. Я не верила в них, но все же это насторожило меня и я решила спросить об этом Якова при следующей же встрече.
Кампи спустя какое-то время все же ушел. Весь следующий день я провела в заботах, лишь под вечер вспомнив об обещанном визите Рудольфа. Он явился не один – вместе с ним была женщина примерно его же лет, с растрепанными пышными огненно-рыжими локонами и в приличной теплой одежде из добротного материала. К чему он привел с собой свою подружку-охотницу? Хотел добить меня, показать, что он совсем не одинок, в отличие от меня? Ни одному действию Рудольфа Кампа я не могла найти логического объяснения, и с этим приходилось мириться.
Что-то здесь было не так, как я себе представила сперва. Это я поняла по удивленному, но совсем не ревнивому взгляду рыжей, когда Рудольф неожиданно для всех сгреб меня в охапку и крепко прижал к себе мускулистыми руками. Я настолько опешила от такого слишком необычного и смелого приветствия для второй встречи случайных соседей и тепла его тела, которое чувствовалось даже через столько слоев добротной одежды из дубленой кожи и плотного грубого льна, но прижаться ближе или так же открыто ответить на его объятия не могла.
- Как ты? – Рудольф смотрел на меня встревоженно, и в то же время ласково. Рыжая что-то еле слышно пробормотала, и удивленная, отправилась в дом. Я растерялась еще больше и не знала, что ему сказать.
Братья были только рады гостям. Яков умудрился познакомиться с какой-то охотницей из окрестностей поселения по имени Катти Марен, и даже пригласить ее в дом – девушка оказалась большой поклонницей логических задачек и недоделанный любовник весь вечер играл с ней в шахматы, стыдливо прикрывая прыщи у себя на лбу свободной рукой. Рыжая остановилась понаблюдать за их игрой, но убежала с этажа с криками, утверждая, что по комнате бродит полупрозрачная женщина. Мысль о том, что моя мама могла стать призраком, будоражила меня все больше и больше, но Яков все отрицал. То ли из вредности, то ли действительно ничего не видел, но уже два свидетеля – что-то здесь не так.
* * *
Вскоре братьям стукнуло уже шестнадцать. Совершеннолетие мы их никак не отмечали, да и не планировали, но неожиданный визит всех наших знакомых – Катти, Рудольфа и рыжей нас не мог не обрадовать. Кроме того, не мог не радовать факт, что соседей у нас все прибавлялось и прибавлялось – заселение окраин поселения шло полным ходом. А значит, чаще будут привозить газеты, посылки с едой и поставлять горячую воду. Благодаря заслугам мамы, она была уже давным-давно без ржавчины, но все еще холодная. Иногда вода совсем заледеневала еще в трубах, и мы сидели неделями без водопровода – в таком случае, конечно, нам не угрожала смерть от обезвоживания. Мы умело пользовались данными природными условиями и ели горстями снег, если дома питья не было.
Что Яков, что Шин – оба были одинаково недовольны своей жизнью, о чем не постеснялись ответить открыто. Собравшиеся у дома охотники подбадривали их, как могли, но они упорно не желали отступаться от своей позиции и продолжали всем жаловаться на то, как ужасна была их юность.
Я, принявшая домашнее хозяйство в свои руки в тринадцать лет, молчала в стороне. По сравнению со мной, оба этих здоровенных идиота были просто неженками и баловнями, хотя всегда выставляли все так, словно защищают меня и оберегают. Кто-нибудь удержал меня, когда я убежала из дома после смерти мамы? Все трое в этом доме были конченными эгоистами – что отец, желающий слышать только собственную боль от утраты любимой жены, что самодовольный дурень Яков, что замкнутый и отстраненный мечтательный Шин. Лишь мне приходилось нести все тяжести ведения целого дома на себе.
Работу искать братья не спешили. Точнее, с трудоустройством у нас было совсем плохо – хотя как сказать? Всегда требовались плотники, грузчики, врачи, солдаты, учителя. Но куда им в учителя? В солдаты крепкий Шин не хотел, более-менее способный к наукам Яков начинать с фельдшера тоже не желал. Грузчики? Плотники? Правительство - вот какова была мечта у Якова! Он мечтал получить должность в правительстве, просто грезил ею днями и ночами, выискивал в газете объявления о найме стажеров или хотя бы секретарей, во вторник, наш день связи с сетью, вылавливал подходящие вакансии как мог, хоть их и было катастрофически мало. Ну, а в свободное от поисков работы время занимался по большей части тем, что охмурял красавицу-охотницу Катти.
Первым на работу устроился в итоге Шин, шокировав нас всех заявлением о том, что хочет стать настройщиком. Настройщикам платили едва ли не еще меньше, чем уборщикам и даже почтальонам, но брат уперся, как баран – хочу и буду. Я не осмеливалась спросить у него, кем он собирается стать в будущем с таким сомнительным началом карьеры, впрочем, только меня это и волновало. Якову было плевать, отец вконец разучился говорить и даже есть мог только с моей помощью, с ложечки. Я для дома была всем – сестрой, матерью, хозяйкой, главой и вечно скорбящей послушной дочерью. Близился и мой день совершеннолетия, но я уже просто не могла себя видеть никем, кроме вечной домохозяйки. Никакой карьеры – заботы в доме только на моей совести.
На день совершеннолетия Яков принес мне с Раздачи длинный узкий сарафан в пол из жесткой ткани, название которой я даже не смогла определить. Да, штопать будет сложно, но, судя по ощущениям - и не придется. Больно плотная была ткань, почти как брезент – невозможно разорвать.
Шина на первый рабочий день мы провожали чуть ли не всем домом. Я заставила выйти помахать машине с уезжающим в поселение Шином даже Якова, устыдив его тем, что младший брат и то занят делом, пора бы и ему образумиться. Итогом стала, как всегда, ссора, где выяснилось, что просто никто из нас не понимает его возвышенных патриотических целей, впрочем, это все – ничего и глупые обиды, поскольку вскоре Яков все-таки стал сортировщиком писем при правительстве.
Удивительно, но Шина повысили в первый же рабочий день, назначив его крутить диски в кафе. Я невольно задалась вопросом, как же активно развивается поселение, раз там уже начинают думать о развлечениях? До сегодняшнего дня я думала, что окраины поселения и центр развиваются почти равномерно, и они так же страдают из-за морозов и недостатка еды, а еще студеной воды из-под крана… Оказывается, нет? Шин упорно молчал на все мои расспросы, а в поселение никто просто так не может приехать. Нужно непременно показать удостоверение со своего места работы там, внутри, даже если ты простой шофер или плотник.
Я бросилась навстречу брату с террасы, чтобы похвалить его, но тут меня сбил с ног настоящий ураган. Все, что я успела уловить в полете – знакомые тяжелые складки дубленого плаща и густые черные волосы. Рудольф чуть не сбил меня с ног, конечно, тут же подхватив, рассмеялся и поприветствовал меня нарочито писклявым голоском, пародируя Катти. Я не выдержала, и расхохоталась тоже. Мы крепко обнялись, словно старые друзья, а Шин еще долго рылся в почтовом ящике, покачал головой, глядя на нас и ушел в дом. Мол, совсем сбрендила, сестренка?.. Мне отчего-то стало еще смешнее.
Неожиданно для меня самой, Рудольф взял меня за руки и принялся делиться со мной всем, что у него накопилось за ту долгую неделю, что мы не виделись. Пользуясь случаем, я попыталась расспросить его о поселении, но Рудольф лишь посмеялся – откуда жителю самой крайней точки территории знать о том, что в центре? Однако мои рассуждения он слушать тоже не стал. Предпочел сменить тему и рассказать, что один из его боевых гархов едва не издох вчера от морозов.
Поясню: гарх – это новая разновидность из семейства псовых, образованная смешением редким видом какого-то дикого койота и огромной черной собаки. Прибавьте мутацию вследствие радиационного облучения, необычайно жесткие условия выживания (этот вид был открыт сразу после легендарных взрывов), любовь этих тварей к жизней и получите идеальную машину для убийства весом в 120 кг без учета мышечной массы, которая непременно появится, если долго тренировать гарха, с гигантскими острыми клыками и необычайно крепкими когтями. Эти твари редки, но чрезвычайно опасны: двух таких отловили еще щенками и отдали на пограничный пост Рудольфу под цепь. Они порвут на кусочки не то что меня, а даже своего хозяина, Рудольфа. Порвут даже друг друга, несмотря на корм из общей миски в детстве. Они не знают никакой привязанности.
Именно поэтому заявление Якова так сильно меня удивило и встревожило. Вряд ли бы такие здоровенные псины стали бояться холода… Сколько людей сейчас замерзают на улицах живьем? Я боялась представить это себе. А сколько замерзали, например, во времена маминой молодости? Уменьшилось или увеличилось число погибающих от переохлаждения? Я серьезно задалась этим вопросом, но никто не отмечал температуры тогда. Да и сейчас этим занимались единицы. И те жили в поселении.
Почему бы не попробовать все-таки устроиться на работу? Я с надеждой перелистнула в газете сразу на колонку объявлений и вакансий, но там не было ничего подходящего.
Яков, как и Шин, весьма успешно и быстро продвигался по карьерной лестницей. Вот он был уже стажером.
Как-то вечером я готовила ужин на грилле и любовалась весьма большим многоэтажным домом-постом Рудольфа вдали. Хотя, не так уж и вдали – всего пара километров, но покидать дом было небезопасно даже на такое короткое расстояние. Вряд ли меня бы кто-то схватился, но и… как бы я не хотела, просто так я убежать попроситься жить к Рудольфу я не могла по многим причинам. Мне было некуда идти. Либо домой, либо вдаль по дороге, мимо поста Рудольфа, в глубины снежных пустынь…
Послышался резкий визг, почти на ультразвуке. Я вздрогнула и осмотрелась по сторонам – никого. Снег рядом не хрустел. Я пристально вгляделась в дорогу и ахнула – прямо перед нашим домом лежал полурастерзанный заяц. Я бросилась к нему, но к тому времени он уже не дышал, а внутренности были выгрызены почти целиком. Насмерть перепуганное животное в агонии дрыгнуло полуоторванной задней лапкой и умерло прямо у меня на руках.
Кто? Кто это мог быть? Ответ так и напрашивался на язык: гархи. Снаружи или те самые, что охраняют пост вместе с Рудольфом? Мое сердце забилось, как бешеное, стоило лишь мне подумать о том, что могло быть с Рудольфом, если эти твари на свободе.
Телефон не отвечал. В окнах его дома не было даже тусклого отблеска свечи или лампы, хотя и не должно было быть… Ведь сейчас была уже глубокая ночь. Шин, вышедший вынести мусор, молча увел меня, уже посиневшую от холода, домой, ни о чем не спрашивая.
Утром выяснилось, что гархи были на месте все это время. Рудольф – цел и невредим. Но разве могли быть у обычных волков такие огромные могучие челюсти?.. Шин сказал, что очень большой койот, которого недавно видели в окрестностях, но по нему было видно, что лжет, лишь бы успокоить.
На работе с Яковом произошел некий инцидент. Он стоял перед выбором – склонить сенатора к уничтожению заповедника лам или же встать на защиту несчастных животных, но выбрал первое в пользу денег и карьеры. Мне было глубоко отвратительно его решение, о чем я не преминула ему сообщить, но он лишь отмахнулся от меня, как от назойливой мухи.
Встречать Якова с работы вышел папа, так как я даже не разговаривала с братом из-за того заповедника лам, который истребили практически немедленно. Возвращался Яков без повышения, поэтому особой радости никто не испытывал, и они уже собирались возвращаться с папой домой, когда прямо перед ними упала девушка. Ее кожа была иссиня-серая, с примесью мутного зеленого, а на боку и животе расплывалось огромное кровавое пятно. Она захрипела и упала прямо к их ногам.
Девушка явно пыталась что-то сказать, но ее глотка была почти полностью перегрызена. Яков не на шутку перепугался, но нашел в себе сил схватить отца за руку и потащить в дом.
Заперев дверь на всевозможные задвижки, мы сели за стол. Все, кроме Шина, который еще работал. Наш немой отец уже в силу возраста начинал сходить с ума, и лишь тихонько заскулил, стараясь на стуле отодвинуться от окна как можно дальше. Меня охватила нервная дрожь, и лишь Яков был напряжен, серьезен, резок в своих движениях и решителен в своих высказываниях. С этого дня на улицу один никто не выходит, с работы всегда встречают, незнакомцам дверь не открывают.
Неожиданно я вспомнила того кролика на дороге. Я поспешила выложить об этом брату, его лицо оставалось совершенно безэмоциональным. Он словно только и ожидал, что моего рассказа. Словно в голове у него уже выстроена логическая цепочка, словно он уже все знает, а мои рассказы – лишь дополнительное доказательство… В его холодных глазах нельзя было прочесть ничего. Мне показалось, что черты его лица заострились еще больше, а во всех его движениях скользило что-то неуловимо строгое и четкое, как у солдата при военной выправке.
Я сидела, не находя себе места. А как же Шин? Как Шин доберется? Доберется ли? Яков молчал.
- Яков, что это?! – жалобно спросила я, чувствуя, что вот-вот разрыдаюсь. Мне не нужно было уточнять мой вопрос. Он был слишком очевиден.
- Президент Кеннури именует это «зомби», - наткнувшись на перепуганный взгляд отца, он жестко добавил: - Полуживые тупые уроды-мутанты.
Входная дверь тихо скрипнула. Я подскочила на месте от счастья: Шин добрался! Шин в безопасности!
Я вскочила со своего стула и уже было бросилась к брату…
Автор устал от дикого, на ее взгляд, соотношения ответов в данной теме к ее просмотрам (49 к 1447) и писать в никуда, поэтому династия, вероятно, скоро закроется.
36_degrees, зачем? я читаю )) Просто не отписываюсь! И вообще в первую очередь вы должны писать для себя, чтобы вам было приятно читать!
У меня вообще 28 отчетов и 1324 просмотра! И то, многие просмотры от того, что тема "открыта" - можно комментировать!
Так, что даже не думайте закрывать!
Это не справедливо, нет такого допускать нельзя! Впрочем, знаете у меня такая же ситуация
Собственно комментарий.
Знаете, я частый гость в подфоруме дневников симс 2, но вот комментатор...Да и комментатор из меня никакой, так, что простите меня за бессвязные реплики. которые будут выражать мой восторг
Во-первых, самая большая поклонница книги ГИ, вы видимо, тоже.
Порадовало, что у вас было именно вдохновение, а не копирование. Вы создали уникальный мир, в который хочется вновь и вновь попадать. Да с тяжёлыми условиями, но настолько реальный, настолько удивительный. Вы действительно вкладываете в персонажей душу, у вас они выглядят как люди с чувствами и эмоциями -у вас я не ассоциирую их с симами, у меня постоянно ощущение того, что передо мной реальная биография людей.
Сам челлендж "Апокалипсис" на мой взгляд -нереально сложный, а у вас так изящно получается не только ему следовать, но и создавать сюжет! В самом начале я до последнего верила, что Кайле удастся добиться всего и карьеры, и огромного дома...И всё же не думала я не гадала, что вот так у неё обернётся жизнь. Честно, я была сильно удивлена, что попала он в страшные места...
После рождения малышей..Ну я до последнего надеялась что наследником будет Шин. Меня он больше всего привлекает как персонаж и по характеру и по внешности. Но оказалась что и повествование от Урсулы оказалось не менее интересным. Поразило насколько другой она была по отношению с Кайлой.Заинтриговала последняя запись..и да будет очень жаль( читай как-я впаду в депрессию) если династия закроется.
Kllya, охохо, для себя? для себя я накрапала уже более, чем достаточно. Аннабэлька, я даже немного не в адеквате сейчас от вашего комментария, настолько изголодалась по отзывам.
спасибо. спасибо, что хотя бы вам это нужно.
В последнее время у меня много дел, всегда усталая, недосыпаю постоянно, в общем чувствую себя как во сне. В моем любимом разделе "династии симс2" тоже все не так, как хотелось бы. Опять создаются династии ни о чем, которые читать скучно уже не с первого отчета, а с самого описания. Хожу разочарованная, в непонятках, по-русски говоря) Ведь я книголюб. Да вообще любитель почитать, посмотреть что-либо интересное, захватывающее, не похожее на то или это. Я люблю, когда пишут много, когда пишут красиво, когда из ничего закручивают сюжет, что не дочитать/досмотреть просто невозможно! Я горячо люблю таких людей, у меня в душе все пылает и даже знаешь, хочется жить. Вот аж как! Я люблю умных, образованных людей. Начитанных, стремящихся узреть новое и далекое. Люблю общаться с такими людьми, читать их, если они пишут. Таких людей я уважаю по дефолту сразу. Они лучшее в этой мрачной жизни и я хочу чтоб у них все было хорошо. Это было небольшое лирическое отступление, адресованное, непосредственно, тебе.
И о тебе! Я уже писала в комментах в дневникам, но писала я там общую инфу по прочитанному, не останавливалась конкретно, но обещала, что когда-нибудь напишу. И вот час настал. Я наконец-то могу высказать, какая это прекрасная династия! Честно! У меня много эмоций, которые просто не описать словами! Во-первых мне нравятся сами герои, то бишь все симы - индивидуальные, продуманные. Характеры четко видны, их интересно узнавать с новых сторон. Кайла, честно говоря, даже в некоторых моментах близка мне по характеру. Я читаю и параллельно киваю головой, мысленно соглашаясь с ней. Во-вторых, я просто в полном восторге от того, как ты закручиваешь сюжет! Ведь это апокалипсис и можно многое, конечно, придумать, но все же так закрутить и добавить пикантности в сюжет, тоже нужно уметь. Браво! Мне очень понравилось, когда Кайла уезжала из универа и произошла вся эта кульминация с бомбами, и скриншоты! О, какие скриншоты! Как она на полу лежит в крови, а потом взрыв и все, она уже где-то очутилась. В общем, это вообще превосходно. В-третьих, когда я прочла, что ты хочешь закрыть династию, я очень расстроилась, поэтому я просто прошу не закрывать ее! Ведь кого я буду тут читать!?!? Мне интересен апокалипсис, но тут его ведешь только ты, тем более еще так круто. Если и ты свалишь, то мне останется только читать династию Фрэнсис, ну и еще по пальцам пересчитать кого. Ни за что не закрывай! Не думай, что тебе не для кого писать, если будешь сомневаться, вспомни меня, я тут вообще твоя ярая поклонница
Надеюсь, ты все хорошо обдумаешь и у тебя появится вдохновение писать дальше. А так же в довесок, хотела сказать, что начитавшись твоей династии, мне приснился сон, на основе твоего рассказа. То бишь, тоже апокалипсис как будто, зима вечная настала, чтобы спасти зараженный народ, который превращается в бешеных зомби, нужно достать какое-то лекарство, я проходила какие-то "квесты", что-то искала, в общем круто! Спасибо тебе за это тоже.
Esta, ..у меня нет слов. честно.
убедили, сдаюсь, сижу в непонятных чувствах вроде стыда и одновременно гордости за то, что смогла затронуть вас своей династией так сильно, и считаю, что лучшее, чем я могу ответить вам и всем, кто читает Кейсвортов - подарить новый отчет.
Все произошло очень быстро. Где-то на фоне испуганно вскрикнул не своим голосом отец и отшатнулся к стене, закрывая лицо ладонями и жутко хрипя. Я опрокинула стул, рванулась к дверям навстречу, намереваясь вытолкнуть девушку обратно, но вовремя спохватилась, что не имею при себе никакого оружия и замерла, не дойдя до нее каких-то пару шагов, а затем я оказалась за широкой спиной Якова. Нападающая зашипела, ударила Якова по голени, воспользовавшись его секундным замешательством, развернула за плечи и обвила шею костлявыми руками. Краем сознания я завороженно подумала, как неестественно и красиво выглядела ее посеревшая-позеленевшая, покрытая язвами рука на белой-белой коже моего брата. Это было жутко и одновременно так захватывающе, что я онемела.
Я очнулась, когда Яков стряхнул чудовище с себя и вновь развернулся к ней, но и здесь девушка среагировала быстрее, устремив тонкие сухие пальцы ему прямо в лицо. Мигом сообразив, что она хочет ослепить его, я рванулась в бой, но Яков лягнул меня и гортанно зарычал: этот бой принадлежал ему. Я прижалась к сырой, уже начинающей прогнивать лестнице спиной и вновь замерла, наблюдая за тем, как Яков уже укладывал полумертвую девицу на пол.
Отец схватился за сердце и сполз по стене на пол, я оттащила его подальше, и, убедившись, что это всего лишь шок, ринулась помогать Якову вытаскивать из дома теперь уже точно труп, но он меня снова не подпустил. Сам перетащил уже разлагающееся тело через порог, оглянулся и зарыл тело в снегу под сваями, на которых стояла наша хижина.
Я наскоро осмотрела Якова, как это обычно делала мама со своими пациентами - всего лишь пара царапин. А не пойдет ли заражение? А вдруг это вирус? Возможно, он уже начал превращаться в такое же полугнилое чудовище? Осмотр долгим не вышел. Он заворчал, сказал, что все в порядке и залез под одеяло, а я придвинула к его постели стул и принялась внимательно наблюдать за старшим братом. Во сне его черты лица не разгладились, а наоборот, скулы даже словно заострились, а глаза запали. Мне было не по себе, но и оставить его я не могла.
Где-то на рассвете я уснула, привалившись к спинке стула.
Утром я, как всегда, ждала Рудольфа, но только с еще большей тревогой и волнением. Наш разговор не предвещал ничего хорошего - я планировала сообщить ему об инциденте и расспросить подробнее о таких случаях, хотя заранее понимала, что он мало что может рассказать - опять будет отнекиваться тем, что живет почти взаперти. Но вдруг?.. Я почти была уверена, что на границе его гархи растерзали немало мутантов.
Я выбежала ему навстречу, надеясь поскорее перейти к делу, но тут страж границ выкинул что-то вовсе из ряда вон выходящее - поднял меня в воздухе и крепко прижал к себе. Я нервно рассмеялась, царапаясь шеей об его щетинистую щеку, и слабым голосом попросила его поставить на землю, но он пропустил мои слова мимо ушей. Это ужасно смущало меня, но и в то же время распаляло.
- Что ты знаешь о мутантах? - наконец спрашиваю я, оказавшись вновь по колено в снегу.
- Не так много, - уклончиво отвечает Рудольф. Я отмечаю, с каким нежеланием он даже отмахивается от меня и моих вопросов.
- Говори все.
- На границе было несколько. Их поймали и отвезли в бункер ученых в поселении, они обследовали их на радиацию, а больше ничего не сказали. Некоторые предполагают, что виной всему аномальный холод этого полугодия... Как Шин?
Я еле сдержалась, чтобы не фыркнуть: в жизни Рудольф никогда не интересовался Шином. Он, конечно, не осуждал его, как Яков, заявлявший, что младший брат кривляется на сцене, пока люди умирают от голода и дичают от безнадежности происходящего. На что, впрочем, у Шина находился ответ - "только хороший рок спасет нас". Роком, похоже, называлась та музыка, которую он играл - он пытался пару раз разъяснить мне музыкальную грамоту, но я находила это знание бесполезным в наших условиях. Клоуном и лодырем его называли почти все наши соседи, зато, как я знала, с тех пор, как он стал студийным музыкантом, поклонников у него в поселении было предостаточно.
Вечером был созван Яковом семейный совет, на который он, скрипя зубами, согласился пустить даже Рудольфа. Я представила его, как человека, знающего о мутациях многое - ну правда, наверняка же он чего только не видел на границе! Только мне почему-то говорить не хотел. Равно как и Яков молчал и не давал ясных ответов, но до меня доносились слухи, что получив пост в совете города, он активно поднимал вопрос о защите границ и о генетических мутациях.
Рудольф повторил все то же самое, что сказал мне, добавив лишь краткий портрет тех чудовищ, что он встречал - странные сильные волки, похожие на людей, которых Рудольф условно назвал ликантропами за их человекообразность и сходство с оборотнями из книг Первой Эры; вампиры - их появление с холодом он никак не связывал, однако предполагал, что это является вирусом; призраки - вероятно, чьи-то неупокоенные души, не представляющие собой особой опасности для человека; и, наконец, ходячие мертвецы или зомби - полумертвые мутанты. Тоже вирус, постановил Яков ближе к концу нашего заседания, и кратко добавил, что еще не раз поднимет эту тему на собраниях в правительстве. Мы все договорились не выходить на улицу по одиночке и не отходить далеко от дома, за исключением работы, куда нас доставляли на машинах. Кроме того, мы обсудили краткую технику самозащиты: как выяснилось, самое уязвимое место у мертвяков - "точка заражения", или, другими словами, то, куда их укусили для обращения.
Прошла примерно неделя с момента нашего семейного собрания. Новых нападений не было, количество людей на улицах резко сократилось. В основном никто носа не высовывал, прослышав о монстрах. Яков все-таки, похоже, добился своего и опасность была оглашена. Однако, как поведал однажды мимоходом Шин, в поселении это никого особо не напрягало. Они там находились под круглосуточной защитой и жили все довольно-таки близко, чтобы помочь друг другу в случае чего. Резко возросли налоги мафии, решившей напомнить нам значение приставки "Нур". Оказывается, с какого-то древнего языка это переводилось как "гнет". А "Далвьир" на том же языке значило "возрождение", и была в этом какая-то своя ирония. Возрождение под гнетом... С тех пор поселенцам жилось не так уж сладко. Многие семьи обеднели и были вынуждены покинуть поселение и устроиться в окрестностях - вокруг нас появлялось все больше и больше домов.
Наука тоже не стояла на месте. Ученые открывали новые и новые виды животных, отлавливали новых тварей, одомашнивали и представляли нам. Их последнее творение - хищная крупная кошка ражн, быстро появилась у самых богатых жителей поселения и у Рудольфа. Прокормить ее было дорого, но это был также незаменимый помощник дома и в охоте, а еще она пронзительно кричала почти человеческим голосом при опасности, будоража все в километре от себя. Ражнам подрезали голосовые связки, чтобы по желанию хозяина кошка была более громкой, или, напротив, более тихой. Они отлично дрессировались. Рудольф приказал своей ражн удалить голосовые связки вовсе и использовал лишь для охоты. Он назвал ее Хэмс, и часто приводил с собой, чтобы развлечь меня.
Хэмси, как я ее ласково называла, была необычайно милым существом. Не верилось, что ее зубы выделяют парализующий яд, и я часто с ней заигрывалась, но когда уставшая ражн начинала играть с прутиком, скалясь, Рудольф обычно забирал ее от меня. Мало ли что случится? Я грустила, но страж границ быстро меня убалтывал на какие-нибудь отвлеченные темы. Я уже давно призналась себе, что он - мой лучший и единственный друг, а еще я, наверное, действительно влюблена в него. Но прогоняла эти мысли прочь, предполагая, что я Рудольфу как девушка не нравилась - он не делал никаких намеков, не заигрывал со мной, но с другой стороны... Неужели самый-самый лучший друг мог постучаться ко мне в дверь посреди ночь только для того, чтобы я не скучала, отмывая зону кухни и закоптившийся грилль снаружи? Прогуливал службу ради того, чтобы заскочить к нам на обед с свежепойманной Хэмси крупной крысой? Он утверждал, что я ее готовлю как-то по-особенному вкусно, и я, смеясь, заворачивала ему с собой.
Я никогда не ждала от него ничего подобного и не надеялась, но однажды днем все решилось, все мои сомнения и метания исчезли. Это было в обед. Я выбежала Рудольфу навстречу, как всегда, надеясь услышать свежие новости и поделиться своими соображениями, а он прижал меня к себе и поцеловал, вместо всяких приветствий.
Наверное, даже если бы у нас был дома огромный словарь, в нем все равно не было бы подходящего слова, которое могло бы описать мои чувства в тот момент. Поэтому... можно оставить этот момент. Я просто скажу, что наши отношения Шин воспринял довольно-таки спокойно, Яков ехидно отметил, что "могло быть и хуже", а отец... Отец не разговаривал с нами вовсе и жил своей жизнью. Жизнью живого призрака. Он просто доживал свои дни, незаметный, вечно сидящий где-нибудь в углу или на своей кровати на втором этаже и наверняка общался с мамой. Я свято верила в их любовь и восхищалась ими. Если бы Рудольф умер раньше меня, я бы тоже посвятила себя горю, наверное. Или покончила бы с собой.
Тем временем, у Якова тоже шли любовные дела полным ходом. Правда, вовсе не так хорошо, как у меня. Не так давно он встречался с той симпатичной охотницей с сажей на щеках и длинными косами - Катти Марен, и, похоже, у них все было серьезно.
После той истории с заповедником лам все пошло не так радужно. Я часто слышала, как они ругаются между собой, а однажды Яков и вовсе в пылу ссоры отвесил ей пощечину. Я искренне презирала Якова за такой поступок, впрочем, как и Катти. Она даже не стала отвечать ему ответным ударом, просто молча ушла и больше не возвращалась в наш дом никогда. Яков не так уж и переживал, либо очень хорошо прятал свои страдания, продолжая обычную жизнь. Девиц в дом не таскал, пить не пил, хотя, возможно, он развлекался в поселении? Но с его работой особо не повеселишься в свободное время, наверное.
Холода немного отступили, даже подтаял снег, и я стала выходить из дома одна все чаще и чаще, уходила дальше и дальше. Но до добра подобное легкомыслие меня не довело - мне пришлось уносить ноги от живого мертвеца, который полз на удивление быстро для таких, как он. Сражаться с ним было нечем, да и выглядел он... весьма внушительно со своей широкой израненной и сочащейся желтоватой жижей грудью. Кровь просачивалась даже через его изорванную куртку, и это было отвратительно и пугающе. Я еле унесла ноги и пообещала себе больше никогда не уходить так далеко.
Отец же на улице, в свою очередь, встретился с красным "желейным" призраком - говорить отец не говорил, но так активно жестикулировал и кивал на наши догадки, что мы достаточно быстро описали для себя общий портрет этого жуткого существа. Снег после него становится липкий-липкий, а после затвердевает, весь при этом трясется, словно непрочная тянучая масса. Убить его почти невозможно, однако он никогда не заходит в дома, лишь бродит по улицам. После него на ступеньках остается противная ничем не пахнущая слизь, которая тоже заледеневает на следующий день, и удалить ее крайне сложно. А вот ногу подвернуть на такой лестнице - раз плюнуть.
Вскоре выяснилось, отчего Яков не тосковал по Катти. Но обо всем по порядку: правительство с легкой руки моего брата теперь было серьезно занято двумя проблемами: охрана границ и поставка еды. Я была благодарна ему за это, даже не подозревая, какой ценой Яков пытался наладить вопрос продуктов. Ему пришлось закрутить роман с одной влиятельной девушкой по имени Лорин Лардольф, хотя ему это, кажется, было только в радость. Лорин оказалась девушкой крепкого телосложения - нет, не толстухой, именно, что просто крепышкой. У нее были весьма внушительные бедра, однако она обладала также пышным бюстом и тонкой талией. Лицом она оказалась тоже не так уж и дурна, хотя, когда она корчила гримасы или смеялась, оно было не самым приятным. Наверное, именно поэтому Лорин держалась обычно строго, говорила несколько грубовато для девушки, с хрипотцой в голосе и показывала себя во всех отношениях волевой женщиной. Что-то в ней было властное, могучее, несмотря на длинную скромную косу до пояса и неброскую одежду.
Лично мне она виделась стервой еще той, но я поневоле быстро прониклась к ней уважением. Она держалась на расстоянии от Якова, обрывала все его романтичные байки и не позволяла себе пудрить мозги. Когда Яков все-таки уломал ее зайти к нам домой, чтобы "обсудить деловые вопросы", Лорин действительно обсуждала дела, пропуская мимо ушей комплименты моего незадачливого брата, хоть пару раз и сдалась под особенно явными намеками на ее обворожительность. Но лучшим комплиментом для нее было, как оказалось, была похвала ее работе.
Лорин была шеф-поваром в крупной таверне и одним из лучших специалистов в плане готовки во всем Далвьир-Нуре. Собственно, вот почему она была так важна для Якова.
Я наблюдала за ними, сидя за шахматным столиком и прикусив руку, чтобы не смеяться, глядя на провал брата. Эта девушка мне определенно нравилась - так Якова еще никто не отшивал! Когда под конец свидания братец, не выдержав, полез к Лорин целоваться, она за себя не только сумела постоять и оттолкнуть его аж к стене, но еще и красиво ушла, не нарушая никаких правил этикета. Лицо Якова я запомнила еще надолго, надо признаться, но никогда не говорила о том, что подглядывала за их встречей. Делала вид, что слишком занята нашими с Рудольфом отношениями, хотя, в общем-то, так и было.
И все-таки вскоре меня ждало жесткое разочарование. После месяца ухаживаний эта железная леди все-таки сдалась Якову, и я опять имела честь стать случайным свидетелем их свидания. Потеряв веру в стойкость уже было понравившейся мне Лорин, я разочарованно вздохнула и ушла спать.
Разумеется, снился мне опять Рудольф. С того самого дня, как мы познакомились, он не шел у меня из головы ни наяву, ни во во сне, а теперь... А теперь он и только он целиком занимал мои мысли. Мы ценили каждое мгновение, проведенное рядом, из-за опасности, в которой мы находились из-за обострившейся в последнее время угрозы нападения на нас целого полчища мутантов. Но что мы могли поделать? Это все были заботы Якова, как отвести их от наших границ, не наши. Мы были простыми влюбленными, пытающимися выжить. Ничто не лежало в нашей власти, и мы не знали, что приготовит нам завтрашний день, а потому и жили тем коротким настоящим, что у нас было. Конечно, иногда я задумывалась о том, что хотела бы детей, и обручиться с Яковом... Но я просто не могла позволить своему ребенку жить так же убого и безрадостно, питаясь крохами, как сейчас выживали мы. Лучше уж прожить бездетной девкой, чем испытывать вечное чувство вины за то, что в прямом смысле слова, обрекла еще одного человека на жизнь в этом умирающем мире.
Отношения с Лорин, надо отметить, хорошо повлияли на неряху Якова: он стал жутким чистюлей и грилль теперь чистила не я, а он, кроме всего прочего, брат стал более экономным и аккуратным во всем. В их отношениях, психологически, надо полагать, "мужиком" была Лорин - Яков лишь следовал ее приказам и заглядывал в рот своей железной леди, которая оказалась редкостной стервой в их отношениях, но это-то ее и отличало от тех же девочек-припевочек вроде Катти. Эту даму без боя было не взять! Как бы я не относилась к ней из-за того, что она согласилась встречаться с таким подонком, как мой брат, я не могла ей не быть благодарна за то, как она его муштровала.
На горизонте, между тем, замаячила другая женщина. Одна из самых преданных поклонниц великого композитора Шина Кейсворта постоянно наворачивала круги возле нашего дома, не боясь никаких тварей. Это было для меня странно - одета она была весьма богато, Яков поведал мне, что она дочь одного из важных людей в правительстве. Звали ее Марион Талис, она была деткой уже ныне обедневшей семьи, некогда очень богатой и знатной в поселении, и крайне интересовалась искусством. В частности, музыкой, и она была без ума от Шина.
Мне было жаль, что человек мерз на улице, пусть даже такой назойливый, как эта Марион, и я пускала ее в дом погреться. Наглая девица постоянно расспрашивала меня про Шина, касаясь даже таких, на мой взгляд, интимных тем, как его сексуальные предпочтения и осведомлялась о количестве его предыдущих пассий. Мне было неловко позорить Шина и разрушать иллюзии поселенцев о том, что мой брат бабник и красавец, поэтому я мягко направляла ее с подобными вопросами непосредственно к самому Шину. Неловко мне было говорить, что у любимца публики не было даже первого поцелуя, наверное, хотя шел ему уже двадцать шестой год. Мне она со временем стала жутко надоедать, и я уговорила Шина пригласить ее на свидание, чтобы Марион отвязалась.
Решение просто сбагрить Марион Шину на его же усмотрение оказалось удачным с одной стороны, и неудачным с другой. Плюс заключался в том, что мне было приятно думать о том, что я свела Шина в кои-то веки с симпатичной девушкой, пусть даже такой капризной и избалованной, как красотка Марион. Свидание их удалось на славу, и я думаю, Шин получил не только свой долгожданный первый поцелуй...
Но ужас был в том, что вконец одуревшая от обожания Марион уговорила его принять ее в нашу семью. Для меня это была настоящая катастрофа - Марион была ужасно привередлива, не ела даже чуть-чуть подгоревшую пищу, жаловалась на жесткие матрасы и холод в доме, однако уходить не уходила, да и Шин в нее, похоже, по-настоящему влюбился. Помогла брату - хорошо, но как же она выводила меня из себя порой! Делать нечего, приходилось смиряться.
Последние дни Рудольф слишком был занят на посту - шли какие-то правительственные проверки и укрепления его поста, поэтому меня он навещать не смог. Все прочие были тоже крайне заняты - Яков на работе, Шин подготовкой к какому-то крайне масштабному концерту. Я чувствовала себя одиноко и в то же время стала ощущать странные симптомы...
(модераторам): погодите кидаться тапками, завтра выложу все скрины с прокачкой карьер и карточками шансов для событий предыдущего отчета, чесслово.
пардон за мультипостинг, если он наказуем на подфоруме династий, конечно.
и да, баллы все-таки посчитаю в конце челленджа если вообще его такими темпами доведу, ага
О, какие отчёты, сколько эмоций. Несчастная, несчастная моя основательница. Знаю, что будет ещё много поколений, но она осталась моей любимицей; и видеть, как она медленно угасает...это очень больно, несмотря на то, что она не живой человек. Хотя, в какой-то степени эта потрясающая девушка стала для меня живой.
Рудльф потрясен, очень нравится этот персонаж. Одинокий волк, который может проявить ласку. Единственный интерес, вызывающий в этой деревушке.И как-то, извините за выражение, пофиг, что он старше нашей милой наследницы. Как говорится, прекрасный пейринг, господа.
Сама наследница унаследовала от матери какие-то черты, но пока она меня несильно покорила. Хороша (мне нет дела до того, как она учится), но не Богиня
И Шин, да, не зря его приметила в детстве. Так, чтобы он там никаких ошибок не натворил, не хочется, чтобы этот герой оказался в неописуемой трагедии из-за этой Марион. Она откровенно говоря, меня раздражает. Не знаю, избалованность или сама внешность является причиной. Но факт остаётся фактом: я буду выступать тем, кто будет против их брака.
Лорин...эм, никак, эта линия меня не очень интересует. Остальные три - просто волшебные.
Ах, и также прошу прощение за то, что отсутствовала и не читала династию. Каюсь, но теперь я вернулась и буду ждать продолжения, прошу, не теряйте эту династию
автору плохо, плохо дается описание чувств. автор в печале, понимает свои промахи и больше так не будет. :с
Самой большой неожиданностью стала для нас внезапная беременность Лорин. Мне было неприятно наблюдать за тем, мой великий соблазнитель брат превращает строгую, хорошо воспитанную девушку в... я даже слов не могла найти. В свою жену? В глупую сентиментальную коровищу? Хотя этих самых проявлений сентиментальности от бывшей железной леди я не видела, если не считать вечно сюсюканье с собственным животом. Да куда ему жениться, наверняка повторится история с Катти.
На самом деле, я им жутко завидовала, потому что тоже хотела и ребенка, и свадьбу, и мы даже обсуждали это с Рудольфом, но он говорил "когда настанут лучшие времена" и начинал нести полный бред про то, что жениться в условиях ядерной зимы не романтично, а вдруг нападут... Я-то видела, что он все это на ходу сочиняет, конечно, но для чего? Неужели разлюбил или гуляет на стороне? Мне становилось тяжко от таких мыслей, и я утешала себя тем, что Рудольф - не такой. Наверное, и правда хочет, чтобы наша свадьба состоялась босиком на зеленой травке.
Семейные собрания у нас стали проходить все чаще и чаще и в нем таинственным образом остались только Шин, Яков и Рудольф. Меня подобное отношение ужасно обижало, потому что к концу собрания они обычно звали даже Марион, а меня - никогда. Лорин отмахивалась, когда я пыталась ее расспросить, о чем же они беседуют. Небось Яков наказал молчать, а она покорно исполняла его приказы. Я помню, когда впервые увидела Лорин и мне хотелось пасть ниц перед восхитительностью и стойкостью этой женщины, а сейчас? Якова молчаливая тряпка.
Кстати говоря, в доме меня раздражали не только драгоценный братец и его жена-повар, у которых теперь еще и ребеночек будет, но и вечно зажимающиеся повсюду Шин и Марион. Их было просто не отлепить друг от друга, и иногда мне казалось, что дело дойдет до того, что они когда-нибудь и совокупляться начнут при всех. Меня передернуло и я поспешила отвернуться от окна, в котором было прекрасно видно, как парочка встречает друг друга с работы.
А не так давно он ей сделал предложение. Мне показалось, что моя ладонь безнадежно срастется со лбом - ну надо же, навлекла на свою шею дурочку! А если еще и они заведут детей? Мне аж поплохело от такой мысли. И, небось, все их дети будут юными красавцами как на подбор и маленькими копиями этой ужасно назойливой женщины.
Дату свадьбы они не сказали даже примерную, но я все равно кусала локти от зависти. По возрасту мне уже давным-давно было позволено законом вступать в брак, но не судьбой, видимо. Наверное, у Рудольфа все-таки есть другая и я умру старой девой, кормя бутылочками с молочком не своих детей.
Еще неожиданней, чем известие о беременности Лорин стали только... ее роды. Мы запаниковали: куда везти? В больницу в поселении? Или принимать роды здесь? Как и чем завязывать пуповину, что нужно вообще при родах? Марион сама стояла как вкопанная и орала на месте едва ли не громче самой роженицы, и я разрывалась уже между тремя сильнейшими эмоциями: гневом, страхом или жгучей ненавистью.
Сообразительнее всех, конечно же, оказалась я, ну и немного Лорин, когда попыталась проорать что-то вроде "горячие полотенца! горячие полотенца!"
- Но у нас же нет полотенец, - тупо возражает Шин. - Мы утираемся тряпьем...
Я чуть не взвыла.
Первым на руки новорожденного взял счастливый отец. Мне показалось, или у него в глазах стоят слезы? Меня это событие так удивило, что я опешила на минуту с лишним и очнулась лишь тогда, когда Рудольф передал плачущего и вырывающегося кроху измотанной матери.
- Марвин, - выдохнула она и принялась его внимательно рассматривать. Мы всей толпой обступили Лорин и ребенка, чтобы заглянуть в лицо новому человеку в этом мире. Я отметила, что кожа у него скорее загорелая, как у мамы, а вот глаза явно от папы и бабушки Кайлы. Изумительный цвет.
Наблюдая за тем, как малыш лепечет что-то несвязное в ответ на попытки Лорин уложить сына в люльку спать, я сама едва не прослезилась, незаметно наблюдая за ними двоими из другого конца комнаты. Будет ли когда-нибудь такое у меня? Конечно же, быстр одергиваю я себя. И решаю серьезно поговорить на тему семьи с возлюбленным - я устала от этих игр и недомолвок, он не будет меня больше мучать и должен сказать все, как есть: готов он или нет к тому, чтобы стать частью нашей семьи официально.
При виде Рудольфа я хочу, как всегда, броситься ему на шею, но он выглядит крайне озабоченным и хмурым.
- Что-то случилось?
Он кратко кивает и смотрит на меня, как гарх на олененка. Съесть или не съесть. Сказать или не сказать.
- Ты хотела знать, что мы обсуждаем с твоими братьями по ночам на кухне, - на полном серьезе продолжает он. Ого, неужели мистер люблю-играть-в-шпионов-и-дурацкие-недомолвки сейчас мне раскроется? Заинтересованно поднимаю одну бровь, впрочем... Черт, под челкой не видно же...
Похоже, до смеха сейчас мне одной. Рудольф начинает свои признания, а для меня слышать "из-за концерта Шина, для которого понадобилось отключить электричество даже в элитных районах поселения, произошел небольшой взрыв и он в среднем повысил температуру воздуха градусов на десять" - уже перебор и верх абсурда, но по мере того, как он мне поясняет принципы работы механизмов, затронутых в обсуждении, природу взрыва, его причину и новые невероятные химические соединения, открытые учеными, до меня начинает доходить.
- Твой брат... - он мнется. - Яков.
- Что - Яков?
- Вчера он стал мэром и утвердил исполнение некоторого проекта...
У меня дурное предчувствие. Во рту становится кисло, а всю меня неожиданно пробирает мелкая дрожь.
- Он задумал нечто наподобие взрыва...
Дальше я просто не могу слушать. Мы все взлетим на воздух из-за сомнительной авантюры моего братца?!
- Дослушай меня! Мы не знаем, причинит ли он вред людям, это ведь не ядерный взрыв.
- Какая разница?! - всхлипываю я.
- Твой бра... Яков сказал, чтобы я тебе передал: через час здесь будет вертолет и он эвакуирует вас всех отсюда. Непременно передай это Лорин.
Я успокаиваюсь. Значит, мы будем в порядке?
- Вертолет вас доставит на место временного лагеря...
- Погоди, - прерываю его я. - Ты же будешь с нами. Зачем ты мне все это говоришь?
Он опускает голову. Я вижу, с каким трудом ему дается каждое слово.
- Меня не будет. У границы сейчас около нескольких тысяч ледяных мутантов. Взрыв их уничтожит тоже.
- Ты будешь на посту?!
- Все мужчины, способные держать оружие, идут к границам. Если взрыва не случится, мы должны защитить женщин, детей и стариков ценой своих жизней. Мы организуем живую стену.
Из моего горла вырывается тихий вздох и я прячу лицо в ладонях. На глаза будто что-то давит изнутри, а ноги подкашиваются и отказываются меня держать.
- Я поговорю с ним, - тихо шепчу я, - я уговорю его взять тебя с нами.
Лицо Рудольфа мигом ожесточается. Он хватает меня за плечи:
- Не вздумай этого делать. Идут все, иду и я. Мы все равны.
Я молча падаю в его объятия и утыкаюсь мокрым носом в грубую дубленую кожу его плаща. Вдыхаю. Стараюсь запомнить запах, удержать его...
- Мне пора, - неловко говорит он, отстраняясь. На меня накатывает новая волна боли: мне так хочется броситься сейчас следом, уехать навстречу смерти вместе с ним, уцепиться за подол его плаща и держать так, чтобы не ушел, закатить в снег, чтобы не сдвинулся, оставить с собой, себе. Но это невозможно.
- Я люблю тебя, - как сложно думать о том, что целуешь любимого человека в последний раз!
Он кивает. "Я знаю."
И уходит, ни разу не обернувшись. Прощаться, так прощаться.
Внутри меня словно все внутренности выжигают кислотой, когда я смотрю на его удаляющуюся вдали фигуру, но едва ли он совсем скрывается в белоснежной дали, меня начинает переполнять ненависть.
Яков, за что?.. Что мы все сделали не так?.. Почему ты так жесток?.. Почему ты отправил на верную смерть пять тысяч мужчин?..
- У меня нет выбора, сестра! - яростно отвечает он. Он злится и нервничает едва ли не больше меня самой, но почему?
- Ты мог бы не устраивать тестирование взрыва и бой пяти тысяч людей с ордой нежити одновременно! - мои пальцы непроизвольно сжимаются в кулачки и ногти впиваются в кожу до крови. Как же хочется избить, задушить, отомстить хоть как-то...
- ВРЕМЯ! - рычит он. - Или все сработает, или мы все умрем!
- Яков! - кричит Лорин, ждущая у дороги с укутанным в шкуры Марвином на руках и кивает головой на черную точку в небе.
- Вертолет, - звериная ярость мигом спадает с его лица, он грубо толкает меня в плечо: - Ну же, быстрее, Урсула!
Точка становится все крупнее и крупнее, шумнее и шумнее. Когда эта штука приземляется наконец на землю, она тарахтит так громко, что всем закладывает уши. Почему не просыпаются соседи? Ответ приходит на ум сразу же: вероятно, их отправили на простых машинах.
Я в последний раз бросаю прощальный взгляд на дом, затем - в сторону, куда направился Рудольф. Возможно, я больше никогда не увижу этих мест... Пока садятся Лорин с ребенком и Марион, я помогаю забраться ничего не понимающему отцу. Я уже сижу в салоне на жестком кресле рядом с отцом, но не могу оторваться от окошка и отпустить взглядом пограничную сторожевую вышку. Сейчас там Рудольф и еще пять с лишним тысяч других мужчин, готовых к смерти.
Мы тоже готовы к смерти. Я зажмуриваюсь, и именно в этот момент мы отрываемся от земли и меня подбрасывает на сиденье.
Десять, девять, восемь, семь... мы уже высоко... шесть, пять, четыре... я вижу лагерь вдали... три, два, один...
Ноль.
* * *
спустя год
Год. Целый год неведения, боли и жизни почти что кочевнической - все мы во временном лагере живем в больших палатках, уютно укрытыми от лютых ветров толстыми звериными шкурами. Целый год жизни в сплошных льдах для того, чтобы спустя столько времени нам сообщили, что в районах Далвьир-Нура токсичных испарений после взрыва не осталось. Что морозы ушли, но не насовсем - снег все еще лежит на земле, но тонким-тонким слоем и легко топится, а на улицах отныне тепло. Взрывом снесло все, включая все придорожные таблички (ха, хваленые Альмерские металлы!), цела осталась лишь дорога - похоже, на нее Альмерцы действительно убили немало времени и денег - какое столетие ей уже, а все держится даже после двух взрывов - ядерного и иной природы! Половина мужчин в живой стене выжили, четверть была обращена в мутанта и погибли сами во время взрыва, лишившись главного источника своей силы - холода. Еще четверть пропала без вести.
Я молилась, чтобы Рудольф оказался просто пропавшим без вести, так оно и было, подсказывало мне сердце. Изменилось много что - например, взрывом унесло даже знаменитое корявое дерево и земля немного изменила рельеф на более ровный, перекатило огромный камень, что был напротив нашего дома. Прах мамы оказался невредим, и его замуровали в стену по настоянию Якова. Сам наш дом тоже очень изменился - по требованию Якова, его очень сильно перестроили, сделав прочную деревянную обивку, добротные полы и толстую крышу, а так же расширил многие комнаты. По заказу рабочие нам даже выстроили погреб! Яков почти полностью сам проектировал этот дом, находясь во временном лагере. И откуда бы такое рвение к архитектуре?
Однажды ночью эта грохочущая штука, вертолет, прилетела снова. Мы все переполошились, ожидая очередной эвакуации и стали расспрашивать Якова, но он упорно молчал, словно в упор нас не видел и не слышал. Словно на важную встречу, выпрямив спину и не опуская подбородка, он подошел к вертолету и замер, не дойдя до него каких-то десять шагов.
- Яков Кейсворт, вы арестованы за попытку массового истребления мирных жителей.
Лишь одна дурочка Марион растерянно хлопает глазками. Мы все понимаем: пришла новая власть.
Мы все понимаем: Якова сейчас везут на...
- НЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕЕТ! - вырывается оглушительный вопль из груди Лорин и она бросается к мужу, который даже к ней не поворачивается.
Лорин оттаскивают двое полицейских, еще один застегивает на Якове наручники.
- Позаботься о Марвине, - негромко и совершенно спокойным тоном говорит он, позволяя усадить себя в салон. Я стою на месте, как вкопанная, лишенная всякой возможности двинуться. Марион, заливающаяся слезами не меньше самой Лорин, оттаскивает ее назад в дом, и ей в этом помогает Шин. Яков молча отворачивается от нас всех.
- Вы не можете его просто так забрать! - кричу я. - Я требую суда!
- Нет суда над казнокрадом и тираном, - отрезает главный.
И вертолет взмывает в ночное небо.
Его расстреляли на заре недалеко от места, где располагался наш временный лагерь, на ледяном пустыре. Откуда знаю, что расстреляли?.. Эти твари принесли все. Они это даже сфотографировали и протянули нам "на память", но я раскрошила фотографии и швырнула их им в лицо. Я ожидала, что меня арестуют или казнят, как моего брата, но самый главный палач из них всех лишь усмехнулся.
Лорин была безутешна, и я разделяла ее горе, как и все обитатели дома. Даже ничего не соображающий малютка Марвин заходился жалобным плачем, когда кто-то произносил имя его отца.
Я смотрела на Марвина, и многое для меня прояснялось. Он знал, что его власти придет конец после такого указа. Он спас нас всех, и обеспечил своему сыну детство намного более счастливое, нежели было у нас - малыш мог видеть красоту природы, а не мертвые снежные пустыни, в коих жили мы. Под нашими ногами пробивались ростки настоящей травы, немного скользила грязь и глина. У Марвина будет своя отдельная комната, и с такой заботливой матерью, как Лорин, он не может не вырасти хорошим, честным человеком и не оправдать надежд отца, отдавшего за него и его счастье жизнь.
"За всех нас", думала я, оставшись у могилы брата последней.
Я стараюсь помогать и утешать Лорин, насколько это возможно, но он не подпускает к своему горю даже меня. Однажды мне удается ее поймать в гостиной, наблюдающей за тлеющими в нашей самодельной печи угольками.
Лорин плачет, и я плачу тоже. Мы успокаиваемся почти одновременно, и я знаю, что эти слезы не могут выразить и одной миллионной от ее боли. Я понимаю, сколько она по старой привычке держит в себе, но мне можно довериться, железная леди.
Конечно же, этого я ей так не говорю. Говорю совершенно иное. Говорю про маму и то, как отец отгородился от всего мира после ее смерти. Зачем-то говорю, какую это боль причиняет, и прошу:
- Пожалуйста, не поступай так же. Не замыкайся в себе.
Ответа мне нет, но я его и не ожидаю.
пара карточек о повышениях Урсулы загадочным образом испарились О_О пардон за такое, сдается мне, не туда тыкнула, либо фрапс их скушал.
спасибо-спасибо-спасибо-спасибо
