Новая... не знаю, что.
"Не вспомнить".
Запись первая. "Ночное дежурство".
Смертный холод, пронизывающий меня до костей, ледяным туманом вился в нашей комнате, запутываясь в прутьях спинки моей кровати, заглядывая мне в лицо и неслышно дыша. Я лежал, подтянув колени к подбородку и широко распахнув глаза. Чужое присутствие ощущалось так явно, что крик смерзался в обожженных холодом легких и опускался инеем на ресницы. Темнота черными лентами стягивала мое сознание, не давая отвлечься от мучительного созерцания угрюмых отсыревших стен, по которым, может, сейчас спускались бесшумными стаями пауки, но из-за сумрака и тумана я не мог их увидеть...
Яркий белый свет ударил мне по глазам. Я закричал, выпуская ужас из охрипшего горла, и кричал бы еще очень долго, если бы чья-то сильная рука не зажала мне рот.
- Греннет, болван, только не говори, что забыл, как я выгляжу, - прошептал очень знакомый голос, острый узкий луч метнулся вверх, выхватывая из тьмы желтую всклокоченную шевелюру, изодранную в неизвестно какой драке красную футболку и узкое бледное лицо с ярко горящими на нем угольками глаз. Страх начал меня отпускать, и я вздохнул с облегчением - это была всего лишь Дейна Хилл, зачем-то решившая посветить на меня карманным фонариком.
- Ты... ты, - задыхаясь, еле выговорил я. - Что ты здесь делаешь?
- Пришла будить тебя, разумеется. Хотя ты и так не спишь. Вставай, твоя очередь.
- Дейна... нет, - простонал я, уронив голову на подушку. - Только не стоять на страже. Только не в эту ночь.
- Если ты такой трус, что трясешься полночи из-за простого тумана, это не значит, что ты особенный, Рун, - съехидничала Дейна, сдирая с меня одеяло. - Для тебя никто не будет делать исключения, это не прошлая жизнь и даже не Дауртар. Это настоящая жизнь, и если ты не хочешь, чтоб нас взяли спящими, придется тебе оторвать свою прекрасную головку от подушки и отправиться за дверь. - Она возвышалась надо мной, взъерошенная и глазастая, похожа на потрепанного в птичьих боях пестрого попугая, из тех, что сидят на плече у пиратов, когда их корабли бороздят моря.
Я знал, что с Дейной шутки плохи - она, конечно, не так ужасна, как Дастин, знающий наизусть все мои слабости, Дастин-Памятник, как прозвали его за немигающий змеиный взгляд и механические движения, кошмарный, жуткий Дастин, умеющий превратить человека в полнейшее ничто своими безумными шутками и намеками, - нет, она не такая, но все же это Дейна Хилл, и она запросто может завести мои руки за спину, связать их рукавами пижамы и вытолкать меня за дверь. Грубая сила была первым правилом жизни этой несносной девчонки, и такое она проделывала не раз и не два - со мной, конечно, с кем же еще, ни Уна, ни тем более Дастин не стали бы молчать. Но я счел за лучшее не возражать, а потому покорно спрыгнул с кровати и, на ходу натягивая куртку поверх пижамы, отправился на улицу.
***
Уже целый час я трясся на ветру у входной двери, но звезды все не исчезали, и рассвет все не появлялся. Возле нашей хижины обычно не зажигали фонарей по ночам, и яркий их свет не мог отпугнуть пауков и летучих мышей, странных бездумных созданий, что приходили из леса и тянулись к сырости и тьме, средоточением которых был этот дом. Поэтому, чтобы при виде кого-нибудь из ночной братии не перебудить криками всех, я закрыл глаза, пытаясь, как и бессчетное множество ночей до этого, что же все-таки происходило тогда в Дауртаре - деревне, где жили мы все, перед тем, как бежать сюда.
Я ничего не помнил. Собственно, как и все мы, все четверо. Хотя порой мне казалось, что ребята все же о чем-то догадываются - во всяком случае, Уна или Дастин точно. Не я - потому что во вркмя сильных переживаний мои воспоминания меркнут и блекнут - и не Дейна - потому что у нее память, как у канарейки. Уна вышла прямо из земли, как дерево или цветок, ее прошлое - влажный чернозем, на котором пышным цветом разрослись обрывки пережитого. Такие, как она, не забывают ничего. А змеиный ум Дастина просто никогда не допускает подобных вольностей. Он не мог забыть. Хотя, возможно, это мне только кажется...
Что же помнил я? Весьма мало, если говорить правду. Совсем немного. Помню туманы... почти как в этом городе (надо бы закрывать окно на ночь, утром в доме такая сырость), помню дожди и редкое солнце... помню маленькую деревню, всю в цветах, удивительно ярких по сравнению с серыми и блеклыми домами, крыши... да, крыши их были крыты соломой. Желтой сухой травой. Я помню ручей, и большой замшелый камень, я сидел на нем в солнечные дни и что-то читал... не помню, что. Я помню, что мы, все четверо, жили у одного человека, спокойного и молчаливого старика... кажется, он строил лодки... или был рыбаком, хоть пристрелите, не могу вспомнить точно его ремесло и имя. Он не был нам отцом или дедом, но почему мы жили в его доме, почему вчетвером? Где были наши родители? Были ли они вообще? Я позабыл все, почти все... но хуже всего (и оттого мне еще страшней) я помню момент, когда туман рассеялся, факелы вспыхули, и появились... Кто-То.
Не спрашивайте, почему я так их зову. Ребята называют их иначе - Болванщики, наверное, из-за шляп. Круглые коричневые шляпы - эту деталь запомнили мы все. И длинные тонкие руки в серых перчатках. И белые, как туманы, плащи за спиной. Они несли факелы... они незванными гостями входили в дома... а потом наши дома горели, солома пылала так ярко, ярко... что стало со стариком, я не знаю. Что стало с Дауртаром? Почему я все же там жил, кто были такие Болванщики? Нас было шестеро детей во всей деревне. Наша четверка... и еще какие-то двое. Мальчик и девочка. У мальчика были рыжие... нет, желтые волосы. Как у Дейны, только длинные и кудрявые. Девочку я не помню совсем. И не знаю, что с ними стало. Деревня опустела за два с половиной дня. Остались четверо...
А потом я помню все так четко, и мне уже до невероятности страшно. Где бы ни шли, где бы ни скитались - везде я видел одну и ту же картину: горели дома, ярко пылала солома на крышах, жители деревень убегали или же прятались на краю леса, а может, еще подальше. Если мы останавливались в большом городе - на утро горел тот дом, где мы обретались ночью. Кто-то пытался добраться до наших жизней, единственного богатства, что у нас было, и шел к этому любыми путями. Тогда-то мы поняли, что Кто-То ищут нас, мы им зачем-то нужны. Останавливаясь в открытых степях и лесах на ночлег, мы встречали утром природу нетронутой. Очевидно, это был еще один остроумный ход игры Болванщиков. Кое-как мы нашли эту хижинку и теперь уже месяц ютимся здесь, и дежурим о ночам у двери, чтобы вовремя приметить красные отблески факелов.
Мы, конечно, иногда ходим в школу... тут никто не станет разбираться, откуда мы. В этой школе полно всякого сброда, и мы не исключение. Но в основном мы просто ждем... готовимся. И занимаемся своими делами. Дейна, самая сильная из нас, помогает рабочим с городской свалки грузить мешки - порой ей даже платят. Но мы бы давно откинулись, если б не стремление Уны превратить даже камень в цветок, а пол хижины - в мягкую землю. Она сажает семена, иногда таскает яблоки с деревьев в парке, и, думаю, только благодаря ей мы и живы. (А еще она не смеется надо мной. Одна из всех. Милая Уна, храбрая и веселая. Что бы ни случилось.) Памятник, то есть Дастин, в основном говорит нам, как и что сделать... кто-то подчиняется, кто-то нет. Я подчиняюсь всегда - до ужаса боюсь этих немигающих глаз и полного яда вкрадчивого голоса. Его лепта, увы, ничтожно мала - всякий сумеет выловить в озере рыбу и продать ее. (Хотя я не сумел бы и этого.) А я... я помощник библиотекаря, вечнно бледный книжный червь, помогающий заполнять формуляры и строчить названия книг в длинный, нескончаемый список. Меня не пускают даже к печатной машинке - в Дауртаре такого не было, и я просто не знаю, как подступиться к технике.
Вот так и проходит наша жизнь - ужас, ожидание и тоска. Дейна говорит, мы будем обороняться, если Кто-То придут. Она недавно стащила нож из школьной столовой (не удивляйтесь, птичья сущность моей, как ни странно, подруги, проявилась и здесь - Дейна тащит все, что не приколочено, и я каждый раз замираю при мысли, что вот-вот ее поймают... но, к счастью, такого пока не случалось), и твердит, что наточит его и сделает кинжалом. Уна возражает ей, что, если это люди, лучше схватиться врукопашную - так у нас больше шансов, а Дастин уверяет, что в борьбе нужны мозги, это прежде всего. А затем три пары глаз обращаются в мою сторону и я мучительно заливаюсь краской. Действительно, что ты можешь сделать, жалкий недачник и трус Греннет Рун, с длинными волосами цвета бронзы, сплетенными в дурацкую косу, хрупкий, слабый и худой, вечно всего боящийся плакса. Боль и обида на все вокруг наполнили меня, грозя разорвать изутри, и я зарыдал, надрывно и громко, задыхаясь от слез, хрипя и кашляя, как подстреленная собака.
Раздался скрип двери, и на пороге появилась Уна.
- Эй, я пришла тебя заменить... - начала она, подбрасывая и ловя фонарик, но тут ее взгляд скользнул по моему мокрому лицу и она осеклась.
- Греннет? Что произошло? - усевшись рядом со мной на корточки, она взяла мои дрожащие руки в свои. - Ты снова плачешь... что такое с тобой?
- Я... все в п-порядке, - кое-как прошептал я, всхлипывая, - все х-хорошо. Правда.
- Когда хорошо, люди не заливаются слезами от любой причины любую минуту, - проговорила она, отодвигая пряди с моего лица. - Тебя что-то тревожит? Ты думаешь, что Болванщики нас найдут?
Я вздрогнул: не выношу, когда говорят так прямо и откровенно... и когда будто читают мои мысли.
- Не надо, - шепнул я, замирая от ужаса при мысли, что они могут быть где-то рядом. - Уна, не надо... я плакал не из-за них. Я... пытался вспомнить, понимаешь?
Выражение волнения (за меня?) на ее лице сменилось жесткой маской деланного равнодушия.
- Иди-ка ты спать, - вздохнула она. - Воспоминания отравляют душу, Греннет, не поддавайся им.
Но я привык поддаваться, Уна. Кому бы то ни было.
Отправляясь спать, я вспомнил, что у девочки из деревни были черные волосы.
Запись первая. "Ночное дежурство".
Смертный холод, пронизывающий меня до костей, ледяным туманом вился в нашей комнате, запутываясь в прутьях спинки моей кровати, заглядывая мне в лицо и неслышно дыша. Я лежал, подтянув колени к подбородку и широко распахнув глаза. Чужое присутствие ощущалось так явно, что крик смерзался в обожженных холодом легких и опускался инеем на ресницы. Темнота черными лентами стягивала мое сознание, не давая отвлечься от мучительного созерцания угрюмых отсыревших стен, по которым, может, сейчас спускались бесшумными стаями пауки, но из-за сумрака и тумана я не мог их увидеть...
Яркий белый свет ударил мне по глазам. Я закричал, выпуская ужас из охрипшего горла, и кричал бы еще очень долго, если бы чья-то сильная рука не зажала мне рот.
- Греннет, болван, только не говори, что забыл, как я выгляжу, - прошептал очень знакомый голос, острый узкий луч метнулся вверх, выхватывая из тьмы желтую всклокоченную шевелюру, изодранную в неизвестно какой драке красную футболку и узкое бледное лицо с ярко горящими на нем угольками глаз. Страх начал меня отпускать, и я вздохнул с облегчением - это была всего лишь Дейна Хилл, зачем-то решившая посветить на меня карманным фонариком.
- Ты... ты, - задыхаясь, еле выговорил я. - Что ты здесь делаешь?
- Пришла будить тебя, разумеется. Хотя ты и так не спишь. Вставай, твоя очередь.
- Дейна... нет, - простонал я, уронив голову на подушку. - Только не стоять на страже. Только не в эту ночь.
- Если ты такой трус, что трясешься полночи из-за простого тумана, это не значит, что ты особенный, Рун, - съехидничала Дейна, сдирая с меня одеяло. - Для тебя никто не будет делать исключения, это не прошлая жизнь и даже не Дауртар. Это настоящая жизнь, и если ты не хочешь, чтоб нас взяли спящими, придется тебе оторвать свою прекрасную головку от подушки и отправиться за дверь. - Она возвышалась надо мной, взъерошенная и глазастая, похожа на потрепанного в птичьих боях пестрого попугая, из тех, что сидят на плече у пиратов, когда их корабли бороздят моря.
Я знал, что с Дейной шутки плохи - она, конечно, не так ужасна, как Дастин, знающий наизусть все мои слабости, Дастин-Памятник, как прозвали его за немигающий змеиный взгляд и механические движения, кошмарный, жуткий Дастин, умеющий превратить человека в полнейшее ничто своими безумными шутками и намеками, - нет, она не такая, но все же это Дейна Хилл, и она запросто может завести мои руки за спину, связать их рукавами пижамы и вытолкать меня за дверь. Грубая сила была первым правилом жизни этой несносной девчонки, и такое она проделывала не раз и не два - со мной, конечно, с кем же еще, ни Уна, ни тем более Дастин не стали бы молчать. Но я счел за лучшее не возражать, а потому покорно спрыгнул с кровати и, на ходу натягивая куртку поверх пижамы, отправился на улицу.
***
Уже целый час я трясся на ветру у входной двери, но звезды все не исчезали, и рассвет все не появлялся. Возле нашей хижины обычно не зажигали фонарей по ночам, и яркий их свет не мог отпугнуть пауков и летучих мышей, странных бездумных созданий, что приходили из леса и тянулись к сырости и тьме, средоточением которых был этот дом. Поэтому, чтобы при виде кого-нибудь из ночной братии не перебудить криками всех, я закрыл глаза, пытаясь, как и бессчетное множество ночей до этого, что же все-таки происходило тогда в Дауртаре - деревне, где жили мы все, перед тем, как бежать сюда.
Я ничего не помнил. Собственно, как и все мы, все четверо. Хотя порой мне казалось, что ребята все же о чем-то догадываются - во всяком случае, Уна или Дастин точно. Не я - потому что во вркмя сильных переживаний мои воспоминания меркнут и блекнут - и не Дейна - потому что у нее память, как у канарейки. Уна вышла прямо из земли, как дерево или цветок, ее прошлое - влажный чернозем, на котором пышным цветом разрослись обрывки пережитого. Такие, как она, не забывают ничего. А змеиный ум Дастина просто никогда не допускает подобных вольностей. Он не мог забыть. Хотя, возможно, это мне только кажется...
Что же помнил я? Весьма мало, если говорить правду. Совсем немного. Помню туманы... почти как в этом городе (надо бы закрывать окно на ночь, утром в доме такая сырость), помню дожди и редкое солнце... помню маленькую деревню, всю в цветах, удивительно ярких по сравнению с серыми и блеклыми домами, крыши... да, крыши их были крыты соломой. Желтой сухой травой. Я помню ручей, и большой замшелый камень, я сидел на нем в солнечные дни и что-то читал... не помню, что. Я помню, что мы, все четверо, жили у одного человека, спокойного и молчаливого старика... кажется, он строил лодки... или был рыбаком, хоть пристрелите, не могу вспомнить точно его ремесло и имя. Он не был нам отцом или дедом, но почему мы жили в его доме, почему вчетвером? Где были наши родители? Были ли они вообще? Я позабыл все, почти все... но хуже всего (и оттого мне еще страшней) я помню момент, когда туман рассеялся, факелы вспыхули, и появились... Кто-То.
Не спрашивайте, почему я так их зову. Ребята называют их иначе - Болванщики, наверное, из-за шляп. Круглые коричневые шляпы - эту деталь запомнили мы все. И длинные тонкие руки в серых перчатках. И белые, как туманы, плащи за спиной. Они несли факелы... они незванными гостями входили в дома... а потом наши дома горели, солома пылала так ярко, ярко... что стало со стариком, я не знаю. Что стало с Дауртаром? Почему я все же там жил, кто были такие Болванщики? Нас было шестеро детей во всей деревне. Наша четверка... и еще какие-то двое. Мальчик и девочка. У мальчика были рыжие... нет, желтые волосы. Как у Дейны, только длинные и кудрявые. Девочку я не помню совсем. И не знаю, что с ними стало. Деревня опустела за два с половиной дня. Остались четверо...
А потом я помню все так четко, и мне уже до невероятности страшно. Где бы ни шли, где бы ни скитались - везде я видел одну и ту же картину: горели дома, ярко пылала солома на крышах, жители деревень убегали или же прятались на краю леса, а может, еще подальше. Если мы останавливались в большом городе - на утро горел тот дом, где мы обретались ночью. Кто-то пытался добраться до наших жизней, единственного богатства, что у нас было, и шел к этому любыми путями. Тогда-то мы поняли, что Кто-То ищут нас, мы им зачем-то нужны. Останавливаясь в открытых степях и лесах на ночлег, мы встречали утром природу нетронутой. Очевидно, это был еще один остроумный ход игры Болванщиков. Кое-как мы нашли эту хижинку и теперь уже месяц ютимся здесь, и дежурим о ночам у двери, чтобы вовремя приметить красные отблески факелов.
Мы, конечно, иногда ходим в школу... тут никто не станет разбираться, откуда мы. В этой школе полно всякого сброда, и мы не исключение. Но в основном мы просто ждем... готовимся. И занимаемся своими делами. Дейна, самая сильная из нас, помогает рабочим с городской свалки грузить мешки - порой ей даже платят. Но мы бы давно откинулись, если б не стремление Уны превратить даже камень в цветок, а пол хижины - в мягкую землю. Она сажает семена, иногда таскает яблоки с деревьев в парке, и, думаю, только благодаря ей мы и живы. (А еще она не смеется надо мной. Одна из всех. Милая Уна, храбрая и веселая. Что бы ни случилось.) Памятник, то есть Дастин, в основном говорит нам, как и что сделать... кто-то подчиняется, кто-то нет. Я подчиняюсь всегда - до ужаса боюсь этих немигающих глаз и полного яда вкрадчивого голоса. Его лепта, увы, ничтожно мала - всякий сумеет выловить в озере рыбу и продать ее. (Хотя я не сумел бы и этого.) А я... я помощник библиотекаря, вечнно бледный книжный червь, помогающий заполнять формуляры и строчить названия книг в длинный, нескончаемый список. Меня не пускают даже к печатной машинке - в Дауртаре такого не было, и я просто не знаю, как подступиться к технике.
Вот так и проходит наша жизнь - ужас, ожидание и тоска. Дейна говорит, мы будем обороняться, если Кто-То придут. Она недавно стащила нож из школьной столовой (не удивляйтесь, птичья сущность моей, как ни странно, подруги, проявилась и здесь - Дейна тащит все, что не приколочено, и я каждый раз замираю при мысли, что вот-вот ее поймают... но, к счастью, такого пока не случалось), и твердит, что наточит его и сделает кинжалом. Уна возражает ей, что, если это люди, лучше схватиться врукопашную - так у нас больше шансов, а Дастин уверяет, что в борьбе нужны мозги, это прежде всего. А затем три пары глаз обращаются в мою сторону и я мучительно заливаюсь краской. Действительно, что ты можешь сделать, жалкий недачник и трус Греннет Рун, с длинными волосами цвета бронзы, сплетенными в дурацкую косу, хрупкий, слабый и худой, вечно всего боящийся плакса. Боль и обида на все вокруг наполнили меня, грозя разорвать изутри, и я зарыдал, надрывно и громко, задыхаясь от слез, хрипя и кашляя, как подстреленная собака.
Раздался скрип двери, и на пороге появилась Уна.
- Эй, я пришла тебя заменить... - начала она, подбрасывая и ловя фонарик, но тут ее взгляд скользнул по моему мокрому лицу и она осеклась.
- Греннет? Что произошло? - усевшись рядом со мной на корточки, она взяла мои дрожащие руки в свои. - Ты снова плачешь... что такое с тобой?
- Я... все в п-порядке, - кое-как прошептал я, всхлипывая, - все х-хорошо. Правда.
- Когда хорошо, люди не заливаются слезами от любой причины любую минуту, - проговорила она, отодвигая пряди с моего лица. - Тебя что-то тревожит? Ты думаешь, что Болванщики нас найдут?
Я вздрогнул: не выношу, когда говорят так прямо и откровенно... и когда будто читают мои мысли.
- Не надо, - шепнул я, замирая от ужаса при мысли, что они могут быть где-то рядом. - Уна, не надо... я плакал не из-за них. Я... пытался вспомнить, понимаешь?
Выражение волнения (за меня?) на ее лице сменилось жесткой маской деланного равнодушия.
- Иди-ка ты спать, - вздохнула она. - Воспоминания отравляют душу, Греннет, не поддавайся им.
Но я привык поддаваться, Уна. Кому бы то ни было.
Отправляясь спать, я вспомнил, что у девочки из деревни были черные волосы.